Аллегоризм в языке поэзии Тютчева

II. Аллегоризм в языке поэзии Тютчева

Семантика поэзии Тютчева отличается большой слож-

ностью. Если привычная картина в истории литературы

состоит в том, что отдельные поэты и целые литературные

направления переходят от одного типа смыслообразования

к другому как от этапа к этапу, то для Тютчева харак-

терно, часто в пределах одного стихотворения, совмеще-

ние самых различных и исторически несовместимых семан-

тических систем. Одни слова у него несут барочно-алле-

горическую семантику, другие связаны с романтической

символикой, третьи активизируют мифологический пласт

значений, оживляющий черты глубокой древности, четвер-

тые с исключительной точностью и простотой обозначают

вещный мир в его предметной конкретности. Без реконс-

трукции всех этих семантических пластов, их столкнове-

ний и переплетений семантика слова у Тютчева не может

быть уловлена.

Цель настоящей заметки - характеристика некоторых

особенностей аллегорической образности Тютчева. А.

Шульце в содержательной -работе, посвященной малым фор-

мам поэзии Тютчева, обратил внимание на связь стихотво-

рения "Фонтан" с одним устойчивым образом из общеевро-

пейской эмблематики. Речь идет о заключительных стихах:

Как жадно к небу рвешься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты.

Образ незримо-роковой руки, останавливающей струю

фонтана, был бы совершенно загадочным, если бы не де-

шифровался с помощью одной из весьма известных в свое

время, но тютчевскими читателями, вероятно, уже забытых

эмблем. Шульце указал, что рука в христианской эмблема-

тике "часто представляет божественный промысел"2. Дейс-

твительно, в классическом и изданном на многих языках

эмблематическом справочнике Диего де Сааведра Фахарды

находим изображение фонтана, останавливаемого рукой,

выходящей

Исправляем вкравшуюся в цитируемое издание и не

оговоренную опечатку "сверкает" вместо "свергает", ли-

шающую все стихотворение смысла.

2 Schuize A. Tjutcevs Kurzlyrik. Traditionszusammen-

hange und Interpretationen // Forum slavicum. Munchen,

1968. Bd 25. S. 76.

из облака, с латинским девизом: "vires alit" - и пояс-

нительной легендой:

"И поле должно иметь свой отдых, дабы богатейшие

плоды приносить. Доблесть возобновляется праздностью и

набирается сил, так же как заткнутый рукой фонтанчик,

как учит настоящее изречение"'. Однако более вероятным

источником тютчевского образа были петровские "Симболы

и емблемата", которые в XVIII в. не были редкостью в

домашних помещичьих библиотеках. Здесь находим то же по

сюжету изображение (у Сааведры рука спускается из пра-

вого верхнего угла, что соответствует норме; то, что в

"Симболах и емблематах" она выходит из левого, видимо,

результат перевернутости клише в этом, вообще, довольно

технически неискусном издании)2. Подпись по-голландски:

"фонтан, заткнутый (gestopt) рукой" - сопровождается

девизом на русском, латинском, французском, итальянс-

ком, испанском, шведском, английском и немецком языках.

Русский текст гласит: "Ободряет силу". Эмблема эта была

известна не только Тютчеву, но и Козьме Пруткову, явля-

ясь ключом к его знаменитому изречению: "Если у тебя

есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану". Из-

речение это прямо связано с идеей эмблемы: заткнутый

(ср. голландскую подпись) фонтан отдыхает ("muB seine

Ruhe haben" - у Сааведры) и набирает новые силы. Тют-

чевское истолкование субъективно и подчинено его общим

воззрениям. Однако для нас важен в данном случае самый

факт обращения к эмблематике как источнику образа.

Образ фонтана - не единственный у Тютчева, требующий

для своего понимания того, чтобы в читателе было живо

чувство эмблематической семантики. Во втором стихотво-

рении из цикла "Наполеон" читаем:

В его главе - орлы парили,

В его груди - змии вились...

