ВИНА в СОВЕТСКОМ УГОЛОВНОМ ПРАВЕ (Б.С. УТЕВСКИИ) - часть 14

Уголовное преследование за одни только преступные мысли или за одну только преступную волю 
сохранялось вплоть до падения феодализма. Марксу пришлось еще в 1843 г. бороться в Германии 
с преследованием не за действия, а за мысли. По поводу запрещения «Лейп-цигской всеобщей 
газеты» Маркс писал: «Никто не может быть заключен в тюрьму или лишен своих имущественных
или каких-либо других прав на основании его морального характера или его политических и 
религиозных убеждений... Мы требуем неприкосновенности прав всякого бесчестного существа не
потому, что оно бесчестно, а постольку, поскольку его бесчестность не идет дальше его образа 
мыслей, для которого не существует ни судов, ни кодекса. Мы таким образом противопоставляем 
бесчестный образ мыслей, для которого не существует судилища, бесчестным деяниям, для 
которых в случае их противозаконности существуют суды и уложение   о   наказаниях»

1

.

Таким образом, введение в уголовное право института вины повело в эпоху феодализма к 
использованию этого института в классово-политических интересах господствующего класса, 
оказалось направленным главным образом против народа и играло глубоко реакционную, 
антинародную роль.
Появившаяся на исторической арене буржуазия не была заинтересована в феодальной юстиции с 
ее произволом и бесправием, в частности, с произволом, основывавшемся на придании 
решающего значения воле и помыслам обвиняемого.
Реакция против злоупотребления внутренней стороной преступления нашла выражение и в той 
второстепенной роли, которую отводили вине криминалисты (наиболее типичные представители 
доимпериалистической буржуазии) —представители так называемого классического направления,
и в том значении, которое они придавали объективной стороне преступления.
Для «классиков» специфично придание первенствующего значения самому преступному деянию и
его последствиям.   В выдвижении на первый план объектив-

1 Маркс   и   Энгельс,   Соч.,  т.  I,  стр.  300—301.
109

нои стороны состава преступления классики видели гарантию законности и средство борьбы с 
произволом и бесправием феодальных судов. «Объективная конструкция «классиков», — пишет 
А. Трайнин, — была, следовательно, направлена против величайшего зла полицейского 
государства — против произвола власти»

1

.

Умаление роли субъективной стороны преступления и придание первенствующего значения 
объективной стороне особенно четко видны в конструкции общего состава преступления, 
предложенной А. Фейербахом. А. Фейербах решительно восстал против включения вины в состав 
преступления. Составом преступления А. Фейербах считает совокупность признаков отдельного 
действия или факта. По Фейербаху, обязательно и всегда к составу преступления относятся только
«определенные признаки внешнего деяния». Лишь в отдельных случаях состав преступления 
включает результат деяния и определенные субъективные основания преступления, (например, 
корысть при краже)

3

.

Необходимо, однако, отметить, что в Германии, наряду с развитием объективных конструкций, 
появляется в первой половине XIX века идеалистическое направление (Гегель), выдвигающее на 
первый план волевой момент. Это направление, которое первенствующую роль придает волевому 
акту и в преступлении видит объективизацию преступной воли во внешнем мире, т. е. 
объективной стороне придает лишь второстепенное значение, явилось той идеологической базой, 
на которой впоследствии развивались реакционные концепции воли и которая была прообразом 
фашистского «волевого уголовного права» 

3

.

1

 А. Т р а й и и н, Кризис буржуазной демократии и развитие учения о составе преступления, «Советское государство и 

право», 1941 г., № I, стр. 84.
^Feuerbach, Lehrbuch des gemeinen in Deutschland giilti-gen Slrafrechts, 1847, § 81—82. См. анализ отношения Фейербаха к
субъективной стороне преступления в статье К. Поллака «Учение о составе преступления в буржуазной уголовно-
правовой литературе*, — «Советское   государство и право», 1940 г., № 1, стр.  71.

3

 Правильно отмечена реакционная роль этого направления в книге И. Д у р м а и о в а «Понятие преступления», стр. 47. 

