ВИНА в СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ (Б.С. УТЕВСКИИ) - часть 17

Особенностью советского уголовного права, являющейся выражением пронизывающего его 
начала социалистической законности, является включение в состав преступления умысла и 
неосторожности. Как указывалось в связи с этим в советской литературе, та четкость и 
конкретность, которые неизвестны буржуазному праву и которые отличают формулировку ст. 10 
УК РСФСР, имеют огромное, еще недостаточно' оцененное значение

1

.

Требование вины как субъективной стороны состава преступления, т. е. требование наличия 
умысла или неосторожности, как одного из обязательных элементов состава преступления, служит
в советском социалистическом уголовном праве задачам борьбы за социалистическую законность,
за осуществление правосудия в интересах трудящихся. В этом заключается политическое значение
умысла и неосторожности в советском социалистическом уголовном праве.

§ 2. Доказывание умысла и неосторожности

В средневековой доктрине, в феодальном законодательстве и судебной практике действовала так 
называемая презумпция умысла подсудимого. Не обвинение обязано было доказывать наличие у 
подсудимого умысла на совершение преступления, а подсудимый должен был доказывать 
отсутствие у него умысла на совершение инкриминируемого ему действия. Если подсудимому не 
удалось это доказать, то предполагалось, что он совершил инкриминируемое ему деяние 
умышленно. Этот принцип был формально отменен только после французской революции XVIII 
в., однако совершенно откровенные остатки его еще долго сохранялись в теории и практике, в 
особенности в Германии. А. Фейербах в первых восьми изданиях своего учебника придерживался 
«презумпции умысла» (praesumptio doli). Баварский уголовный кодекс 1813 г. сохранял еще следы 
этой презумпции. В ст. 43 его открыто объявлялось:     «При     доказанности     противозаконного

объективного вменения, чуждые нашему социалистическому уголовному праву. Невнимание к субъективной стороне 
состава преступления является источником нарушений социалистической законности о осуществлении правосудия».

1

 А. Т р а й н и и,   Система Общей части уголовного права. Советское государство и право, 1946 г., N» 5—6, стр. 12.

133

■щ

деяния, совершенного лицом, признается по закону, что лицо это действовало с противоправным 
умыслом, если только из особых обстоятельств не вытекает уверенность или вероятность 
противоположного».
Отмена этого положения в буржуазном законодательстве не означала, однако, полного 
исчезновения «презумпции умысла». В уголовном кодексе Германии 1871 г. содержатся еще 
нормы, исходящие из презумпции умысла и возлагающие на подсудимого бремя доказывания 
противного '.
Презумпцию умысла допускает во многих случаях и действующее английское уголовное право, 
причем оно знает и такие случаи презумпции умысла, при которых не допускаются даже 
доказательства противного. Так, например, при половом сношении с девочкой, не достигшей 13 
лет, не допускаются даже доказательства ошибки относительно возраста

2

. Такие случаи известны 

и действующему французскому уголовному праву 

3

.

Советское уголовное право строго придерживается требования доказанности умысла или 
неосторожности как непреложного принципа, не терпящего никаких исключений. Оно не 
допускает никакой презумпции вины и требует безусловного доказательства наличия у 
подсудимого предусмотренной при данном преступлении формы вины. В определении Судебной 
коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР от 23 июля 1947 г. это положение высказано
со всей решительностью и категоричностью. Здесь говорится: «Советское уголовное право 
исходит из непреложного принципа необходимости доказать вину обвиняемого» 

4

.

Верховный суд СССР требует от всех органов юстиции строгой доказанности   наличия   умысла   

ИЛИ

   неосторож-

1

  См. Liszt, Lelirbuch, с ссылкой на таможенные и налоговые законы, на Уложение торговое,  § 315;  § 3 закона   об   

«эпидемиях животных»   1878 г.-   § 142,   144   «Закона о промысловых  товариществах» 1889 г.; §§ 20 и 21 «Закона о 
печати и др.

2

  Die Strafgesetzgebung der Gegcnwart, Bnd. I, S. 627.

3

  См. 

Ч

. 10 ст. 424 французского уголовного кодекса; «во  всех случаях,   если поджог причинил  смерть   одного   или   

нескольких лиц, находившихся в подожженных местах в момент возникновения пожара, применяется смертная казнь».

