ВИНА в СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ (Б.С. УТЕВСКИИ) - часть 26

имелся в том случае, когда умысел преступника был альтернативно направлен на несколько 
правонарушений определенного вида или рода '.
Издатель и комментатор 14-го издания учебника Фейербаха — К. Миттерыайер определил в 1847 
г. в соответствии с немецким партикулярным законодательством dolus indetermmatus еще шире и 
еще менее определенно. Dolus indeterminatus, по Миттермайеру, характеризуется обычно тем, что 
кто-либо предвидит определенный противозаконный результат не как единственный, т. е. 
предвидит как возможные несколько последствий и ни одно из них не исключает из своей воли 

2

. 

Классовому буржуазному суду такая формула (как и формула А. Фейербаха) давала возможность 
признать любое последствие предвиденным подсудимым, хотя бы в действительности оно явилось
результатом неосторожности.
Предоставление буржуазному суду оценки психических процессов у подсудимого всегда 
использовалось им для проведения классовой политики и всегда давало возможность объявить, 
что суд нашел доказанным наличие предвидения в отношении инкриминируемых деяний. 
Ошибочным представляется поэтому, как это делает Л. Пионтков-ский

3

, утверждение, в частности,

что А. Фейербах отстаивал в своем учении о непрямом умысле «требование ответственности в 
строгом соответствии с индивидуальной виновностью лица».
Возможность судейского произвола с ссылкой па dolus indeterminatus облегчалась весьма 
расплывчатыми формулировками этого вида умысла у последующих авторов. Так, В. Спасович с 
ссылкой на немецких криминалистов: Круга, Беккера и Гесслера — определял неопределенный 
умысел как такой вид умысла, при котором «последствия преступления представлялись 
преступнику в неясных очертаниях, и воля его относится не ко всем этим последствиям 
одинаково» 

4

. Признание достаточными «неясных очертаний» последствий открывало двери  для   

неограни-

лнзацию судейского произвола, явно направленного прочив народа. Мет критики понятия неопределенного умысла по 
Фейербаху у А. Пионтковского и в том же учебнике изд. 1948 г., стр. 361—305.

1

 Feuerbach, Lehrbuch, S. ИЗ.

5

 С. Mitlermayer, ibid., S. 114.

;i

 Уголовное право. Общая часть, 1948 г., стр. 364.

4

 В. Спасович, Цит. соч., стр. 157.

205

Ml

Чёнйого судейского произвола, позволяя самоё незначительное обстоятельство объявить 
доказательством наличия «неясных очертаний», достаточных для признания наличия у 
подсудимого умысла.
Dolus indeterminatus привел на практике к сохранению объективной ответственности, лишь 
формально отмененной впоследствии вместе с отказом от dolus indeterminatus. Это видно из работ 
многих буржуазных криминалистов. Так, например, французский криминалист Бидаль писал о 
dolus indeterminatus: «Закон, с целью назначения наказания, исходит из тяжести причиненного 
результата, который деятель мог предвидеть, несмотря на то, что он его точно не желал и не 
предвидел: dolus indeterminatus determinat eventu (неопределенный умысел определяется 
совершившимся)» 

]

. Этот же автор говорит, что применение приведенного принципа привело 

французскую юриспруденцию, при господстве уголовного кодекса 1810 г., к вынесению 
приговоров к смертной казни за умышленные удары и ранения, которые причинили смерть, хотя у
субъекта не было умысла на это

2

. Dolus indeterminatus перестал открыто признаваться в 

иностранном уголовном законодательстве, как слишком откровенно реакционный. Буржуазные 
суды и без официального признания этого вида умысла осуществляют объективную 
ответственность.
Советская уголовно-правовая литература справедливо обходит молчанием dolus indeterminatus. 
Нельзя поэтому одобрить попытку восстановления этого вида умысла. А'. Пионтковский в связи с 
постановлением Пленума Верховного суда СССР от 10 января 1947 г. по делу Егоровой 
доказывает, что следует считать ошибочным взгляд, что Егорова действовала с «неопределенным 
умыслом». Далее следуют определение этой формы умысла (он «включает в себя сознание 
возможности причинения любого вреда для здоровья потерпевшего») и приводятся 
доказательства, что у подсудимой такого умысла не было 

3

. А. Пионтковский, как прямо вытекает 

из текста,

1

  V i d a 1, Cours de droit crirainei et de science penilentiare, 1921, p. 185.

2

  VIdal, op. cit., p. 185.

