ВИНА в СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ (Б.С. УТЕВСКИИ) - часть 28

«отговариваться незнанием закона никто не имеет права» — вот что говорит основной русский 
закон. Всякий чиновник и судья предполагает поэтому, что каждый рабочий знает законы. Но ведь
такое предположение — буржуазная ложь, ложь, сочиненная людьми имущими и капиталистами 
против неимущих, такая же ложь, как и предположение, что рабочий заключает с хозяином 
«свободный договор» 

1

.

Совершенно иначе обстоит дело в СССР. Советские уголовные законы немногочисленны, просты, 
ясны. В обсуждении проектов некоторых уголовных законов принимало участие все население. 
Миллионы трудящихся знакомятся с уголовными законами, выполняя обязанности народных 
заседателей. Самое же главное заключается в том, что все советские законы находятся в 
соответствии с правосознанием широких масс трудящихся.
2. Буржуазное уголовное право при разрешении рассматриваемого вопроса исходит, как правило, 
из формального понимания преступления как действия, запрещенного законом под страхом 
наказания

2

. Это вполне устраивает буржуазию, так как запрещены законом под страхом наказания 

только действия, которые вредны или опасны для буржуазии же. Поэтому буржуазны© 
криминалисты вопрос о сознании противоправности ставят только как вопрос о формальном  
знании  нормы  закона.
Советское уголовное право считает обязательными признаками преступления и противоправность 
и общественную опасность. Советский уголовный закон противоправными признает только 
действия общественно-опасные (прим. к ст. 6 УК РСФСР), й разрыва между противоправностью и 
общественной опасностью деяния в советском уголовном праве быть не может (в случае 
наступления такого разрыва — закон отменяется или фактически теряет свою силу). Тем не менее 
в советском уголовном праве возможны случаи (это случаи, для ко-

1

 Ленин, Соч., т. II, стр. 561—562.

9

 Н. Дурманов в книге «Понятие преступления» переоценивает место материальных определений преступления в 

буржуазной уголовно-правовой теории (см. §§ 15—18). Не они являются специфичными для буржуазной уголовно-
правовой идеологии. Что касается буржуазного уголовного законодательства, то и Н. Дурманов не отрицает того, что «к 
середине XIX в. материальное определение было исключено почти из всех кодексов» (стр. 95).

221

торых ЁвеДёнй аналогия), при кбтор-ых дейстйие, йвлйЮ

1 

щсеся общественно-опасным, не 

является формально противоправным. Это обстоятельство заставляет при разрешении 
рассматриваемого вопроса учитывать не только сознание противоправности, но и сознание 
общественной опасности поведения человека. В тех случаях, когда подсудимый привлечен к 
уголовной ответственности по аналогии с каким-либо уголовным законом, вопрос в отношении 
его может итти не о сознании у него противоправности его действий {действия его формально не 
противоправны), а о сознании их общественной опасности.
3. Буржуазные криминалисты подходят к рассматриваемому вопросу абстрактно, не 
диалектически, без учета социально-политической обстановки и особенностей личности 
отдельных подсудимых.
Советское уголовное право, разрешая этот вопрос, дает такое его решение, которое учитывает 
изменения в обстановке, в которой совершено преступление, и особенности личности деятеля и 
только в зависимости от этих обстоятельств ставит решение судом вопроса о значении сознания 
виновным противоправности совершенного им деяния.
Исходя из этих принципиально-политических различий между буржуазным и советским 
уголовным правом, и необходимо разрешать вопросы, встающие в связи с проблемой сознания 
противоправности.
Прежде всего, необходимо отметить, что в советском уголовном праве рассматриваемый вопрос 
не всегда вставал в форме вопроса о сознании противоправности. В период до издания Уголовного
кодекса РСФСР 1922 г. вопрос, по общему правилу, стоял не столько в форме вопроса о сознании 
виновным противоправности своих действий, сколько в виде вопроса о сознании им 
общественной опасности деяния.
В период проведения Великой Октябрьской социалистической революции, когда еще немногие 
вопросы уголовного права нашли разрешение в новых, т. е. советских законах, когда советский 
суд нередко разрешал вопрос о виновности или невиновности подсудимого не столько на 
основании закона, сколько на основании своего социалистического правосознания, когда в 
отношении ряда обществен!ю-опасных действий вообще нельзя было го-

