Сатира Воейкова "Дом сумасшедших"

Памяти Марка Константиновича Азадовского

Сатира Воейкова "Дом сумасшедших" - часть 1

Личность Александра Федоровича Воейкова, так же как

его творчество, никогда не была предметом пристального

монографического исследования, хотя многочисленные упо-

минания его имени встречаются почти во всех работах,

посвященных литературе и журналистике начала XIX в. Од-

нако, если выбрать из всех источников все достойное

внимания, что мы знаем о Воейкове, перед нами окажется

рассыпающийся набор мнений, а не единый, органический

образ: тираноборец в речах Дружеского литературного об-

щества, мелкий домашний тиран и доносчик на кафедре,

каким он предстает в материалах, связанных с биографией

В. Жуковского, и в освещении Н. Греча, партизан 1812г.,

арзамасец, защитник М. Сперанского в обстановке всеоб-

щей к нему неприязни, человек, вызывающий своим свобо-

домыслием устойчивые симпатии П. А. Вяземского, враг Ф.

Булгарина, Греча, О. Сенковского и журналист, похваляв-

шийся своей беспринципностью, - таков далеко не полный

перечень "ликов" Воейкова, который, в первую очередь,

был мистификатором. Не случайно он широко прибегал к

печатанью собственных произведений под вымышленными

именами (так, он выдумал якобы рано умершего поэта Ста-

линского, под именем которого печатал свои стихотворе-

ния) или к использованию имен реальных, но уже скончав-

шихся литераторов, которым приписывал плоды своей музы

(так было, например, с А. Мещевским), создавая тем са-

мым многочисленные трудности для будущих историков ли-

тературы. Мистификация, игра в жизни и литературе, сме-

на масок доставляли ему, видимо, не лишенное цинизма

удовольствие. Это заставляет с особой осторожностью от-

носиться к свидетельствам современников, которые часто

- лишь протокольные показания жертв мистификации.

Добавочные трудности связаны с тем, что исследователь

Воейкова оказывается перед проблемами самого первичного

характера: не выявлен корпус текстов, подлежащих изуче-

нию в связи с данным вопросом, не исследованы самые

элементарные текстологические задачи. В этих условиях

представляется более оправданной не попытка синтетичес-

кой переоценки позиции и значения Воейкова, а исследо-

вание частных, отчетливо выделенных проблем.

Предметом настоящей работы мы избрали центральное

произведение Воейкова - "Дом сумасшедших".

Текстология памятника

Изучение произведения начинается с установления на-

дежного текста. Применительно к "Дому сумасшедших" за-

дача эта представляется весьма сложной. Памятник созда-

вался в течение многих лет, причем иногда текст перера-

батывался коренным образом и создавался новый, иногда

же писались отдельные строфы на злободневные темы, ко-

торые распространялись изолированно, без каких-либо

указаний на место включения их в произведение.

"Дом сумасшедших" - произведение, к которому в прин-

ципе не применимо понятие окончательного текста. Предс-

тавляя собой цепь злободневных строф, оно создается с

расчетом на продолжение. Этим поддерживается постоянная

злободневность (с оттенком скандальности) текста, кото-

рая составляет непременное условие его живого читатель-

ского функционирования.

Поэтому понятие "история текста" здесь - не путь к

некоторому окончательному, стабильному состоянию, а,

скорее всего, может быть сопоставлено с обычным литера-

туроведческим значением "текста". Под текстом в данном

случае приходится понимать не синхронно организованное

состояние произведения, изменение которого приводит к

возникновению другого текста, а самое движение. Реконс-

трукция истории создания дает текст того "Дома сумас-

шедших" Воейкова, который реально участвовал в русском

литературном процессе 1810-1830 гг.

Однако на пути этой реконструкции возникает ряд

трудностей: не все этапы представлены автографами, не-

которые приходится восстанавливать по спискам. Но вла-

дельцы списков, восходящих к той или иной ранней редак-

ции текста, подновляли их по более поздним вариантам,

выбирая из них, порой совершенно произвольно, отдельные

понравившиеся им строфы. Все это заставляет относитель-

но каждой строфы заново ставить вопрос о ее датировке

и, следовательно, принадлежности к той или иной редак-

ции.

По счастью, острая актуальность характеристик, поэ-

тика конкретных намеков позволяют почти во всех случаях

датировать строфы достаточно точно.

