|
|
содержание .. 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ..
Сатира Воейкова "Дом сумасшедших" - часть 7
"Сады" Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе
В 1813 г. Александр Федорович Воейков, в эти годы один из наиболее видных литераторов молодого поколения, призывал В. А. Жуковского:
Состязайся ж с исполинами, С увенчанными поэтами; Соверши двенадцать подвигов: Напиши четыре части дня, Напиши четыре времени, Напиши поэму славную, В русском вкусе повесть древнюю, - Будь наш Виланд, Ариост, Баян!1
За этими строками стояла весьма определенная литера- турная программа. Это был призыв обратиться от лирики к поэтическому эпосу, к поэме. Призыв этот сразу после окончания Отечественной войны 1812 г. получил глубокий смысл. Он означал, что Жуковский, стяжавший своим "Пев- цом во стане русских воинов" славу народного поэта, мо- жет закрепить за собой, а заодно и за возглавленной им молодой поэзией, ведущее место в литературе лишь как автор масштабных, эпических произведений. Вместо элегий и баллад Воейков предлагал Жуковскому путь эпической поэзии и точно указывал на жанры, к которым, по его мнению, автор "Людмилы" должен был обратиться: поэма описательно-дидактическая и поэма сказоч- но-шутливая с псевдоисторическим русским сюжетом. Жуковского и Воейкова в этот период связывала личная дружба и общие воспоминания о Дружеском литературном обществе, в стенах которого оба они начинали свой лите- ратурный путь, о бурных спорах 1801 г. в полураз-
1 Поэты 1790-1810-х гг. Л., 1971. С. 278. рушенном доме Воейкова на Девичьем поле в Москве, о ре- чах покойного их друга Андрея Тургенева и совместном чтении Шиллера. Однако по сути их литературные воззрения в 1813 г. уже были весьма далекими, и за обменом дружескими пос- ланиями скрывалось глубокое различие поэтических пози- ций. Оценить историческую оправданность позиций каждого из поэтов не так просто. С одной стороны, естественным кажется отождествить (как это часто делается) описа- тельную поэму с традицией классицизма, и тогда перспек- тива покажется ясной: элегическая поэзия Жуковского предстанет как первая ласточка русского романтизма, а Воейков примет вид архаиста, защитника устарелых поэти- ческих форм. Однако, с другой стороны, можно вспомнить, что уже в середине 1810-х гг. именно перед молодой ли- тературой, новаторски разрабатывавшей лирические жанры: элегию, романс, песню, - превратившей "легкую поэ- зию" в доминирующую литературную форму, встал вопрос об освоении поэмы и больших эпических жанров. Потребность эта в равной мере осознавалась и Жуковским, и К. Батюш- ковым, и литературными теоретиками "Арзамаса". И именно тогда обнаружилось, что оба пути, указанные Воейковым, - шуточная псевдоисторическая поэма-сказка и описатель- ная, с научно-дидактическим оттенком, - представляют собой не только вчерашний, но и завтрашний день русской поэзии. Не следует забывать связей "Руслана и Людмилы" с первой тенденцией и сильное тяготение молодого Пушки- на к описательной поэме (ср. первоначальный замысел "Кавказа", превратившийся позже в "Кавказского пленни- ка", "Тавриду" и т. д.)2. Полемические статьи П. А. Вяземского навязали исто- рикам литературы представление о том, что русская лите- ратура начала XIX в. была полем борьбы между классицис- тами ("классиками", в терминологии Вяземского) и роман- тиками. Однако еще Пушкин протестовал против этой схе- мы, проницательно отвергая реальность существования классицизма в России его времени и даже сомневаясь, в какой степени это течение вообще захватило русскую ли- тературу. Но и выдвинутая Ю. Н. Тыняновым схема противостояния "архаистов" и "новаторов", в целом весьма плодотворная, представляет расстановку поэтических лагерей интересую- щей нас эпохи в слишком схематичном виде. Прежде всего следует отметить, что оба противоборс- твующих лагеря - карамзинистов и шишковистов - вписыва- лись в широкое предромантическое движение европейской литературы на рубеже XVIII и XIX вв. И традиция Юнга, к которой в русском ее варианте восходили программные ус- тановки таких признанных "архаистов", как С. С. Бобров3 или С. А. Ширинский-
1 Воспоминания эти сыграли большую роль в личных от- ношениях двух поэтов. 2 Б. В. Томашевский в посвященном творчеству Пушкина спецкурсе, читавшемся им в 1940-е гг. в Ленинградском государственном университете, высказывал предположение, что "Воспоминания в Царском Селе" - отрывок большой описательной царскосельской поэмы. В печатных трудах ученого эта мысль, кажется, не получила развития. 3 См.: Зайонц Л. О. Юнг в поэтическом мире С. Бобро- ва // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. 1985. Вып. 645. Шихматов, и традиция Дж. Томсона, с которой связаны са- мые ранние поэтические опыты Карамзина, фактически представляли разные течения одного поэтического русла. Однако увлечение природоописательной поэзией, связывав- шейся с именами Томсона и его многочисленных подражате- лей, было для Карамзина кратковременным. Уже в том же 1788 г., когда он переводил для "Детского чтения" Том- сона, в "Анакреонтических стихах А. А. Петрову" он употребил риторическую фигуру самоуничижительного про- тивопоставления себя Томсону. В литературной традиции это обычно означает вежливый отказ следовать определен- ным поэтическим канонам:
Шатаяся по рощам, Внимая Филомеле, Я Томсоном быть вздумал И петь златое лето; Но, ах! мне надлежало Тотчас себе признаться, Что Томсонова гласа Совсем я не имею, Что песнь моя несносна. - Вздохнув, молчать я должен 2.