4

  «Судебная  практика Верховного суда СССР»,   1947 г., вып. VIII (XII), стр. 13. Вина, разумеется, здесь в смысле 

умысла или неостр^ рожноств.
134                                             '   ■

ности в действиях обвиняемого и проверки всех обстоятельств, устанавливающих ту или иную 
форму вины. Так, по делу Хачатряна Пленум Верховного суда СССР в постановлении от 3 
февраля 1944 г. указал, что Судебная коллегия по уголовным делам «разрешила вопрос о 
виновности Хачатряна по признаку вероятности; такая вероятность случайного убийства не 
исключается, однако ока не является единственной, так как убийство могло произойти и по 
умыслу и по неосторожности; расследование и проверка всех этих обстоятельств входили в 
обязанность судебного следствия, но были ли эти обстоятельства расследованы, проверить не 
представляется возможным в силу указанных выше качеств протокола судебного заседания» 

1

. На 

этом основании Пленум отменил приговор и последующие определения по делу Хачатряна и дело 
передал в суд для нового рассмотрения.
Это постановление Пленума Верховного суда СССР имеет принципиальное значение, так как оно 
решительно осуждает возможность признания вины подсудимого (т. е. умысла или 
неосторожности) по признаку вероятности. Наличие умысла или неосторожности должно быть 
точно и бесспорно установлено судом. Верховный суд СССР отменяет приговоры по таким делам, 
по которым не установлена форма вины, предусматриваемая соответствующей статьей 
Уголовного кодекса. Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР 
отменила приговор по делу Плющевского на том основании, что «квалификация преступления 
Плющевского по ст. 214 УК БССР (умышленное убийство) является неправильной, так как 
наличия каких-либо мотивов к совершению убийства или умысла со стороны осужденного не 
установлено» 

2

.

По ряду дел Верховный суд СССР отменяет приговоры судов на том основании, что по делу 
является недоказанным умысел на совершение преступлений

3

. Так же относится Верховный суд 

СССР и к необходимости доказанности   неосторожной    вины.    Судебная    коллегия   по

1

  «Судебная практика Верховного суда СССР», Ш44 г., вып. III (IX), стр. 7.

2

  Сборник постановлений Пленума и определений коллегий Верховного суда Союза ССР, под ред. И. Т.  Полякова, 1940

г., стр. 99.

3

  Там же, стр. 34 (дело Попова), стр. 34 (дело Полтавского), стр. 35 (дело Голикова), стр. 36 (дело Козлова) и др.

уголовным делам Верховного суда СССР отменила 27 февраля 1946 г. приговор по делу'Грантинш
и дело производством прекратила на том основании, что «ни о небрежном, ни о недобросовестном
отношении Грантинш к возложенным на нее по службе обязанностям не могла итти речь, 
поскольку она не предвидела и по обстоятельствам дела не могла предвидеть последствий своих 
действий или бездействия и таким образом эти последствия не могут рассматриваться как 
результат ее вины, не только умышленной, но и неосторожной» '.
Верховный суд СССР неуклонно требует от нижестоящих судов не допускать осуждения за 
преступления, предполагающие умышленную вину, если доказана только неосторожность со 
стороны подсудимого

2

.

С той же последовательностью Верховный суд СССР не допускает признания умысла или 
неосторожности в тех случаях, когда в действительности имеется только случай. Так, Семин был 
осужден по ст. 79

4

 УК РСФСР по обвинению в преступно-небрежном обращении с лошадью. По 

делу было установлено, что во время переправы на пароме через реку лошадь, которую перевозил 
Семин, прыгнула в воду. Несмотря на то, что Семин принял все зависевшие от него меры, спасти 
лошадь не удалось, так как она попала под паром. Генеральный Прокурор СССР опротестовал 
приговор на том основании, что согласно ст. 10 УК РСФСР ответственность наступает лишь в тех 
случаях, когда лицо действовало умышленно или неосторожно, между тем как в действиях 
Семина отсутствует не только умышленная, но даже неосторожная вина. Судебная коллегия 
Верховного суда СССР по этим основаниям приговор по делу Семина отменила и дело о нем 
прекратила 

3

.