222

ttopHtb 6 противоправности, так как законодатель не успел еще предусмотреть эти деяния, — 
вопрос мог итти только о значении отсутствия у подсудимого сознания общественной опасности 
его поведения.
Но если у подсудимых в тот период не могло еще быть сознания противоправности совершенного 
ими деяния, то у них могло быть сознание его общественной опасности. Сознания общественной 
опасности совершенного деяния для советской власти не могло не быть, прежде всего, у врагов 
народа и революции, у всех классово-враждебных субъектов, которые сознательно вели борьбу 
против советской власти, которые именно потому и совершали свои преступления (безразлично в 
какой форме, т. е. в форме ли прямых контрреволюционных выступлений .или в форме 
саботажа, .спекуляции, взяточничества, хулиганства и т. д.), что они считали эти преступления 
опасными для молодого Советского государства. Ни о какой ссылке на отсутствие у таких 
субъектов сознания не только противоправности, но и общественной опасности совершаемого 
ими, конечно, не могло быть и речи. Наивно было бы принимать ссылку на отсутствие сознания 
опасности своих деяний для нового общественного строя у тех, непосредственной 
целью .преступной деятельности которых было создание этой опасности. Как правильно указал М.
Исаев, «было бы смешно говорить о ссылке представителей бывшей буржуазии, что они были в 
заблуждении по поводу правосознания представителей революционного класса» '.
Сознание общественной опасности совершаемых преступлений имелось и у совершавших 
преступления представителей мелкой буржуазии, принимавших активное участие в политической 
борьбе в рассматриваемый период и прекрасно отдававших себе отчет в происходивших событиях 
и в той опасности, которую представляли для советской власти совершаемые ими преступления, 
направленные против этой власти.
Наконец, сознание общественной опасности в отношении большинства преступлений могли 
предполагать суды и у основной массы трудящихся — у рабочих, у крестьян бедняков и 
середняков,  принимавших   участие

1

 JV!.  Исаев,  Основные   начала   уголовного   законодательства СССР и союзных республик, 1924 г., стр. 42.

223

В революций или отдававших себе отчет в происходящих событиях, понимавших, что новая 
власть — это власть трудящихся, и сознававших, что определенные действия представляют 
опасность для советского строя.
Была, однако, еще в тот период некоторая часть трудящихся, в отношении которых в тот период 
должен был ставиться вопрос о значении отсутствия у них сознания общественной опасности тех 
действий, за совершение которых они привлекались к уголовной ответственности советскими 
судами. Речь идет о тех трудящихся, о которых Ленин писал, что, «начав коммунистическую 
революцию, рабочий «лаос не может 

ОДНИМ

 ударом сбросить с себя слабости и пороки, 

унаследованные от общества помещиков и капиталистов, от общества эксплуататоров и мироедов,
от общества грязной корысти и личной наживы немногих при нищете многих» '.
В отношении этой части трудящихся советские суды должны были учитывать их 
несознательность, неспособность понять значение совершаемого ими и в зависимости от 
обстоятельств или отрицать в их действиях на этом основании вину, или считать вину их 
меньшей. Ленин по поводу рабочих, занимавшихся мешочничеством, говорил 28 июня 1918 г.: 
«Нельзя винить тех, кто по бессознательности бросает все, закрывает глаза на вое, чтобы выручить
себя какими угодно средствами — достать хлеба... борьба с мешочниками, с отдельным провозом 
хлеба, — трудная борьба, потому, что это есть борьба с темнотой, с ■бессознательностью, с 
неорганизованностью широких масс» 

2

.

В соответствии с этим Руководящие Начала по Уголовному праву 1919 г. в п. «в» ст. 12 
указывали, что при определении меры наказания в каждом отдельном случае следует различать, 
«совершено ли деяние в сознании причиненного вреда или по невежеству и несознательности». 
Это было вполне определенное разрешение вопроса о значении отсутствия сознания 
общественной опасности совершенного деяния у несознательной части трудящихся, совершавших 
преступления. Отсутствие такого сознания не исключало полностью вины и ответственности у 
подсудимых, принадлежавших к этой части

1

  Ленин, Соч., т. ХХШ, стр. 31.

2

  Там  же, стр. 98—99.