В 1787 г. Карамзин опубликовал в "Детском чтении" прозаический перевод поэмы Томсона (ч. 10-12) и, види- мо, собирался перевести "Времена года" полностью в сти- хах. Послание к А. А. Петрову можно рассматривать как отказ от этого замысла. Жанр поэмы в принципе казался молодому Карамзину ар- хаическим: переход в поэзии к элегической медитации, балладе, короткому лирическому отрывку, в прозе - к опытам бес- сюжетно-лирического повествования или, напротив, к ост- рой сюжетности, отступающей, однако, на второй план пе- ред тонкостью психологического рисунка, - все это ха- рактеризовало Карамзина как принципиального эксперимен- татора. Описательная поэма как жанр, в достаточной мере традиционный, его не интересовала. Однако отход от нее не означал принципиальной дискредитации, и имя Томсона, равно как и его поэма, продолжают с уважением упоми- наться Карамзиным и в дальнейшем. Жанровые эксперименты Карамзина проложили путь Жу- ковскому, романтический субъективизм которого с наи- большей адекватностью выражал себя в лирическом отрывке или в "игровой" балладе, балансирующей на грани поэтики ужаса и романтической иронии. Повествовательные жанры в принципе противоречат поэтике молодого Жуковского. Логика литературного развития учеников Карамзина превращала малые жанры в центр их художественных поис- ков. Именно легкой поэзии приписывалась главная роль в развитии языка, что воспринималось как высокая цивили- заторская миссия, в сближении литературы и общества, в создании средств для утонченного психологического ана- лиза. Батюшков был верным
1 В "Детском чтении" за 1789 г. (Ч. 18. С. 151) Ка- рамзин опубликовал свой перевод заключительной части поэмы Томсона "Времена года". 2 Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1966. С. 69. карамзинистом, когда летом 1816 г. при избрании его в члены Общества любителей российской словесности при Московском императорском университете произнес "Речь о влиянии легкой поэзии на язык". Говоря о поэзии, писан- ной "в легком роде", Батюшков утверждал, что "сей род Словесности беспрестанно напоминает об обществе; он об- разован из его явлений, странностей, предрассудков, и должен быть ясным и верным его зеркалом". Именно с ним связывает Батюшков "будущее богатство языка, столь тес- но сопряженное с образованностию гражданскою, с просве- щением, и следственно - с благоденствием страны, слав- нейшей и обширнейшей в мире". Однако логика развития карамзинизма лишь частично совпадала с путями общего литературного движения: тре- бование эпического повествования, больших жанров связа- лось после наполеоновских войн с вопросами народности и национального престижа. Хотя шишковисты стремились мо- нополизировать это требование, оно имело гораздо более широкий, общелитературный, характер: на него чутко отк- ликнулся Н. М. Карамзин как автор "Истории государства Российского", Н. И. Гнедич как переводчик "Илиады", В. Т. Нарежный "Славенскими вечерами". Задача создания по- эмы возникает как насущное требование литературной жиз- ни перед Жуковским и Батюшковым и включается в програм- му "Арзамаса"2. Почти одновременно с выступлением Батюшкова в Москве произошло другое литературное событие - выход в свет русского перевода поэмы Ж. Делиля "Сады". Переводчиком был Александр Федорович Воейков3. Почему это событие представляет собой определенную веху в истории русской литературы начала XIX в., мы сможем понять, только обратившись к контексту событий той поры. Поэма Делиля не была ни литературной новин- кой, ни значительным явлением в мировой литературе. Русский перевод ее тоже уже имелся4. Казалось бы, изда- ние Воейкова могло потонуть в потоке рутинной перевод- ческой продукции тех лет. Случилось иначе. Вскоре после окончания Отечественной войны 1812 г. вновь приобрел актуальность вопрос о русском гекзамет- ре. Поставленный в XVIII в. Треди-аковским и Радищевым вопрос о русском гекзаметре разрабатывался в начале XIX в. А. Ф. Мерзляковым и Я. А. Галинковским. Однако толь- ко в середине 1810-х гг. он приобрел характер животре- пещущей проблемы. В 1813 г. С. С. Уваров выступил на страницах "Чтения в Беседе любителей русского слова" с программным рассуждением в защиту гекзаметра. Инициати- ва эта