3

  M. M. Исаев и А. А. Пионтковский, Вопросы уголовного  права,   военно-уголовного   права и   уголовного   процесса в

судебной практике Верховного суда СССР, 1947 г., стр. 31.
206

исходи? Й8 положений о существований в советскбм уТб-ловном праве неопределенного умысла. 
Для этого, однако, нет никаких оснований. Введение вновь dolus in-determinatus означало бы 
замену определенности и четкости неуверенностью и гадательностью. Установление 
необъективизировавшихся вовне психических процессов всегда связано с риском впасть в ошибку.
Советское уголовное право исходит из принципа необходимости сочетания субъективных и 
объективных оснований уголовной ответственности и требует объективизации умысла вовне, в 
действиях, исследуемых судом. При формуле А. Пионтковского суд должен констатировать у 
подсудимого, кроме умысла, направленного на совершенное им деяние, еще несколько голых 
умыслов на все возможные последствия {«любой вред»). Вряд ли такое положение означает шаг 
вперед. К тому же все, что А. Пионтковский говорит о неопределенном умысле в деле Егоровой, 
никак не связано с постановлением Пленума Верховного суда СССР по этому делу и не вытекает 
из него. Более того, оно ему противоречит. Постановление Пленума Верховного суда СССР по 
этому делу говорит только о выборе при квалификации преступления Егоровой между 
совершением по неосторожности тяжкого телесного повреждения и неосторожным убийством *.
5. Значительно большей определенностью отличается так называемый альтернативный умысел 
(dolus alternati-vus). Однако, несмотря на некоторое сходство (в обоих

1 В 4-м издании учебника Общей части ВИЮН А. Пионтковский повторяет попытку ввести в советское уголовное право
dolus indeterminatus. Он пишет: «С неопределенным умыслом судебная практика часто сталкивается по делам о 
нанесении телесных повреждений. Нанося удар, субъект сознает, что он причиняет телесное повреждение, но не 
сознает, какое именно телесное повреждение он при этом наносит — тяжкое или легкое» (стр.343). А. Пионтковский, 
как видно, говорит только о сознании, ничего не говоря о содержании воли субъекта. Субъект желает (волит) причинить
либо тяжкое, либо легкое телесное повреждение. Если же он равно желает либо то, либо другое, то его умысел — это 
умысел альтернативный. Смешение у А. Пионтковского неопределенного и альтернативного умысла объясняется тем, 
что умысел неопределенный он характеризует лишь с точки зрения сознания (упуская волевой момент), а умысел 
альтернативный лишь с точки зрения волевой (упуская момент интеллектуальный), пример же альтернативного умысла 
он дает почему-то лишь с точки зрения интеллектуального момента (стр. 343).

207

случаях субъект соглашается на один из возможных результатов), альтернативный умысел 
отличается от неопределенного умысла более узким кругом последствий, вменяемых в вину 
деятелю, и требованием более четкого представления деятеля о каждом из таких возможных 
результатов. Тем не менее в руках буржуазного суда альтернативный умысел является фактически
орудием произвола. Буржуазному суду ничего не стоит любое последствие деяния подсудимого 
объявить одним из последствий, охватывавшихся его умыслом.
Советское уголовное право прекрасно обходилось и обходится без альтернативного умысла. 
Случаи, когда субъект равно предвидел и равно желал наступления одного из двух возможных 
результатов, не представляют никаких трудностей для их квалификации. Поскольку умысел 
подсудимого в конкретном деле, в конечном итоге, объективизировался в виде одного 
определенного результата, а наличие у подсудимого умысла в отношении этого результата 
доказано, теряет всякое значение умысел подсудимого на другой возможный результат, если он 
только не объективизировался в требуемой законом форме.
Представляется поэтому сомнительной целесообразность введения в советское уголовное право 
альтернативного умысла, предложенного М, Исаевым в тон же, совместной с А. Пионтковским 
работе. М. Исаев пишет: «Даже прямой умысел не всегда направлен на причинение одного 
определенного результата. Прямой умысел может быть и тогда, когда виновный, нанося удар 
ножом по голове, одинаково желает наступления или смерти или тяжкого увечья (в старой 
доктрине так называемый «альтернативный умысел») К Как указано выше, практического 
значения это предложение не имеет.
6. Практическое значение имеет понятие о так называемом «отклонении действия» (aberratio ictus 
seu delicti), при котором субъект умышленно совершает преступное действие, но по причинам, им 
не предвиденным, его дей-

1

 М. М. И с а е в и А. А. П и о п т к о в с к и й, Вопросы уголовного права, военно-уго.'ювного права н уголовного 

процесс;) в судебной практике Верховного суда СССР, 1947 г., стр. 38. В учебнике Общей части уголовного права 
ВИЮН (изд. 1948 г.) дается определение альтернативного умыслу (см. о нем выше, стр. 317, прим. 1), однако из текста 
трудно усмотреть, идет ли речь о советском или о буржуазном уголовном праве.
208

