"Человек природы" в русской литературе XIX века и "цыганская тема" у Блока

"Человек природы" в русской литературе XIX века и "цыганская тема" у Блока - часть 4

Маша, как человек искусства, причастна этому нор-

мальному миру, но, как человек своей среды и эпохи, "на

душки просит" и "ни черта" не понимает, "что сама дела-

ет". Таким образом, музыка, песня начинают выступать

как некая самостоятельная, социально и нравственно ос-

мысленная, стихия. Она делает Машу причастной к совсем

иной, в современных условиях утраченной, возможной лишь

в искусстве, жизни. Но она выше Маши и независима от

нее. Эта музыкальная стихия равнозначна сложному комп-

лексу представлений, который подразумевает полную сво-

боду личности, поставленной вне мертвящих фикций госу-

дарственности, собственности - и даже шире - цивилиза-

ции ("степь", "десятый век"), отказ от вымышленных цен-

ностей во имя ценностей подлинно человеческих (когда

записывающий песни Маши и хора музыкант говорит: "Да,

очень оригинально", Федя поправляет: "Не оригинально, а

это настоящее..."2). "Настоящее" - это нечто связанное

с коренным в человеке и человеческих отношениях, с

правдой, с истинными потребностями, противостоящее миру

лжи, лицемерия и фикций, в который погружена реальная

жизнь героев. Но у этой музыкальной стихии есть еще од-

на сторона: это народная музыка, народная песня. Приоб-

щаясь к ее миру, слушатель становится сопричастным сти-

хии народности. Однако то, что именно цыганская песня

становится путем к народности, - не случайно.

Для того чтобы понять всю специфику трактовки цы-

ганского пения в русской литературе, следует иметь в

виду, что репертуар русских цыган составляли русские

песни, исполняемые, однако, особым образом. Исполнение

это поражало слушателей "страстностью" и "дикостью".

"Что увлекает в этом пении и пляске - это резкие и нео-

жиданные переходы от самого нежного пианиссимо к самому

разгульному гвалту. Выйдет, например, знаменитый Илья

Соколов на середину с гитарой в руках, махнет раз-два

по струнам, да запоет какая-нибудь Стеша или Саша в

сущности преглупейший романс, но с такой негой, таким

чистым грудным голосом, - так все жилки переберет в

вас. Тихо, едва слышным, томным голосом замирает она на

1 Толстой Л. Н. Собр. соч. Т. 11. С. 283.

2 Там же. С. 284 (курсив наш. - Ю. Л., 3. М.).

последней ноте своего романса... и вдруг на ту же ноту

разом обрывается весь табор с гиком, точно вся стройка

над вами рушится: взвизгивает косая Любашка, орет во

все горло Терешка, гогочет безголосая старуха Фрось-

ка... Но поведет глазами по хору Илья, щипнет аккорд по

струнам, - ив одно мгновенье настанет мертвая тишина, и

снова начинается замирание Стеши"1. Соединение народной

песни (именно она, а не романс составлял основу цыганс-

кого репертуара) с темпераментностью, страстностью ис-

полнения привлекало к цыганскому хору внимание тех, кто

искал в народе ярких, артистических, богато одаренных

натур. Цыганское пение воспринималось не как изменение

природы русской песни, а как подлинно народное ее раск-

рытие. "От народа (русского) отделять их нельзя", - пи-

сал Ап. Григорьев о цыганах2.