224

трудящихся, а означало лишь признание меньшей вины и снижение ответственности и могло 
вести к условному осуждению или к освобождению от наказания. Да это и понятно. В 
революционную эпоху, в дни острой классовой борьбы, когда каждое преступление ложилось 
тяжелым бременем на чашу весов в смертельной схватке между старым и новым миром, каждое 
опасное для нового общественного строя деяние вызывало «необходимость борьбы 
государственной власти с совершающими такие действия или допускающими такое бездействие 
лицами (преступниками)» (ст. 6 «Руководящих Начал»). В эту эпоху вовсе исключать 
ответственность по мотиву отсутствия сознания общественной опасности было недопустимо.
Иначе должен был ставиться вопрос после того, как были изданы уголовные кодексы союзных 
республик. Если определенное деяние предусмотрено законом как деяние противоправное, то суд 
может интересоваться только тем, сознавал ли подсудимый противоправность совершенного им. 
Ссылка подсудимого на отсутствие у него сознания общественной опасности не могла ужо 
учитываться судом, как правильно указывал еще в 1927 г. М. Исаев: «Формальная 
противоправность не всегда является вместе с тем и материальной. Не всегда даже преступное 
деяние... будет мате;риально<-опасным в смысле примечания к ст. 6 УК РСФСР 1926 г. Но все же 
при сознании формальной противоправности никто не может ссылаться в свое оправдание, что он 
считал деяние материально не опасным. Сознательного нарушения своего правопорядка советская
власть никоим образом допускать не может и, в интересах общего предупреждения, должна так 
или иначе воздействовать на правонарушение» '.
Вопрос о сознании общественной опасности может иметь значение, а ссылка на отсутствие такого 
сознания может .приниматься судом во внимание после издания уголовных кодексов лишь в тех 
случаях, когда встает вопрос о применении аналогии, т. е. когда действие формально не 
противоправно и когда при оценке поведения подсудимого ему в упрек ставится совершение 
действия

1

 М.  Исаев, Основные начала   уголовного   законодательства СССР и союзных республик, 1927 г., стр. 44.

15 Зак. 6568.  Б.  С.   Утевскнй.

225

■TS

UR

общественно-опасного. Так как от подсудимого нельзя требовать, чтобы он был настолько 
юридически сведущим, чтобы сознавать юридическую возможность применения к его деянию -
какой-либо уголовно-правовой нормы по аналогии, то вопрос о сознании противоправности здесь 
отпадает. Вопрос может стоять только о наличии или отсутствии у подсудимого сознания 
общественной опасности его поведения'.
Входит ли сознание противоправности в содержание умысла как один из элементов состава 
преступления или же оно находится за пределами умысла? В советской литературе проводился 
взгляд, что учет знания или незнания противоправности лежит, подобно некоторым другим 
обстоятельствам (мотив, способ действия и т. д.), за пределами умысла, так как деяние не 
перестает быть умышленным -от того, что лицо не сознавало сто противоправности 

2

.

При взгляде на вину только как на формально-психологическое понятие вопрос этим 
исчерпывался. Для сознания противоправности в содержании вины при таком ограниченно*! 
понимании вины действительно нет места.
Иначе обстоит дело, если вина выходит за рамки формально-психологического понятия, если вина
рассматривается как общее основание уголовной ответственности. В таком случае вопрос о 
наличии или отсутствии у лица сознания противоправности совершенного им деяния не может 
быть устранен из содержания вины. При общественной оценке поведения гражданина далеко не 
безразлично,

1

  В   уголовно-правовой   литературе   господствует смешение понятий сознания противоправности и сознания 

общественной опасности. Учебник Общей части уголовного права ВИЮН (1948 г.) говорит  о  «сознании   
общественной   опасности   совершенного   деяния» (стр. 341).  В   учебнике  для юридических школ изд. 1943 г. эти оба 
понятия  все  время используются как равнозначащие, постоянно заменяя  друг друга  (стр. 83).   В   статье В. 
Макашвнли, «Вина  и сознание противоправности», автор говорит, как правило, о «сознания противоправности», иногда
же о «предвидении противоправности или общественно-опасного   характера  действия»   (стр.  93  и  др.)  или о 
„сознании общественной  опасности"   (стр.   100),  не  проводя  грани между этими понятиями. В учебнике А. Г ер ценз 
о на «Уголовное право.   Часть  Общая»,   1948  г., говорится только о «сознании противоправности».