Напротив, А. А. Г1 ионтковски ц в книге «Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и 
государстве» пытается доказать, что вопросы об отдельных формах виновности рассматривались  криминалистами-
гегельянцами  на  основе понимания   престу-
110

Что касается содержаний понятия вины, то в учеййях криминалистов-классиков и в уголовных 
кодексах эпохи развития капитализма .оно принимает крайне ограниченную, обедненную форму. 
Вина у «классиков» — это формально психологическое понятие. Формы вины не выходят за 
рамки различных комбинаций психологических явлений сознания и воли. Сознание 
ограничивается предвидением (или отсутствием предвидения) последствий деяния; воля — 
хотением или отсутствием хотения наступления последствий. Умысел — это предвидение 
последствий деяния и желание их наступления или хотя и отсутствие желания, но сознательное 
допущение их наступления. Неосторожность—это или отсутствие предвидения наступления 
последствий своего деяния при долженствовании их предвидения (преступная небрежность) или 
предвидение последствий при легкомысленной надежде на их предотвращение (преступная 
самонадеянность—luxuria), В буржуазной юридической ли-тературе ведутся бесконечные споры о 
том, какой из двух моментов — воля или представление — играет первенствующую роль в 
конструкции умысла. Однако споры эти имеют чи'сто схоластический характер, ни в малейшей 
степени не двигают вперед изучение вины, являются теоретически и практически бесплодными.
Введение в состав преступления умысла или неосторожности в их узко психологическом 
понимании формально исключало объективную ответственность и ограничивало в некоторой мере
(опять-таки формально) произвол буржуазного суда. Для господствующих классов оно было 
вместе с тем крайне удобно, так как позволяло судам ограничивать рамки исследования 
внутренней стороны преступления доказательством наличия или отсутствия у подсудимого 
умысла или неосторожности, не раскрывать истинного отношения подсудимых-трудящихся к 
содеянному ими, не выявлять расхождения между их морально-политической оценкой своих 
действий

плеиия как единства его внутренней и внешней стороны (стр. 180). Нетрудно убедиться в том, что А. А. Пионтконский 
пытается поставить знак равенства между гегелевскими положениями о вине и марксистским учением о вине, которое (а
отнюдь не Гегель) рассматривает вину как единство объективного и субъективного.
Ш

и оценкой этих действий буржуазным уголовным законом и буржуазным судом.
Давая политическую оценку объективному направлению в вопросе о вине в буржуазном 
уголовном праве, следует, несмотря на все изложенное выше, признать, что с точки зрения 
интересов трудящихся в условиях капиталистического строя гораздо более приемлемы 
объективные конструкции, чем субъективные

1

. Доказать наличие объективных признаков деяния, 

т. е. действительное совершение подсудимым инкриминируемого ему деяния, буржуазному суду 
все же труднее, чем признать доказанным наличие у подсудимого преступной воли. С обвинением
в совершении определенных действий трудящемуся в буржуазном суде легче бороться, чем с 
обвинением в существовании у него тех или иных приписываемых ему внутренних переживаний, 
настроений, воли, помыслов.
Для буржуазного суда, имеющего перед собой политического противника или вообще опасного 
для господствующего строя подсудимого, гораздо легче признать «доказанным» наличие «злой 
воли», «преступного настроения» и т. д., чем доказать наличие объективных фактов, в 
особенности, когда таких фактов нет. Подсудимый может пытаться доказывать, что 
инкриминируемые ему объективные действия не имели места иди что не он их совершил, но он 
бессилен опровергнуть утверждение, что у него имеется «злая воля».
Этим объясняется появление в период начала распада буржуазной демократии и перехода от так 
называемого «свободного» капитализма к империализму реакционных уголовно-правовых 
предложений, направленных на отказ от объективных конструкций состава преступления и на 
замену этих конструкций субъективными признаками. В предложениях антропологического и 
социологического направлений субъективизм принимает форму отказа от вины и замены ее 
индивидуальными свойствами субъекта, побудившими его к совершению преступления 

2

.

1

  Так характеризует объективные   концепции   буржуазных   криминалистов и А. Трайнин в указ. выше статье, стр. 84

2

  Наиболее откровенно отказ от вины был рыражен  в работах кримнналистов-социологов:   «Пусть, — говорил Лист на 

Мюнхенском психологическом  конгрессе   1806 г., — понятия   вины  и  искупления
112