Отличительной чертой цыганской песни в литературе

становилась страсть, напряженность эмоционального выра-

жения личного чувства. Таким образом, движение к народу

- это не отрешение, не отказ от страстей, счастья, бо-

гатого и сложного личного мира во имя идеалов отвлечен-

ной нравственности, а как раз наоборот - уход из мира

мертвенных ситуаций в мир страстей, кипящих чувств,

стремления к счастью. Это мир, не нивелирующий лич-

ность, а дающий ей ту "игру", артистизм, богатство, ко-

торых Федя Протасов не находил в любви Лизы (мертвен-

ность, принадлежность к условному миру объединяет чест-

ных Лизу и Каренина с тем гнусным миром официальной за-

конности, жертвами которого они падут). Очень сущест-

венно подчеркнуть, что идеалы "цыганщины", равно как и

сочувственное изображение героев-бунтарей, бродяг, ар-

тистов, людей богемы, противоречили славянофильско.-ро-

мантическому пониманию народа (ср. "Бродягу" Ивана Ак-

сакова). Положительная в отдельных случаях оценка "цы-

ганщины" славянофильскими мыслителями была связана с

резкой односторонностью в трактовке вопроса. Так, П.

Киреевский писал Н. Языкову 10 января 1833 г.: "Недели

две тому назад я наконец в первый раз слышал (у

Свербеевых тот хор цыган, в котором примадонствует

Татьяна Дмитриевна, и признаюсь, что мало слыхал подоб-

ного! Едва ли, кроме Мельгунова (и Чадаева, которого

я не считаю русским) есть русский, который бы мог рав-

нодушно их слышать. Есть что-то такое в их пении, что

иностранцу должно быть непонятно и потому не понравит-

ся, но может быть тем оно лучше"3. Упомянутая здесь

Татьяна Дмитриевна - известная цыганка Таня, в пении

которой Языков видел "поэзию московского жития"4.

Для Киреевского цыганская песня - воплощение нацио-

нального начала, которое вместе с тем и начало безлич-

ностное. К. Аксаков писал о русской песне (как мы виде-

ли, цыганская и русская песня в сознании Киреевского

приравнивались - цыгане рассматривались как исполнители

русской песни;

Ровинский Д. Русские народные картинки. СПб.,

1881. Кн. 5. С. 246.

2 Москвитянин. 1854. № 14. Кн. 2. Отд. 4. С. 126.

3 Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову / Ред.,

вступ. ст. и коммент. М. К. Аза-довского // Труды Ин-та

антропологии, этнографии и археологии. М.; Л., 1935. Т.

1. Вып. 4. С. 33.

4 Языков Н. М. Собр. стихотворений. Л., 1948. С.

185.

иначе необъяснимо утверждение о "непонятности" их пения

"иностранцу"):

"Невеста горюет - это не ее беда, не беда какой-ни-

будь одной невесты: это общая участь, удел невесты в

народе". И далее: "Все здесь принадлежит каждому в на-

роде, ибо здесь индивидуум - нация"1. Между тем в де-

мократической традиции русской общественной мысли боль-

шое внимание уделялось именно собственно "цыганскому"

элементу, который понимался как "игра", артистизм,

страстность. За этими двумя толкованиями стояли два ди-

аметрально противоположных философских понимания соот-

ношения личности и народа. Славянофильское, романтичес-

кое толкование исходило из представления о личном нача-

ле как злом. Сливаясь с народом, индивидуум очищается,

освобождается от тесных рамок своего "я" с присущими

ему потребностями личной свободы, эгоистического

счастья, всей бури страстей, волнующих отдельного чело-

века. Между тем вторая, идущая еще от Гоголя2, концеп-

ция подразумевала, что именно в коллективе расцветает

во всей полноте личность отдельного человека. Живущая

напряженной жизнью страстей, эмоций, личных переживаний

человеческая единица ближе народу, чем мертвая душа,

погруженная в мир условных фикций. В этом смысле

"страстность", рассматривавшаяся, начиная с песни Зем-

фиры, как основная черта "цыганщины", была вместе с тем

в сознании демократических мыслителей и народностью.

Эта апология "страстности" имела еще один аспект: в

незрелом демократическом сознании она оборачивалась не-

доверием к теории, в том числе и к передовой, которая

безосновательно причислялась к миру фикций. Между тем

на деле сама эта проповедь "страсти" представляла собой

реализацию тех самых демократических идей, которые от-

вергались как излишне теоретические. Цыганка Маша в

"Живом трупе" отвергает "Что делать?" Чернышевского

("скучный это роман"), но считает, что "только любовь

дорога" и на практике реализует мораль героев Черны-

шевского. Так характерное для стихийно-демократической

мысли XIX в. противопоставление жизни, страстей - тео-

рии, любви и искусства - политике на деле оказывается

не противоречащим принятию коренных принципов морали

революционных демократов.