Общая датировка работы Воейкова над текстом сатиры оп-

ределяется надписью, имеющейся на ряде авторитетных

списков и, бесспорно, восходящей к авторскому свиде-

тельству: ""Дом сумасшедших" сочинен А. Ф. Воейковым

осенью 1814 года в тамбовской деревне Авдотьи Никола-

евны Арбениной;

продолжен в 1822, 1826, 1836, 1837 и 1838 годах в

Петербурге. Этот список скопирован с собственноручного

списка сочинителя в 1837 году. Написанные им после того

куплеты и те, которые он всегда хранил в тайне, также

варьяции, добавлены из оставшихся по смерти его собс-

твенноручных же черновых бумаг"2.

Итак, начало работы следует датировать 1814 г. Одна-

ко наиболее ранние тексты, которыми мы располагаем, от-

носятся к 1817 г. Это автограф РГБ (Ф. 233 Полторацко-

го. П. 9. Ед. хр. 37) на бумаге с водяным знаком

"1817". Тот же водяной знак и на восходящей к этому

тексту ранней копии П. П. Свиньина (РНБ. Ф. 679 П. П.

Свиньина. № 133). Но автограф из собрания Полторацкого

содержит два текстовых пласта. Если верхний дает нам

редакцию 1817 г., то нижний (сначала представлявший бе-

ловой автограф) - авторская копия более раннего текста.

Возможно, предположительно его можно отнести к 1814 г.

Приведем этот текст:

1 Ср. надпись на одном из ранних автографов (РНБ):

"Сочинена в 1817 осенью 1814 года", что, видимо, следу-

ет истолковывать как указание на начало и конец работы

над первой редакцией. Истоки замысла, возможно, уходят

и в более раннее время. Г. В. Ермакова-Битнер пишет:

"Первые черновые наброски "Дома сумасшедших", возможно,

относятся еще к началу 1810-х гг. 9 августа 1812 г. Ба-

тюшков пишет Дашкову: "Я и сам на днях отправляюсь в

Москву. Я увижу и Каченовского, и Мерзлякова, и

весь Парнас, весь сумасшедший дом кроме нашего милого,

доброго и любезного Василия Львовича"". И заключает:

"Это письмо Батюшкова свидетельствует о том, что уже в

1812г., по-видимому, существовали наброски поэмы Воей-

кова. И Каченовский, и Мерзляков попали в "Дом сумас-

шедших", в самый первый вариант, и Василий Львович Пуш-

кин сначала там находился, но потом на его место был

помещен Хвостов" (Поэты-сатирики конца XVIII - начала

XIX в. Л., 1959. С. 673). К сожалению, исследовательни-

ца, видимо, ошибочно истолковывает цитируемое ею пись-

мо: говорить на его основании о существовании какой-ли-

бо рукописи не приходится. Во-первых, никаких упомина-

ний о такой рукописи в переписке и других документах

окружения Воейкова не имеется (сам Воейков свидетельст-

вовал, что Вяземский в 1815 г. в Дерпте был первым чи-

тателем его сатиры; зачем Воейков стал бы долгие годы

прятать произведение, весь смысл которого заключался в

игре на скандальной актуальности текста?). Во-вторых,

перечень имен в письме Батюшкова не совпадает с сатирой

Воейкова: Мерзляков в ней упоминается, но не как житель

"желтого дома", а включение имени В. Л. Пушкина, как

это видно из анализа текста, вторично и, видимо, дати-

руется 1815 г. До и после этого эпизода его устойчиво

заменял граф Хвостов. Однако из этого письма следует,

что определение русского Парнаса как "сумасшедшего до-

ма" бытовало в литературном окружении Воейкова. В 1807

г. в "Послании моему старосте" Воейков сравнивал писа-

ние стихов с возможностью "в сумасшедший дом в жару

не залететь". Этот, видимо, принятый в дружеском

кругу образ стал зерном, из которого вырос замысел са-

тиры.

2 Цит. по копии РГБ. Ф. 53 (А. В. Висковатов). Ед.

хр. 6334. Л. 258-280. Аналогичная надпись имеется и на

ряде других списков, например: РНБ. Ф. 37 (Артемьев).

Ед. хр. 250.

I редакция. 1814-1817

Други милые, терпенье,

Расскажу вам чудный сон.

Не игра воображенья,

Не случайный призрак он.

Нет - то мщенью предыдущий

И страшащий с неба глас,

К покаянию зовущий

И пророческий для нас.

Ввечеру, простившись с вами,

В уголку сидел один

И Кутузова стихами

Я раскладывал камин,

Подбавлял из Глинки сору,

И твоих, о Мерзляков!

Из "Амура" по сю пору

Недочитанных стихов.

Дым от смеси этой едкой

Нос мне сажей закоптил

Но в награду крепко, крепко

И приятно усыпил.

Снилось мне, что в Петрограде

Чрез Обухов мост пешком

Перешед, спешил к ограде

И вступаю в желтый дом.

