ВИНА в СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ (Б.С. УТЕВСКИИ) - часть 15

максимально ограничить роль закона за счет усиления произвола суда как при определении 
преступного, так и при назначении наказания.
Философскую базу для этого криминалисты — идеологи германского империализма искали у 
реакционных философов-идеалистов: у Канта, у неокантианцев (так называемые фрейбургская и 
марбургская школы).
Агностицизм Канта, его разрыв между явлениями и сознанием человека, разрыв между объектом и
субъектом, с одной стороны, и между сущим и должным — с другой, был тем ценен реакционным 
философам и юристам империалистической Германии, что он открывал самые широкие 
возможности для всевозможных субъективно-идеалистических концепций.
Для реакционных юристов особенно заманчивые перспективы открывала так называемая 
фрейбургская школа-.
Как известно, фрейбургская школа в каждом суждении видит наличие одобрения или осуждения, 
признания или непризнания, т. е. момент оценки. В оценке, в оценочных суждениях фрейбургская 
школа усматривает основу для активного волевого практического характера человеческого 
познания.
Если субъективный характер оценки сулил реакционным немецким криминалистам возможность 
использования этого момента для оправдания судейского произвола, то учение Рикерта об 
абсолютных ценностях — нормах, о «подлежащем отрицательной оценке суда» «упречном» или 
«неодобрительном» поведении обвиняемого, о порицании того, что «деятель вел себя 
определенным образом, в то время как он должен был и мог вести себя по-иному», и т. д. и т. п.,—
давали им в руки ряд абстрактных формул, как-то: «справедливость», «культура», «культурные 
ценности» и т, д., под которыми фактически скрывались хищнические интересы немецкой 
империалистической буржуазии.
Сами фрейбургцы, создавая свою систему абсолютных ценностей —норм, являющихся верховным
критерием истинности познания, не забывали и о праве. Они говорили о «ценностях руководящей 
деятельности», т. е. о хозяйстве, праве и нравственности.
На этой философской базе, т. е. на базе реакционного неокантианства, в интересах   немецкого   
империа-
117

лизма, в немецкой уголовно-правовой литературе появляются и, как грибы, вырастают оценочные 
теории вины.
Они принимают внешне различные формы. Одни из них говорят о вине как о нарушении 
преступником должного, для других в основу учения о вине кладется «упречность» поведения 
подсудимого.
Во всех вариантах оценочных теорий вина из процесса, происходящего в психике субъекта 
преступления, становится процессом, происходящим в психике судей. В этом и заключается 
социальное назначение этих теорий, их реакционный политический смысл.
Как бы ни была внешне различна фразеология у различных представителей буржуазных 
оценочных теорий, — политическая природа их одинакова. Всеми ими руководит задача — 
развязать руки буржуазному суду в его борьбе с мощно растущим революционным движением, 
освободить суд от несколько сдерживающего его произвол требования наличия умысла или 
неосторожности подсудимого, поставить судьбу трудящихся-обвиняемых в зависимость от 
судейского произвола, маскируемого ссылками на абстрактные лозунги «справедливости», 
«морали» и т. д.
Ко всем этим лозунгам полностью относится то, что писал Маркс о суде присяжных в Германии: 
«... Но совесть присяжных — возразят нам, — совесть — нужна ли большая гарантия? Ах, топ 
dieu, совесть зависит от сознания и от всего образа жизни человека.
У республиканца иная совесть, чем у роялиста, у имущего — иная, чем у неимущего, у мыслящего
— иная, чем у того, кто никогда не мыслит. У человека, который призван к обязанности 
присяжного одним только цензом, и совесть цензовая» 

1

.

Оценка буржуазным судом тех или других действий, которую неокантианские оценочные теории 
пытаются теоретически обосновать, глубоко расходится с оценкой тех же действий народом, 
трудящимися.
Неокантианские теории вины служат задачам подавления всех передовых и революционных сил.
Оценочные теории вины криминалистов-неокантианцев проложили дорогу фашистским 
концепциям вины

i Маркс к Энгельс, Соч., т. VII, стр. 495.