Из сказанного можно сделать вывод, существенный, в

частности, для "Живого трупа", поздней лирики Пушкина,

позиции Чехова. Антитеза "искусство - политика" далеко

не всегда свидетельствует о принадлежности автора к

"чистому искусству". Последнее справедливо в системе

взглядов, отделяющих искусство от действительности. В

этом случае политика приравнивается действительности

как понятию низменному и противопоставляется "высокой"

поэзии. Однако возможно совсем иное понимание этой ан-

титезы: политика воспринимается как буржуазная система,

как деятельность по упорядочению отдельных сторон су-

ществующего общества, а искусство - как обращение к

"норме" человеческих отношений. Такое понимание искусс-

тва

Аксаков К. С. Полн. собр. соч.: [В 3 т.]. М.,

1875. Т. 2. С. 53. Ср. истолкование этой цитаты в кн.:

Азадовский М. К. История русской фольклористики. М.,

1958. Т. 1. С. 383.

2 См.: Лотман Ю. М. Истоки "толстовского направле-

ния" в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю. М.

Избр. статьи. В 3 т. Таллинн, 1993. Т. 3. С. 49-90.

как высшей ценности связано с мечтой об обществе, осно-

ванном на отношениях, вытекающих из самой природы чело-

века, и, бесспорно, окрашено в тона социального утопиз-

ма. То, что в конкретном движении истории создаются

сложные переплетения, вроде близости Л. Толстого и Фе-

та, и сходные формулировки часто выражают противополож-

ные идеи, еще не дает историку основания отказываться

от их дифференциации.

Этический аспект "цыганщины" получал такое истолко-

вание: приобщение человека к стихии, к народу, к че-

му-то объективному и гораздо более значительному, чем

его личность, и вместе с тем приобщение, которое вело

бы не к утрате индивидуального своеобразия, не к нравс-

твенному аскетизму и потере своего "я", не к отказу от

счастья и наслаждения. За этим стояли идущие еще из

XVIII в. демократические представления о праве человека

на счастье и о совпадении личного и общественного инте-

реса, но они были осложнены новыми проблемами: соотно-

шения личности и народа, человека и истории, разума и

стихии.

Особенно интересно в этом отношении истолкование цы-

ганской темы в творчестве Ап. Григорьева. Путаное и

противоречивое сознание Ап. Григорьева явно носило сти-

хийно-демократический характер, и это ярко проявилось и

в трактовке интересующей нас проблемы.

Цыганская песнь для Ап. Григорьева - народная сти-

хия, которая не отнимает у личности всего богатства ее

субъективности. В этом смысле она высшее проявление ис-

кусства и служит мостом от человека к человеку, осво-

бождая человеческую сущность от фикций, условностей,

нагроможденных между людьми обществом. Искусство, осо-

бенно "страстная песнь цыганки, дарит человеку среди

"чинного мира" миг... искренности редкой", дает ему

возможность быть самим собой:

...Вновь стою

Я впереди и, прислонясь к эстраде,

Цыганке внемлю, - тайную твою

Ловлю я думу в опущенном взгляде;

Упасть к ногам готовый, я таю

Восторг в поклоне чинном, в чинном хладе

Речей, - а голова моя горит,

И в такт один, я знаю, бьются наши

Сердца - под эту песню, что дрожит

Всей силой страсти, всем контральтом Маши...

Мятежную венгерки слыша дрожь!

Сложность отношений лирического героя и народной

стихии, с одной стороны, а с другой - образа реального

таборного цыгана и цыганской музыки как носительницы

страстного, человеческого в его верховных проявлениях

начала отразилась в знаменитых "О, говори хоть ты со

мной..." и "Цыганской венгерке". Существенно здесь то,

что герой и народ, дух которого выражен цыганской пес-

ней, не представляют собой, вопреки традиционным

1 Григорьев Ап. Избр. произведения. Л., 1959. С.366.