1

   «Судебная практика Верховного суда СССР», 1946 г., вып. IV (XXVIII), стр. 22; см. также определения по делу 

Велиева и Велие-вой от Ш декабря   1047 г. в «Судебной   практике   Верховного   суда СССР»,   1948 г., вып. II, стр.   
18.

2

  См.   «Судебная   практика   Верховного   суда СССР»,   1948 г., вып. Ш, стр. 18 (дело Кузина) и др.

3

  «Социалистическая   законность»,   1948 г.,   №   9,   стр.   60—61. Си.   также   «Судебная   практика   Верховного суда

СССР»,   1946 г., вып. I  (XXV),   стр. 9   (постановление   Пленума по делу   Махмуто-

БОЙ

), стр. 11- (определение по 

делу Савельевой).

■'■■"■ "'  ГЛАВА ВТОРАЯ  ■ '*■• ■■' ■ < 

ВИНА КАК ПСИХИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС

Советские криминалисты, писавшие о вине, уделяли крайне незначительное внимание вопросам 
психологии, несмотря на то, что они все время оперировали понятиями интеллектуального и 
волевого моментов. Поскольку же им необходимо 'было в какой-то мере прибегать к положениям 
психологии, они нередко некритически воспроизводили положения буржуазной психологии, 
почерпнутые ими из вторых рук (в частности из курса уголовного права Таганцева).
Так, в советской юридической литературе разграничиваются два психических момента в 
переживаниях виновного: интеллектуальный момент, находящий свое выражение в сознании 
виновным значения совершаемого им (фактического и юридического) и в предвидении им 
последствий своих действий при всех формах вины, кроме преступной небрежности, а также 
волевой момент в его положительном или отрицательном выражении («желал» или «не желал», 
«допускал»). В учебнике Общей части уголовного права ВИЮН говорится: «При совершении 
преступлений вина как психическое отношение лица к совершенному деянию необходимо 
содержит в себе не только волевой, но и интеллектуальный момент» 

1

.

При определении прямого умысла, эвентуального умысла, преступной самонадеянности и, 
наконец, преступной небрежности советские криминалисты пользуются различными 
психологическими понятиями, как-то: «сознание», «предвидение», «желание», «допущение» и др.
Однако сознание и воля продолжают трактоваться аполитично,   формалистично,   как   
абстрактные   понятия,

Уголовное право. Общая чарть, изд. 4-е, 1948 г., стр. 339.

137

ы    I

оторванно от общественного сознания, т. е. выступают как сознание вообще или воля вообще, как 
сознание и воля некоего абстрактного человека, взятого вне конкретно-исторической обстановки, 
в которой человек живет и участвует в общественной жизни. Между тем советская психология не 
довольствуется изучением психики человека вообще, психики абстрактного внеклассового 
человека, а ставит задачей изучение психики советского человека, живущего и действующего в 
условиях постепенного перехода от социализма к коммунизму '. В этом отношении судебная 
практика идет значительно впереди теории и учитывает психологию советского человека, а не 
человека вообще. Так, например, Судебная коллегия в определении от 25 мая 1949 г. по делу 
Кауфмана, анализируя понятие тяжкого оскорбления, указала, что для его признания «оно должно 
глубоко задеть чувство личного достоинства виновного — советского гражданина».
Советские криминалисты, изучающие процессы сознания и воли в психике виновного в 
совершении преступления, точно так же не должны говорить о сознании и воле виновного вообще.
В буржуазном обществе сплошь да рядом нет никакой разницы между сознанием и волей 
преступника (речь идет о мошенниках, гангстерах, насильниках, профессиональных ворах и 
других общеуголовных преступниках), с одной стороны, и сознанием и психикой наиболее 
«респектабельных» представителей господствующего класса — империалистических хищников, 
банкиров, предпринимателей и т. п. — с другой. В условиях социалистического общества 
сознание и воля нарушителя советских законов вступают в конфликт с сознанием и волей 
советских людей, строителей социалистического общества, борцов за переход от социализма к 
коммунизму, т. е. вступают в конфликт с общественным сознанием. В этом расхождении между 
индивидуальным

1

 См. М. Н. Маслин а, За большевистскую партийность в вопросах психологии, «Вопросы философии», 1948 г., № 2(4), 

стр. 335 со ссылкой на А. А. Леонтьева, Очерк развития психики, 1947 г., стр. 118 (на правах рукописи). М. Маслина 
говорит о необходимости «перейти от изучения психики несуществующего, абстрактного, внеклассового человека 
«вообще» к изучению психики конкретно—исторического человека и прежде всего современного советского человека?.