ствие оказалось фактически направленным на другой объект, а не на тот, который имел в виду 
субъект. Вопрос об «отклонении действия» встает главным образом по делам о преступлениях 
против личности, в особенности по делам об умышленном убийстве. Школьным примером, 
приводимым во всех учебниках, является случай, когда А. стрелял в Б., но промахнулся и попал в 
стоявшего рядом или проводившего мимо В.
При «отклонении действия» имеется следующее положение: субъект, у которого созрел умысел на
совершение какого-либо преступления (например, убийства или поджога), приводит умысел в 
исполнение и притом направляет свои действия против того именно объекта, который он имел в 
виду. Во время выполнения преступления произошли некоторые, не предвиденные субъектом и от
его воли не зависящие обстоятельства (промахнулся субъект, отклонилась в сторону жертва, ветер
отнес огонь в сторону другого дома), в результате которых жертвой оказалось другое лицо 
(стоявшее рядом, находившееся позади намеченной жертвы, проходившее мимо и т. д.), сгорело 
другое строение (не намеченный дом, а дом соседний) и т. п. Иными словами, вместо намеченного
объекта потерпевшим оказался другой такой же объект (о качественном различии объекта см. 
ниже).
Возможны две юридические конструкции при квалификации происшедшего таким образом 
события. Можно, рассматривать все происшествие как единое целое на том основании, что в 
совокупности всего происшедшего можно установить наличие умысла на совершение 
преступления и выполнение его (умысел был направлен на лишение жизни человека, и человек, 
хотя и другой, был убит; умысел был направлен на поджог дома, и дом, хотя и другой, был 
подожжен).
Эта конструкция вызывает убедительные возражения, показывающие ее несостоятельность. В 
самом деле, если в рассматриваемом случае виновный несет ответственность за единое 
преступление, то встает вопрос: за какое же именно, т. е. за совершенное или за задуманное? 
Решение этого вопроса еще более затрудняется, если задуманное и совершенное преступление 
отличаются друг от друга. А. стрелял в Б. из ружья, но разорвавшееся от выстрела ружье вызвало 
пожар. Отвечает ли А. за убийство или за поджог?

14  Зал. 55G8.   Б.  С.   Утевский.

209

Правильным йёляётся Другие решение рассматриваемого вопроса, а именно- — квалификация 
отдельно каждого акта, совершенного виновным (в нашем примере — выстрела в Б. и 
фактического лишения жизни В.). Первое событие следует квалифицировать как покушение А. на 
убийство, а второе, в зависимости от обстоятельств дела,— или как неосторожное убийство В. 
(если имела место неосторожность)   или как случайное.
Необходимо проводить четкое юридическое различие между «отклонением действия» и ошибкой 
в объекте. При отклонении действия имеется случайная замена одного объекта другим вследствие 
воздействия не предвиденных лицом обстоятельств (например, убийца промахнулся, — потому 
ли, что его толкнули, или он поскользнулся, — ив результате убил другое лицо). При ошибке и 
объекте лицо с самого начала направило действие не против предполагаемого им объекта, а 
против другого, например, — А. в темноте принял за Б. проходившего Н., нацелился в Н. из ружья
и убил его.
Этим фактическим различием определяется и различие в юридической квалификации действий 
виновного при «отклонении действия», с одной стороны, и ошибке в объекте — с другой. При 
ошибке в объекте у виновного имеется в отношении намеченного им объекта, в зависимости от 
обстоятельств дела, или обнаружение умысла или приготовление; при отклонении действия 
покушение, как правило, закончено. В отношении действительно потерпевшего объекта имеется 
при ошибке в объекте умышленное преступление, так как фактическая ошибка в отношении 
объекта не меняет умышленности характера совершенного преступления; при «отклонении 
действия» возможны, в зависимости от обстоятельств, два варианта: наступление последствий 
может быть или результатом неосторожности (убийца стрелял на улице и должен был предвидеть, 
что в случае промаха он может убить другого прохожего), или же случая (убийца стрелял в 
уединенном месте, где он не мог предвидеть нахождения еще кого-либо).
Таким образом, при ошибке в объекте имеется обнаружение умысла или приготовление 
относительно намеченного объекта и умышленное убийство — в отношении фактически 
потерпевшего; при «отклонении действия» имеется покушение в отношении намеченного объекта 
и
210