От любови сумасшедших

В список бегло я взглянул

И твоих проказ прошедших

Длинный ряд воспомянул,

О, Кокошкин! Долг романам

И тобою заплачен;

Но, сказав "прости" обманам,

Ты давно уж стал умен.

Ах! и я... Но сновиденье

Прежде други расскажу:

Во второе отделенье

Я тихохонько вхожу.

Тут - один желает трона,

А другой - владеть луной,

И портрет Наполеона

Намалеван, как живой.

Я поспешными шагами

Через залу перешел

И увидел над дверями

Очень четко: "Сей отдел

Прозаистам и поэтам,

Журналистам, авторам;

Не по чину, не по летам,

Здесь места по нумерам".

Двери настежь Надзиратель

Отворя, мне говорит:

Нумер первый - ваш приятель,

Каченовский здесь сидит

Букву Э на эшафоте

С торжеством и пеньем жжет,

Ум его всегда в работе -

По крюкам стихи поет,

То кавыки созерцает,

То обнюхивает гниль,

Духу роз предпочитает,

То сметает с книжиц пыль

И, в восторге восклицая,

Набивает ею рот:

"Сор славянский, пыль родная!

Слаще ты, чем мед и сот!"

Вот на розовой цепочке

Спичка Шаликов в слезах

Разрумяненный, в веночке

В яркопланжевых чулках.

Прижимая веник страстно,

Кличет Граций здешних мест

И, мяуча сладострастно,

Размазню без масла ест.

Нумер третий: на лежанке

Истый Глинка восседит,

Перед ним дух русский - в склянке

Нераскупорен стоит.

Книга кормчая отверста

И уста отворены,

Сложены десной два перста,

Очи вверх устремлены:

"О, Расин! Откуда слава!

Я тебя, дружок, поймал, -

Из российского Стоглава

Ты "Гафолию" украл.

Чувств возвышенных сиянье,

Выражений красота

В "Андромахе" - подражанье

"Погребению кота"!"

"Ты ль. Хвостов? - к нему вошедши,

Вскликнул я. - Тебе ль здесь быть?

Ты дурак - не сумасшедший,

Не с чего тебе сходить!" -

В Буало я смысл добавил,

Лафонтеня я убил,

Я Расиня обесславил, -

Быстро он проговорил.

И читать мне начал оду.

Я искусно улизнул

От мучителя, но в воду

Прямо из огня юркнул.

Здесь старик с лицом печальным

Букв славянских красоту,

Мажет золотом сусальным

Пресловутую фиту,

И на мебели повсюду

Коронованное кси,

Староверских книжиц груду

И в окладе ик и пси.

Том в сафьян переплетенный

Тредьяковского стихов

Я увидел изумленный

И узнал, что то Шишков.

Вот Сладковский восклицает:

"Се, се Россы, се сам Петр!

Се со всех сторон сияет

Молния из тучных недр!

И чрез Ворсклу при преправе

Градов на суше творец

С твердостью пошел ко славе

И поэме сей конец".

Вот - Жуковский в саван длинной

Скутан, лапочки крестом,

Ноги вытянув умильно,

Дразнит черта языком,

Видеть ведьму вображает

И глазком ей подмигнет,

И кадит, и отпевает,

И трезвонит, и ревет.

Вот Кутузов: он зубами

Бюст грызет Карамзина,

Пена с уст течет ручьями,

Кровью грудь обагрена.

Но напрасно мрамор гложет -

Только время тратит в том,

Он вредить ему не может

Ни зубами, ни пером.

Но Станевич в отдаленьи,

Увидав, что это я,

Возопил в остервененьи:

"Мир! Потомство!

За меня Злому критику отметите,

Мой из бронзы вылив лик.

Монумент соорудите;

Я заслугами велик!"

-Как! И ты бессмертьем льстишься?

О червяк! Отец червей! -

Я сказал, - и ты стремишься

К славе из норы своей?

И тогда как свет не знает

Точно где, в каких местах

Храбрый Игорь почивает,

Где Пожарского скрыт прах,

Где блистала Ниневия

И роскошный Вавилон,

Русь давно ль слывет Россия?

Кем наш север заселен?

"Двор читал мои творенья, -

Молвил он, - и государь

Должен в знак благоволенья..."

- Стой, дружок. Наш добрый царь

Дел без нас имеет кучу:

То мирит, смятенный мир,

От царей отводит тучу;

То дает соседям пир.

То с вельможами хлопочет,

То ссылает в ссылку зло,

А тебя и знать не хочет,

Посиди - тебе тепло.

Чудо! Под окном на ветке

Крошка Батюшков висит

В светлой, проволочной клетке;

В баночку с водой глядит,

И поет певец согласный:

"Тих, спокоен сверху вид,

Но спустись туда - ужасный

Крокодил на дне лежит".