Однако, как показал опыт, «отказ от вины» буржуазным криминалистам не удался. Этому мешал 
ряд обстоятельств. Отказу от вины противилось достаточно еще влиятельное «классическое» 
направление, которое отражало интересы и взгляды либеральных и умеренных кругов буржуазии. 
Отказ от вины слишком открыто выдавал ломку буржуазной законности и переход к 
неограниченному судейскому усмотрению. Отказ от вины, как и другие аналогичные предложения
антропологического и социологического направления, не учитывал необходимости маскировки 
демократическими фразами реакционной политики империалистической буржуазии.
Поэтому многие из социологов, которые в своих теоретических работах доказывали 
целесообразность замены вины опасным состоянием личности, в своей практической деятельности
оказались вынужденными сохранить вину как условие уголовной ответственности.
В учебниках, составленных социологами, и в законодательных комиссиях, в которых' они заседали
рядом с классиками, социологи не решились осуществить свой отказ от вины. Правда, не было 
недостатка в попытках протащить контрабандой под видом вины так называемую «вину 
характера», которая на место отношения субъекта к конкретному деянию ставит общее состояние 
субъекта, все свойства и особенности личности, вне зависимости от их отношения к конкретному 
деянию.
Аналогичную попытку вместо «вины воли» протащить в уголовное право «вину характера» 
представляет собою концепция вины как «преступного настроения» или «виновного настроения». 
Так, С. Познышев считает, что «вина — это проявленное субъектом такое настроение, при 
котором он действует преступным образом, сознавая или, по крайней мере, имея возможность 
сознавать преступный характер своего поведения и находясь в таких обстоятельствах, что мог бы 
от данного поведения удержаться, если бы у него не были недоразвиты про-

живут дальше, как жили до сих пор, в произведениях наших поэтов; выдержать строгую критику просветленного 
научного познания они не могут». «Вменяемость, вина и наказание — вот три тормоза в развитии уголовного права», — 
говорил Ван-Гамель на пенитенциарном конгрессе в Гамбурге в 1905 г. {цит. по статье Э. Немировского «Опасное 
состояние личности и репрессия», «Право и жизнь», 1024 г., №  1, стр. 3).

8     Зак. 556S.   Б.   С.   Утевский.                                                                            ЦЗ

тиводействуюнхие последнему чувствований й представления». Такую вину характеризуют, — 
говорит Позны-шев, — два момента: положительный, т. е. известное настроение, вызывающее 
совершение преступного действия, и отрицательный, т. е. обнаружившаяся неспособность 
субъекта подавить это настроение, хотя по обстоятельствам дела это было «доступно и не герою» 
'. В разных вариантах эту конструкцию, фактически также ликвидирующую старую «вину воли», 
повторяют различные буржуазные авторы

2

. Реакционная природа всех этих предложений 

очевидна. Вместо подлежащих доказыванию и оспариванию объективных обстоятельств, вместо 
требования хотя бы умысла и неосторожности как определенного психического отношения к 
содеянному, как обязательного элемента состава преступления, как условия уголовной 
ответственности — все эти предложения открывают возможность неограниченного судейского 
произвола, ибо что стоит буржуазному суду объявить доказанным наличие у любого подсудимого 
преступного или виновного настроения.
Нетрудно убедиться в том, что от «преступного настроения» как суррогата вины был один только 
шаг до немецких фашистских предложений построить всю систему уголовного права на основе 
особенностей личности преступника

3

. В работах Вольфа, Мецгера, Зауэра и других фашистских 

немецких криминалистов разрабатывались предложения заменить старую вину «типами» 
преступников, осуждение которых отнюдь не связано с совершением ими каких-либо конкретных 
деяний, предусмотренных в уголовном законе. Вольф предлагал исходить из «типов распада 
правового духа», наиболее

1

  С.  Познышев,   Основные  начала науки уголовного права. Общая часть уголовного права,  1012 г., стр. 266, 267.

2

  См. Grossman п,  Die   Grenze   von Vorsatz und Fahrlassig-keit;   Mayer,   Schuldhafte Handlung, S. 141  ff.   Эти   работы  

представляют интерес только с точки зрения ознакомления с тем распадом  формальных  правовых  гарантий,  которыми
кичились  буржуазные криминалисты.

3

  Правильно  указывал  К.  По л лак,   что   «субъективно-относительное понятие преступления было подхвачено 

фашистами, которые   рассматривали   в   качестве   основного   элемента   преступления антифашистское или 
антигитлеровское умонастроение»,-—К. Поллак в диссертации «Критика классического и  социологического   
направления  в германском уголовном праве».   Ученые записки  Всесоюзного института юридических наук,  1947 г., 
вып. VI, стр. 215.
114

бпасным из которых яйляется «тип революционера». Фашист Фрейслер доказывал, что типы 
преступников конструируются не при помощи признаков состава преступления, и цинично писал, 
что законодатель должен ограничиваться таким описанием «типа», чтобы судья, столкнувшись с 
ним, мог сказать: «Этот субъект заслуживает виселицы» '.
Политический смысл подобных предложений ясен. Эти предложения означали по существу отказ 
от каких-либо, хотя бы чисто формальных гарантий, внешне ограничивающих произвол суда. Они 
имели целью выдачу суду открытого листа на неограниченное применение террористических мер 
репрессии в отношении любого политического противника, брошенного на скамью подсудимых, 
хотя бы он не совершил преступного деяния.
Гнусные предложения фашистских криминалистов обосновать таким путем систему открытого 
террора нашли применение в законах гитлеровского периода

2

.