неосторожное преступление (или случай) —в отношении фактически потерпевшего. В обоих 
случаях имеется идеальная совокупность преступлений.
В.Сознание  виновным   противоправности своих действий
Среди многочисленных вопросов учения о вине одним из наиболее спорных является вопрос о 
значении сознания виновным противоправности своего поведения. Вопрос ставится так: 
исключает ли вину отсутствие у деятеля сознания противоправности совершаемого им или — в 
другой постановке того же вопроса — входит ли сознание противоправности деяния в содержание
умысла?
Вопрос этот имеет определенное политическое значе

а 

ние. Совершенно ясно, что при огромных 

размерах, кото-рые приняло в буржуазных странах'

1

 уголовное законодательство, при той 

необозримой массе различного рода норм уголовного права, при еще большем количестве 
материалов судебной практики, содержащих толкование уголовных законов, — огромная масса 
народа, трудящихся в буржуазных странах не может знать даже большей части имеющихся 
законов. Этому мешает прежде всего фактическая невозможность для неспециалистов знать 
огромный количественно и сложный по содержанию материал, овладение которым под силу 
только дорого оплачиваемым буржуазным юристам. Ссылка на отсутствие сознания 
противоправности тех действий, за которые ежегодно сотни тысяч трудящихся бросаются в 
буржуазных судах на скамьи подсудимых, не могла не звучать постоянно с этих самых скамей. А 
это побуждало буржуазных криминалистов дать суду возможность, несмотря на отсутствие 
сознания противоправности у подсудимых, объявлять их виновными.
Через всю историю буржуазного уголовного права красной нитью проходит поэтому лозунг — 
«никто не может оправдываться незнанием закона». В условиях буржуазного государства этот 
лозунг является не только юридической фикцией, основанной на абсурдном предположении, что 
трудящиеся а капиталистических странах способны знать и понимать необозримое количество 
уголовных законов. Этот лозунг выполняет определенную политическую роль как одно из тонких 
орудий власти, направленных против трудящихся масс.

14*
211

Большинство буржуазных криминалистов твердо при' держисалось этого, установленного еще 
римскими юристами лозунга '.
На этой же точке зрения стояло вес законодательство доимпериалистической эпохи 

2

. В России 

почти все криминалисты разделяли эту точку зрения 

3

. Русское законодательство, начиная с Петра 

I, проводило правило: «Никто не может отговариваться незнанием закона» 

4

.

В буржуазной литературе в эпоху империализма начинают высказываться сомнения в 
целесообразности сохранения принципа «никто не может оправдываться незнанием закона». 
Делаются предложения об ограничении* этого принципа, о возможности в зависимости от обстоя-

1

  См. обзор   мнений   по   этому   вопросу  у  Hippe!,   Vorsalz, Fahrliisigkeit, в Vergleicliende   Darslellung,  Allgemeiiier 

Thcil, B. III. Большая литература также у Liszt, Lelubuch, 1927 г„ § 40. В русской литературе   библиографические  
данные  (устаревшие)  у  Т а-ганцева,   Курс уголовного права, т. II, № 201 прим. 56, а также у  него   же   «Русское   
уголовное   право,   Часть   Общая»,  1902 г., стр. 587, прим. 2.

2

  Итальянский   кодекс   1889 г.   arf.  44;   Австрийский   кодекс; такова же практика во Франции (см. Vidal, Cours de 

droit criminel, 1921, p. 323, —183;   Hippel,   Vergleichende   Darstelking,   B.   Ill, S. 385—387); в Англии (см. Schuster, 
Vergleichesde Darstellung, B. I, 1894, S. 628: «Иностранец,  который  в Англии убьет на дуэли противника,  должен  быть  
приговорен  к   смертной казни, хотя право его родины, которое он ошибочно считает действующим (в данном вопросе) 
повсюду, не считает убийство   на дуэли предумышленным убийством»),

н

 Спасович, Учебник уголовного права, т. I, I863 г., стр. 148* А. Кистяковский, Элементарный учебник уголовного 

права. 1882 г., стр. 448—449; Сергиевский, Русское уголовное право, Часть Общая, 1915 г., стр. 264 и др.

4

 Введение к Артикулу воинскому 1716 г.: «дабы неведением никто не отговаривался, надлежит сей Артикул на смотрах,

з особливо при великом полку не единожды читать в неделю». Ст. 95, т. I, ч. I Свода законов содержала общее правило: 
«Никто не может отговариваться неведением закона, когда он был обнародован установленным порядком». Это 
положение применялось и к уголовным законам. Сенат разъяснил, что «неразвитость и неграмотность подсудимого не 
может служить основанием для извинения незнания закона, так как, принимаясь за какую-либо определенную в законе 
деятельность, всякий обязан знать и все постановления, какие изданы и обнародованы по отношению к этой 
деятельности;?. Таганцев, Комментарии к статьям Уложения 1903 г., введенным в действие, 1911 г.,стр. 142.
212