118

в уголовном праве. От утверждений Гольдшмидта о том, что под виной следует разуметь 
«противоречащее долгу воление»,—один шаг до фашистских «волевых теорий», узаконивших 
физическую расправу со всеми, заподозренными в несочувствии к фашизму, на том антиправовом 
и антинаучном основании, что якобы один только факт преступной направленности воли является 
основанием для осуждения обвиняемого, хотя бы воля его не получила никакого объективного 
выражения.
Оценочные теории были непосредственно восприняты фашистскими криминалистами, не 
постеснявшимися открыто признать их способность содействовать террористическим задачам 
фашистского уголовного права. Так, по словам одного из видных фашистских «теоретиков» — 
Шафштейна, «Деятельность судьи, когда и поскольку она имеет правотворческий характер и 
уподобляется деятельности законодателя, не может уже оставаться технико-нейтральной. 
Подобная судейская деятельность требует от судьи, как и от законодателя, правно-полити-ческих 
оценок и решений; в своих выводах она должна поэтому по необходимости определяться 
основной политической линией» 

!

.

' Реакционные оценочные теории были после разгрома фашистской Германии импортированы в 
США, где они нашли для себя благодатную почву и были восприняты американскими 
криминалистами из лагеря поджигателей войны.
Подводя итоги краткому рассмотрению истории вопроса о вине в уголовном праве 
эксплоататорских государств, необходимо притти к выводу, что только в течение короткого 
периода (приблизительно от начала XIX в. до 80-х его годов) в уголовном праве эксплоататорских 
государств признается (да и то не всеми,— в частности, не признается криминалистами-
гегельянцами) необходимость сочетания объективной и субъективной стороны преступления. В 
течение столетий до этого периода в интересах господствующего при феодализме класса на 
первый план выдвигается и уродливо развивается субъективная сторона преступления, постепенно
вытесняющая значение объективной стороны. После короткого перерыва,   уже   в   новых   
условиях,   в   интересах   другого

1 Schaffstein,   Juristische Wochenschrift, 1943, S. 2052.
119

класса — реакционной империалистической буржуазии — снова субъективная сторона 
преступления поглощает объективную сторону и принимает глубоко реакционную, используемую 
в террористических целях форму «волевого уголовного права».
Вина, как и другие институты буржуазного уголовного права, являлась в течение тысячелетий 
одним из орудий проведения господствующими классами политики, направленной протиз 
трудящихся, против демократии, против революционного движения.
Политическая природа вины в буржуазном уголовном праве отразилась на научной разработке 
вопросов вины в буржуазной теории уголовного права. От буржуазных криминалистов 
требовалось не действительно научное исследование проблемы вины, не раскрытие ее 
содержания, ее роли и значения, а всяческая маскировка се роли и значения лженаучными 
концепциями и теориями. Неудивительно поэтому, что теоретические итоги работ буржуазных 
юристов по вопросам вины оказались поистине ничтожными. В лучшем случае эти работы не шли 
дальше бесплодного пережевывания положений о волевом и сознательном моментах и не могли 
выйти за рамки формального психологического понимания вины.
Материальные же определения вины, появившиеся в эпоху империализма, означали фактически 
ликвидацию вины и замену ее суррогатами вины, вроде «моральной вины», «вины характера», 
имевшими единственную цель развязать судейское усмотрение и дать буржуазному суду 
возможность террористической расправы путем вынесения обвинительных приговоров, 
независимо от выполнения подсудимым какого-либо установленного законом состава 
преступления.

эаяитаякрв.»