Система «типов» у фашистских криминалистов корреспондировала с фашистской же концепцией 
так называемого «волевого уголовного права». Эта концепция заимствовала у идеалистической 
философии ее субъективную систему вины и заменила уголовное преследование преступного 
деяния уголовной ответственностью за такое направление воли субъекта, в чем бы оно ни 
выразилось и каким бы путем оно ни было установлено, которое суд признает противоречащим 
интересам фашистского режима.
Эта концепция не оставляет камня на камне не только от понимания преступления как сочетания 
объективной и субъективной сторон, но и от старой вины в понимании «классиков». Акад. А. Я. 
Вышинский пишет: «Основной

1

  См. подробнее об этих авторах в указ. статье К. П о л л а к а, стр. 78—79.   Для понимания   классовой  природы  этих   

«теорий» см. статью   Б.   С.   Маньковского    «Расовая    теория   уголовного права», — «Проблемы уголовной 
политики», 1935 г., вып. I.

2

  Согласно   закону   от б  сентября   19Й9 г.  лицо,   совершившее какое-либо    деяние из побуждений,    враждебных    

государству или интересам ведения войны, подлежит смертной казни. Вопрос, имеется ли налицо такое деяние, должен 
был    решать    фашистский    «суд». По закону от б декабря  11939 г. смертной казни подлежало всякое лицо,   которое  
при   совершении   любого   противоправного   деяния прибегло к  насилию.   Насилие является   здесь   признаком   
«типа», подлежащего казни.
S*                                                                                                 115

линией фашистской политики, определявшей и механику формирования «внутреннего 
убеждения» судьи, является курс на ликвидацию в этой области остатков правового либерализма и
«гуманизма». Отсюда отказ от таких «предрассудков» либерально-буржуазной юстиции, как 
индивидуализация вины и наказания, как юридический, а не политико-этический подход к 
существу дела и т. д.»

1

. Волевой момент используется как предлог для проведения террора, для 

вынесения смертных приговороз антифашистам, революционным рабочим, демократам, славянам,
евреям и т. д. И в самом деле, что стоило фашистским бандитам в судейской тоге признать у 
любого подсудимого наличие «преступной воли»?
К «волевому уголовному праву» прямо вели и пышно расцветшие в Германии в эпоху 
империализма, после первой мировой войны, и также сочувственно воспринятые фашистами так 
называемые оценочные концепции вины, в новой форме воспроизводившие средневековые 
канонические теории наказуемости преступной воли, хотя бы и не объективизировавшейся во вне 

2

. Именно в Германии появляется ряд работ, само название которых говорит о том, что их 

предметом является оценочный момент при установлении виновного поведения 

3

.

Оценочные теории появились в немецкой литературе в начале XX в., когда разбойничий немецкий
империализм проявлял во всех направлениях свою реакционную природу. В области внутренней 
политики германский империализм, готовясь к войне, стремился в эти годы обуздать своих 
политических противников в классовой борьбе, которая все более обострялась. Одним из средств 
этого явилось стремление развязать усмотрение буржуазного суда,

1

  А. Я. Вышинский,   Теория судебных   доказательств в советском праве, !1946 г., стр. 130.

2

  Правильно  указал  К.  Полла к:   «Развитие германской уголовно-правовой   науки    после   первой    мировой   войны 

фактически привело к полной победе субъективистской тенденции в германской уголовно-правовой   науке.   
Масштабом   преступности   является   уже не объективная  сторона деяния, а умонастроение преступника» (см. отчет о 
защите К- Поллаком диссертации на тему «Критика классического и  социологического   направления   в   германском   
уголовном праве», Ученые записки   Всесоюзного  института  юридических  наук, вып. VI, стр. 215).

3

  Kohlrausch, Sollen und Konnen als Grundlagen der Straf-rechtlichen Zurechnung, 1910; Freudenthai, Schuld und Vorwurf, 

1922; Gpldschmidt,   Normativer Schuldbegriff,  1У30, а др.
116