Противопоставление и сопоставление орла и змеи, име-

ющее древние мифологические корни, здесь ближайшим ис-

точником, видимо, имеет мир барочных эмблем и аллего-

рий. Барочная природа этих образов проявляется, в част-

ности, в том, что восприятие их должно быть чисто сло-

весным и исключающим непосредственно-зрительное предс-

тавление. Для художественного мышления последующих эпох

образ этот был бы или невозможным по своей изысканнос-

ти, или просто комическим именно потому, что неизбежно

вызывал бы зрительно-конкретные представления. Ср. па-

родийное у Пруткова:

...Но вижу я: уж вас объемлет страх!

Змеей тоски моей пришлось мне поделиться.

Не целая змея теперь во мне... но - ax! -

Зато по ползмеи в обоих шевелится.

1 Saavedra Fajardo D. de. Ein Abriss eines ChristI-

ich-Politischen Printzens. Amsterdam, 1655. S. 701.

2 Симболы и емблемата оуказом и благопоседении Его

Освященнеишаго Величетва (так. - Ю. Л.) Высокодержавни-

шаго и Пресветлеишаго Императора Московскаго, Великаго

Государя Царя и Великаго Князя Петра Алексеевича. Амс-

тердам, 1705. С. 22-23. Эмбл. № 64.

3 Козьма Прутков. Избр. произведения. Л., 1951. С.

87.

Специфика барочного аллегорического метафоризма состоит

в том, что слова, обозначающие те или иные предметы,

должны дешифровываться не вещественно-бытовым, а эмбле-

матическим кодом, но между собой они связываются по те-

матическим законам связей в вещественном мире. Так,

например, слово якорь должно семантически обозначать не

деталь корабельной оснастки, а веру, одновременно восп-

ринимаясь как сигнал определенного "аллегорического"

стиля. Но естественным окружением веры в этом случае

окажутся такие "вторичные идеи" (пользуясь терминологи-

ей Ломоносова), как море, волны, корабль, буря и пр.

Таким образом, само эмблематическое слово оказывается

как бы упаковкой, сквозь которую читатель проникает не-

посредственно к значению. Но выбор всей синтагматичес-

кой цепочки последующих знаков определяется этой "упа-

ковкой". В том же стихотворении Тютчева читаем:

Он был земной, не божий пламень,

Он гордо плыл - презритель волн, -

Но о подводный веры камень

В щепы разбился утлый челн.

Очевидно, что если образы эти дешифровывать зритель-

но, то получится абсурдный эффект реализованной метафо-

ры: пламень, гордо плывущий по волнам - картина того же

плана, что и образ двух половинок змеи, шевелящихся в

поэте и владелице альбома. Это не зрительный образ, а

знак стиля. Но развитие темы определяется именно зри-

тельно-образной стороной эмблематики.

Примеры такой семантики встречаем у Тютчева во мно-

жестве. Так, например, насквозь эмблематично стихотво-

рение "Стоим мы слепо пред Судьбою...". В какой мере

условия жанровой стилистики подразумевают отрешение от

зрительных ассоциаций, показывает пятая строфа:

Для битв он послан и расправы,

С собой принес он два меча:

Один - сраженный меч кровавый,

Другой - секиру палача.

То, что меч и секира определяются как "два меча",

ясно свидетельствует о невозможности и ненужности ка-

ких-либо зрительных представлений (иначе текст делается

абсурдным). "Два меча" означают две кары, два возмездия

плюс сигнал общей аллегоричности стиля.

Но эта же строфа раскрывает и сложность данного ас-

пекта тютчевской стилистики. Очевидно, что степень абс-

трактности слова "меч" во втором и третьем стихах раз-

лична: во втором стихе меч, который в равной мере обоз-

начает и меч и секиру, - чистая абстракция, смысл кото-

рой может только исказиться до комизма любой зрительной

конкретизацией. Но во втором случае меч противопостав-

лен секире, что подразумевает известную степень конкре-

тизации (в рамках общей аллегоричности). Это соскальзы-

вание Тютчева с аллегоризма на романтическую символи-

ческую суггестивность, с одной стороны, и веществен-

ность, с другой, создает сложную гамму промежуточных

значений с колеблющимся удельным весом тех или иных

стилистических образующих. Так, если стих:

С собой принес он два меча -

не должен вызывать предметных ассоциаций, то иначе

обстоит дело со стихами:

Черты его ужасно строги

Кровь на руках и на челе...