Батюшков К. Опыты в стихах и прозе. СПб., 1817. Ч. 1: Проза. С. 1 и 11. 2 См.: Ветшева Н. Ж. Жанр поэмы в эстетике и твор- честве арзамасцев. [Автореферат]. Томск, 1984 (здесь же приведена библиография работ автора). 3 Н. Б. Реморова в работе "К истории перевода А. Ф. Воейковым поэмы Ж. Делиля "Сады" (по материалам библио- теки В. А. Жуковского)", подготовленной ею для "Памят- ников культуры", на основании записей Воейкова на полях французского экземпляра поэмы Делиля, с которым он ра- ботал как переводчик, установила, что перевод был за- кончен 28 июня 1815 г. Выход книги в свет тот же автор датирует по рукописной дате на экземпляре, подаренном переводчиком жене, как "не позднее ноября 1816 г.". Н. Б. Реморова не учла другую дату - цензурное разрешение, подписанное Тимковским 10 января 1816 г. 4 В 1814 г. вышел в Харькове перевод А. Палицына. была поддержана Гнедичем и Воейковым. В послании Уваро- ву Воейков писал:
Тщетно полезный муж Тредьяковский желал в Телемахе Истинный путь проложить российской эпической музе: Многоученый, он не имел дарований и вкуса, Нужных вводителю новой системы и новых законов. И Ломоносова гений, увенчанный лавром победы, Ямб освятил и заставил признать эпическим метром. И Херасков повлекся за ним - слепой подражатель. И отважный Петров не посмел изобресть в Энеиде Нового, больше поэме приличного стопосложенья! И стихотворец, рожденный с талантом. Костров в Илиаде Ямб утомительный выбрал своим стихотворным размером! Сам подражатель Кострова, Гнедич уж несколько песен Переложил шестистопными русскими ямбами с рифмой. И восхищенный Вергилием и ослепленный Делилем, Юноша дерзкий, я перевел половину Георгик, Мысля, что рифмой и новым и лучшим размером украсил Песни Вергилия, коим в сладости нету подобных. Честь и слава тебе, Уваров, славный питомец Эллинских муз и германских! Ты, испытательно вникнув В стопосложение греков, римлян, славян и германцев, Первый ясно увидел несовершенство, и вместе Способ исправить наш героический стих...
Таким образом, сам Воейков связывал свой перевод "Садов" Делиля и опыты в создании русского гекзаметра как разные попытки решить единую задачу - проложить путь повествовательной поэзии. При этом Воейков не скрывал, что некоторым просве- щенным ценителям поэзии переход от александрийского стиха к гекзаметру представляется заблуждением. Его не удивляет, что
...есть на святой Руси странные люди. Люди, которых упрямство ничем не преклонное губит.
Люди эти
Мыслят, что всякая новость в правленьи, в науках, в искусствах Гибель и веры и нравов и царства ведет за собою.
Этот намек легко расшифровывается: речь, конечно, идет о Шишкове и его последователях. Сложнее расшифро- вать последующие стихи:
Но признаюсь пред тобой, с удивлением слышу,что те же Наши великой ученостью в свете славные люди,
Поэты 1790-1810-х гг. С. 282-283.
Те просвещенные наши большие бояра, которым Прежде читал я старый свой перевод из Георгик, С жаром которые выше Делилева труд мой ценили, Ныне, когда им новый читаю, жалеют об рифмах. 1
Кто же этот "просвещенный боярин"? Можно предполо- жить, что речь идет об И. И. Дмитриеве.
содержание .. 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ..
|
|
|