представлениям романтизма, принципиально разных начал.

Как и мыслители демократического лагеря, Ап. Григорьев

считает, что слияние с народом - не отказ от личности,

не обеднение ее, а возвращение к исконным началам пол-

ноты индивидуального бытия. Но далее начинаются разли-

чия: мыслители-демократы считали, что в народе в его

субстанциональном состоянии (ср.: "Выпрямила" Г. Ус-

пенского) воплощены красота и цельность, присущие при-

роде человека, - Ап. Григорьев считает природу человека

противоречивой, исконно трагически разорванной. Эта

дисгармония, величественная в своем человеческом тра-

гизме, заслонена в реальной жизни мелочью бытового су-

ществования. Однотипность личности в ее высших проявле-

ниях и народа позволяет лирическому герою выразить мир

своих переживаний словами, ритмом и мотивом цыганской

венгерки. Но если для Г. Успенского человек возвышается

до своей антропологической сущности, до народности в

момент "выпрямления", то для Ап. Григорьева эту роль

играет минута высокой трагической разорванности.

В связи со сложными процессами, протекавшими внутри

демократического движения, реалистическая литература

конца XIX в. переживала тяготение к широким обобщениям,

к изображению человека в его антропологической сущнос-

ти, а не только в конкретно-бытовом воплощении. Это из-

менение, воспринимавшееся литературной средой, привык-

шей к социально-исторической и бытовой конкретности об-

разов, как своеобразный "романтизм", на самом деле было

весьма родственно просветительскому мышлению XVIII в.

Это отразилось и на особой трактовке "цыганской темы".

Писателей, наряду с чисто условными сюжетами сказок и

притч, начинают привлекать такие бытовые ситуации, ко-

торые бы не искажали, не заслоняли, не уродовали приро-

ду человека, а показывали бы ее в подлинной антрополо-

гической сущности. Вместе с тем именно в этих условиях,

в эпоху углубления конфликтов буржуазного общества,

когда раскрывается недостаточность чисто политической

борьбы, и проявляется тот социально-утопический аспект

противопоставления искусства политике, который был на-

мечен еще в творчестве Пушкина и Гоголя. Жизнь, погру-

женная в искусство, - жизнь подлинных человеческих цен-

ностей и предстает как утопический идеал социальной

нормы. Так проявляется вновь выдвинутая еще Гоголем (и

получившая развитие у Ап. Григорьева, ср.: "Venezia la

bella") тема Италии - страны искусства и красоты, где

человек, приобщаясь к народу, расцветает как личность.

Новую актуальность получает и "цыганская тема".

Интересно, что эта тема появляется и в творчестве М.

Горького начала 1890-х гг. Горький этого периода, еще

не связавший прямо своих надежд с революционной борьбой

пролетариата, с марксистской теорией, ищет положитель-

ного героя (как и многие писатели-демократы XIX в.)

среди "людей природы", свободных от пут буржуазной

собственности и порожденного ею эгоизма. Но здесь появ-

ляются и новые аспекты темы. Для взглядов раннего Горь-

кого очень существенным было отталкивание от народни-

ческих иллюзий, прежде всего - от идеализации общины и

современного русского крестьянства. Сказанное определя-

ет особенности подхода М. Горького к проблеме положи-

тельного героя. С одной стороны, идеал молодого Горько-

го окрашен в отчетливые тона патриархальности: как и Л.

Толстой, Горький начала 1890-х гг. (к середине 1890-х

гг. положение начинает меняться) ищет идеал в прошлом,

противопоставленном настоящему: "...старая сказка (о

Данко. - Ю. Л., 3. М.)... Старое, все старое! Видишь

ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего

такого - ни дел, ни людей, ни сказок таких, как в ста-

рину.

содержание .. 102 103 104 105 106 107 ..