№

сознанием преступника и общественным сознанием заключается характерная черта вины в 
советском уголовном праве.
Нельзя, таким образом, говорить о сознании и воле как психических элементах вины, не 
попытавшись проанализировать содержания и особенностей того сознания и той воли, которые 
вызывают резко отрицательную оценку со стороны советского уголовного закона и советского 
суда. Только раскрыв морально-политическое содержание сознания и воли виновного в 
совершении преступления, можно понять, почему вина как основание уголовной ответственности 
перед социалистическим государством предполагает наличие умысла или неосторожности как 
психического отношения, как элемента состава преступления.
Но исследование советскими криминалистами психических процессов у виновного в совершении 
преступления не может ограничиваться анализом только двух сторон психического процесса — 
сознания и воли. Этот анализ необходимо дополнить изучением третьей стороны: чувства 
(эмоций) при образовании различных форм вины. Можно было бы и без специального 
исследования психического процесса при вине сказать, что чувства (эмоции) являются одним из 
составных элементов этого процесса. Законы психологии действительны и при изучении психики 
совершителей преступных действий. А ведь одним из законов психологии является положение, 
что «психика представляет собою неразрывное единство познания, чувств и воли» '. Таким 
образом, необходим анализ каждой из сторон психического процесса у виновного.
§ 1. Сознание как элемент вины
Сознание преступника — нарушителя советских законов — вступает в конфликт с сознанием 
советских людей. Сознание советских людей является качественно иным сознанием, чем сознание 
людей буржуазного мира. Товарищ Сталин говорит о сознании буржуазии и пролетариата: 
«Соответственно этим двум классам и сознание вырабатывается   двоякое:    буржуазное  и   
социалистиче-

J

 В. Теп лов,  Психология, ШЦ6 г-, стр. 9.       ,;,,.

№

ское» 

1

. Сознание советских людей — это сознание социалистическое. Товарищ Сталин еще в 1906

—1907 гг. писал; «Наступает новое время, время социалистического производства, — и что же 
удивительного, если чувства и разум людей проникнутся социалистическими стремлениями» 

2

.

Советские люди приобрели новые, высокие и благородные качества. Товарищ А. А. Жданов 
говорил в 1946 г.: «Каждый день поднимает наш народ все выше и выше. Мы сегодня не те, что 
были вчера, и завтра будем не те, что были сегодня. Мы уже не те русские, какими были до 1917 
года, и Русь у нас уже не та, и характер у нас не тот. Мы изменились и выросли вместе с теми 
величайшими преобразованиями, которые в корне изменили облик нашей страны» 

3

.

Новый духовный облик, свидетельствующий и о новом сознании советских людей, был обрисован
товарищем -Молотовым в его докладе о тридцатилетии Великой Октябрьской социалистической 
революции. В. М. Молотов указал: «Важнейшим завоеванием нашей революции является новый 
духовный облик и идейный рост людей, как советских патриотов. Это относится ко всем 
советским народам, как к городу, так и к деревне, как к людям физического труда, так и к людям 
умственного труда. В этом заключается, действительно, великий успех Октябрьской революции, 
который имеет всемирно-историческое значение. Теперь советские люди не те, какими они были 
30 лет тому назад» 

4

.

Замечательной особенностью советских людей является то, что советские люди «привыкли 
ставить общенародный интерес превыше всего. Они привыкли считать общее дело своим 
насущным личным делом». Коллективным интересам они подчиняют свои индивидуальные 
интересы. «На основе советского строя и политики большевистской партии утвердились новая 
мораль, новые нормы поведения, новые привычки,  превратившиеся  в  великую

1

 И.  Сталин, Соч., т. 1, стр. 162. а Там   же,   стр. 338.

3

  А.  А.  Жданов,   Доклад о журналах   «Звезда»  и  «Ленинград», 1046 г., стр. 36.

4

  В.  М.  Молотов,   Тридцатилетие  Великой Октябрьской социалистической революции,  1947 г., стр. 27.

НО