Это уже не эмблема, а аллегорическая живопись с

двойным просвечиванием значения и выражения друг сквозь

друга. А вторая строфа:

Еще нам далеко до цели,

Гроза ревет, гроза растет, -

И вот - в железной колыбели,

В громах родился Новый год...

дает в пределах одного строфико-синтаксического

единства целую иерархию колебаний между крайними типами

смыслообразования.

Эмблематизм наиболее сгущен в политической поэзии

Тютчева, но в целом свойствен его стилю как таковому.

Иногда он проявляется как еле ощутимое смысловое подс-

вечивание. Так, в стихотворении "Как неожиданно и яр-

ко..." изобразительная "вещность" описания радуги в

стихе:

И в высоте изнемогла... -

вызвала одобрение Л. Н. Толстого, отметившего этот

стих тремя восклицательными знаками. Это же отметил и

И. С. Аксаков, писавший, что "нельзя лучше выразить

этот внешний процесс постепенного таяния, ослабления,

исчезновения радуги".

Однако концовка стихотворения:

Ушло, как то уйдет всецело,

Чем ты и дышишь и живешь, -

переключает весь его текст в аллегорический план и

все его значение переводит в новый ключ, включая текст

стихотворения в цикл, посвященный смерти Е. А. Денись-

евой (что подкрепляется датой написания, 5 августа

1865; Денисьева скончалась 4 августа 1864 г.).

Однако нигде в тексте не упомянутые эмблематическое

значение радуги как надежды и мифологическая семантика

ее как знака союза и соединения - человека и Бога, неба

и земли, воды верхней и воды нижней, живых и мертвых -

подсвечивают смысловой строй стихотворения, придавая

ему многозначность. Таким образом проявляется одна из

существенных особенностей смыслообразования у Тютчева:

он никогда не придерживается той

Аксаков И. С. Биография Федора Ивановича Тютчева.

М., 1886. С. 97.

системы жанрово-семантической кодировки, которая декла-

рируется. Текст его колеблется между различными куль-

турно-семантическими кодами, а читатель непрерывно ощу-

щает себя пересекающим разнообразные структурные грани-

цы. Так, например, в стихотворении "Памяти Жуковского"

вся первая строфа дается как аллегорическое развитие

уже тривиальной и стершейся в середине XIX в. метафоры

"вечер жизни".

Я видел вечер твой. Он был прекрасен!

В последний раз прощаяся с тобой,

Я любовался им: и тих, и ясен,

И весь насквозь проникнут теплотой...

О, как они и грели и сияли -

Твои, поэт, прощальные лучи...

А между тем заметно выступали

Уж звезды первые в его ночи...

Но следующая строфа резко переводит текст в другую -

бытовую - систему кода. Эффект отказа от аллегорическо-

го типа значений создает обостренное ощущение реальной

бытовой атмосферы уютного кабинета, в котором престаре-

лый поэт читает свой перевод "Одиссеи" Гомера. Резкое

возвращение в двух последних стихах строфы к семантике

аллегорического типа придает стершейся образности новую

остроту. А сами эти две последние строки колеблются в

семантических полях реального и аллегорического пейза-

жа, подсвеченного также романтическим космизмом:

В нем не было ни лжи, ни раздвоенья -

Он все в себе мирил и совмещал.

С каким радушием благоволенья

Он были мне Омировы читал...

Цветущие и радужные были

Младенческих первоначальных лет...

А звезды между тем на них сводили

Таинственный и сумрачный свой свет...

Живя в пересечении полей разнообразных семанти-

ко-жанровых кодов, текст Тютчева как бы вспыхивает раз-

личными гранями, поворачиваясь, как кристалл в лучах

света.

1982

1 Об использовании Тютчевым стершихся метафор и "по-

этизмов" см.: Гинзбург Л. О лирике. М.; Л., 1964. С.

94-101; Григорьева А. Д. Слово в поэзии Тютчева. М.,

1980. С. 216 и др.

содержание .. 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 ..