Вот Грузинцев, и в короне,

И в сандалиях, как царь,

Горд в мишурном он хитоне,

Держит греческий букварь.

"Верно Ваше сочиненье", -

Скромно задал я вопрос.

- Нет, Софоклово творенье,-

Отвечал он, вздернув нос.

Я бежал без дальних споров.

- Вот еще, - сказали мне.

Я взглянул: Максим Невзоров

- - Углем пишет на стене: -

"Если б так, как на Вольтера,

Был на мой журнал расход,

Пострадала б горько вера:

Я вредней, чем Дидерот".

От досады и от смеху

Утомлен, я вон спешил,

Горькую прервав утеху,

Но смотритель доложил:

"Ради ль вы или не ради

Но указ уж получен,

Вам отсель нельзя ни пяди

И указ тотчас прочтен:

- Тот Воейков, что Делиля

Столь безбожно исказил,

Истерзать хотел Эмиля

И Виргилию грозил,

Должен быть как сумасбродный

В цепь посажен в желтый дом; -

Темя все обрить сегодня

И тереть почаще льдом".

Прочитав, я ужаснулся,

Хлад по жилам пробежал,

И, проснувшись, не очнулся

И не верил сам, что спал.

Други, вашего совету;

Без него я не решусь:

Не писать - не жить поэту,

А писать начать - боюсь.

Верхний слой автографа из собрания Полторацкого, ко-

торый образует редакцию 1817 г., отличается тем, что

все строфы снабжены номерами (арабские цифры), а в

текст внесены следующие изменения:

Други милые! Терпенье!

Нет - но мщенью предыдущий

И грядущий с неба глас,

Я в углу сидел один

Я растапливал камин

Недоконченных стихов

И в награду крепко, крепко

Перешед, спешу к ограде

Я тихонечко вхожу }

Я чинехонько вхожу } (оба варианта не зачеркнуты)

Тут портрет Наполеона

Прямо из огня нырнул

И в окладе икс и пси.

К редакциям 1814-1817 гг. следует отнести варианты,

извлекаемые из списков ИРЛИ, РНБ, РГБ, РГАЛИ и ГИМ

(первая цифра обозначает номер строфы, вторая - стиха):

1,4. Не паров скопленье он

4,5. О, Каверин, долг романам

Карамзин! О, долг романам

12,1. "Пушкин, ты? - к нему вошедши

16,6. Тихо в гроб к себе зовет

В ряде списков стихи 5-8 в строфе 19 и 1-4 в строфе

20 отсутствуют, зато после строфы 24 введены:

Слог мой сладок, как микстура

Мысли громки без ума,

Толстая моя фигура

Так приятна, как чума.

Строфа 16, посвященная Жуковскому, видимо, в наибо-

лее раннем тексте 1814 г. отсутствовала и появилась при

одной из промежуточных переработок (вернее всего, ее

следует связать с 1815-1816 гг. - арзамасскими пародия-

ми и полемикой вокруг баллады "Людмила"). В наиболее

ранних списках она, как правило, не встречается.

В списке РГАЛИ (Ф. 1346. On. 1. Ед. хр. 569) имеются

строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточ-

ным редакциям 1815-1816 гг.:

Вот и Герман, весь в чернилах

Пишет план воздушный свой

И толкует, как в горнилах

Плавят золото с сурьмой.

И тогда же в исступленьи

Бросив свой мундир в камин,

Он хохочет в восхищеньи

И шагает как павлин

Но, узрев меня, несчастный

Сделал два раза прыжок

И запел он несогласно:

"Гибельный, жестокий рок!

Так иду на поле славы,

Но в карманах пустота;

О, гусары величавы!

Я их строев красота!"

Основания для датировки следующие: Герман Федор

(Фридрих) Иванович (1789-1852), сын известного геолога.

В 1815 (или 1816?) г. после смерти отца, испытывая де-

нежные затруднения, оставил Горное ведомство. По свиде-

тельству В. Штейнгеля, "когда генерал Эссен назначен

был военным губернатором в Оренбург, он взял его в адъ-

ютанты. По этому случаю Герман вступил в военную службу

и вскоре переведен был в лейб-гвардии гусарский полк"'.

Вступление Германа в гусары датируется 1817 г. Следова-

тельно, время создания строф - между 1815-1817 гг. Дру-

гих свидетельств о знакомстве Воейкова с Германом не

имеется.

Второй этап создания текста - редакция 1818-1822 гг.

- реконструируется нами на основании вычленения из бо-

лее поздних списков строф, бесспорно датируемых этими

годами.

содержание .. 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 ..