ЧАСТ

КАК СУБЪЕКТИВНАЯ СТОРОНА

ГЛАВА   ПЕРВАЯ

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ УМЫСЛА
И НЕОСТОРОЖНОСТИ КАК ЭЛЕМЕНТА
СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ
§ I. Умысел и неосторожность как субъективная сторона состава преступления
Требование наличия умысла или неосторожности как обязательного элемента состава 
преступления, как его субъективной стороны имеет в социалистическом уголовном праве 
определенное политическое значение и представляет собою одну из важнейших гарантий 
законности и правосудия по уголовным делам и строгой индивидуализации ответственности 
виновных.
Требование умысла или неосторожности как обязательного элемента состава преступления можно
в социалистическом уголовном праве поставить по его политическому значению в один ряд с 
такими требованиями, как «нет преступления без указания о нем в законе» или «нет наказания без 
указания о нем в законе», и тому подобными требованиями, осуществленными только в 
социалистическом уголовном праве.
О попытках отрицать значение разграничения умысла и неосторожности акад. А. Я- Вышинский 
писал: «С такой «теорией» подходить к судебной деятельности, строить судебную практику на 
основе такой «теории» и на основе таких «принципов» — это значит играть наруку врагам нашего 
государства. Ведь если наши суды не будут разбираться в том, умышленно или неосторожно 
совершено преступление, по умыслу или по случайности оно совершено,—это будет такая 
дискредитация суда, хуже которой нельзя и придумать». Это означает прямую провокацию, 
прямую попытку такой «работой взорвать суд, уронить авторитет суда в глазах всех 
здравомыслящих людей, ибо если суд будет человека, совершившего  преступление   по   
неосторожности, наказывать
123

так же, как совершившего преступление умышленно, только потому, что получается один и тот же
результат то это будет полная неразбериха, полный подрыв авторитета государственной власти, 
государственного авторитета, а это хуже всего» '.
Требование умысла или неосторожности потому имеет в советском уголовном праве столь 
большое значение с точки зрения гарантии законности, что оно связывает ответственность 
виновного за исследуемое судом деяние и за последствия этого деяния с четко очерченным в 
законе психическим отношением определенного лица, а именно лица, совершившего деяние, к 
этому деянию и к этим последствиям. Наличие психической связи между определенным деянием и
определенными же последствиями этого деяния, т. е. наличие субъективной стороны состава 
преступления, является в каждом конкретном деле предпосылкой для постановки важнейшего 
вопроса советского правосудия, а именно вопроса о наличии вины как общего основания 
уголовной ответственности.
Признание строго определенной, требуемой законом психической связи между конкретным лицом
(А, Б или В) и конкретным деянием {убийство Н, кража 100 руб. у О, поджог дома, 
принадлежащего П) обязательным элементом состава преступления дает гражданам СССР 
двойную гарантию. Во-первых, оно делает невозможным осуждение кого-либо без конкретного 
деяния (умысел или неосторожность должны быть объективизированы)

2

.

1

   А. Я. Вышинский,   К положению на фронте правовой теории, М., 1937 г., стр. 59.

2

  В англо-американском   праве   имеет   место   ответственность за голый умысел. А. Я. Вышинский на   пленарном  

заседании  Генеральной Ассамблеи 21 октября Ш49 г. говорил:   «Есть  страна,  где  действительно,    например,   по   
преступлению    против    государственной тайны, против нарушения государственной тайны, не нужно никаких 
доказательств и не  нужно  даже  признания  обвиняемого,  а   достаточно, чтобы было налицо то, что закон называет 
«свойством характера». Что это за страна? Это —Великобритания. Что это за закон? Это —закон 22 августа 1911 г. А 
что же в этом законе записано? А в этом законе записано буквально следующее—я цитирую:
«Не требуется по делам о государственной тайне установления вины обвиняемого каким-либо определенным действием,
доказывающим цель, угрожающую  безопасности интересам государства...».
Выходит совершенно ясно, что обвиняемый может быть осужден в английском суде по закону 22 августа 1911 г., хотя 
бы конкретного преступления и не было установлено», — «Правда» 24 октября 1949 г.
124