2

  А. Т р а й и и и, Учебник, уголовного правд. Часть Общая,1929 г., стр. 268, с ссылкой на А. Пионтковского, Уголовное 

право, 1924 г., стр. 134.
226

сознавал ли он или Не сознавал противоправность своего
поведения. Совершение -преступления с ясным сознанием противоправности своего деяния 
свидетельствует, конечно, о большей опасности поведения, чем поведение лица, которое 
нарушило норму уголовного закона без сознания запрещенное.™ своего поведения. Поэтому при 
оценке судом поведения подсудимого и разрешении вопроса об его вине необходимо всегда 
учитывать, сознавал или не сознавал подсудимый противоправность своего поведения (при 
применении аналогии—сознавал ли он общественную опасность своего поведения).
Если отсутствие у подсудимого сознания противоправности своего поведения является одним из 
обстоятельств, учитываемых судом при оценке поведения подсудимого с точки зрения его вины 
перед социалистическим государством, то обстоятельство это оценивается в связи с рядом 
условий, лежащих как в обстановке, так и в личности самого подсудимого. Было бы поэтому 
неправильным давать единое для ьсех случаев решение вопроса о значении отсутствия сознания 
противоправности '. Возможны случаи, когда его отсутствие нисколько не повлияет на признание 
подсудимого виновным. Возможны случаи, когда оно вызовет только смягчение наказания. 
Возможны, наконец, случаи, когда отсутствие сознания противоправности должно повлечь за 
собою признание лица невиновным. То или иное решение вопроса зависит от различных 
обстоятельств: от обстановки, от соотношения задач общего и специального предупрежде-

1

 В судебной практике Верховного суда СССР нсль.-ш найти сколько-нибудь общих или подробных указаний по этому 

вопросу. В постановлении Пленума Верховного суда СССР по делу Лукоти-кова («Судебная практика Верховного суда 
СССР», 1945 г., вып. Ш (XIX), стр. 4) говорится: «По смыслу ст. 182 УК РСФСР за хранение или ношение указанного в 
этой статье оружия отвечает не только собственник этого оружия, по и всякое иное лицо, если оно действует 
умышленно, т. е. если оно сознает, что оно не имеет права хранить или носить оружие». Неправильно было бы, однако, 
полагать, что речь идет здесь о сознании противоправности. Слова: «Если оно не сознает, что оно не имеет права 
хранить или носить оружие» — относятся к «надлежащему разрешению» и означают, что лицо сознавало отсутствие 
такого разрешения. Таким образом, речь идет здесь не о сознании противоправности, а о сознании фактического 
обстоятельства— отсутствия разрешения, входящего в диспозицию ст. 182 УК РСФСР в качестве существенного 
признака данного преступления.
15*
227

Ния в тот или иной период, от рода преступления, от характера преступления, от личности 
субъекта и т. д.
Не может вообще приниматься ссылка на отсутствие сознания противоправности по ряду 
преступлений. Что касается контрреволюционных преступлений, то ссылка на то, что признание 
сознания противоправности или обществен-ной опасности деяния элементом умысла 
благоприятствует вражеским элементам, которые не желают знакомиться с советскими законами, 
неосновательна. Эти элементы действуют всегда сознательно, с прямой контрреволюционной 
целью, и было бы вредным ослаблением их ответственности утверждать, что они не сознают 
опасности для Советского государства совершаемого ими.
Здесь речь идет не о презумпции, а о не подлежащем оспариванию факте, вытекающем из самой 
природы контрреволюционного преступления. Имеется, далее, ряд преступлений, совершение 
которых настолько противоречит правосознанию всех трудящихся и их моральным убеждениям, 
настолько противоречит ясно осознаваемым интересам самих же трудящихся, вызывает столь 
сильную отрицательную, оценку самих же трудящихся и противоправность которых столь широко
известна всем трудящимся, что решительно отпадает какая-либо возможность ссылки с их 
стороны на отсутствие у них сознания их противоправности. Достаточно указать на хищения 
социалистической собственности, на спекуляцию, на такие преступления в области трудовых 
отношений, как прогул без уважительных причин или самовольное оставление работы.
И в отношении этих преступлений нельзя говорить о какой-либо презумпции сознания 
противоправности. Было бы нелепо допустить доказывание подсудимым отсутствия у него 
сознания противоправности хищения социалистической собственности и т. п.
Иногда указывают, что признание сознания противоправности обязательным элементом умысла 
будет использовано лицами, не желающими знакомиться с советскими законами. Эти ссылки 
следует признать неосновательными и игнорирующими реальные условия советской 
действительности.
Давно отпало малейшее основание для принятия ссылки на отсутствие сознания 
противоправности в отношении всех без исключения преступлений против лично-

223                                                            " '      .