содержание   ..    92  93  94  95  96  97  98  99   100  .. 

Поэтический мир Тютчева - часть 3

Не случайно здесь на равных основаниях выступают

создания человеческого гения: "сады-лавиринфы, чертоги,

столпы"  и создания творческой силы природы ("зрел тва-

рей волшебных,  таинственных птиц"). Сон соединяет "ра-

зумный гений человека" с "творящей силой естества".   

   Двойная природа человека и универсума может получать

в художественном языке Тютчева и  другую  интерпретацию

как антитеза земного и небесного, "вещей души" и "серд-

ца,  полного тревоги" (7, 163). В этом аспекте небесное

получает признак высшей реальности, а земное - мгновен-

ности и хрупкости. Растворение в небесном - не исчезно-

вение, а усиление подлинного бытия. Однако и здесь воз-

можны варианты - мучительное  разъединение  человека  с

самим  собой  "на  пороге  / как бы двойного бытия" (1,

163) или страстная привязанность именно к  мгновенному.

Присутствующий чаще всего в такой интерпретации элемент

смирения частного перед общим роднит ее с другим важным

противопоставлением:  индивидуальное ("западное") - на-

циональное (русское, христианское). Это такие стихотво-

рения,  как "Умом Россию не понять...", "Эти бедные се-

ленья...".  Первое из них варьирует альтернативу, пред-

ложенную  Тютчевым  в споре с Шеллингом:  "Надо прекло-

ниться перед безумием креста или все отрицать". Но Тют-

чев,  при  всей  сложности его мировоззрения и даже при

его увлечении столоверчением,  не был ни  мистиком,  ни

иррационалистом.  В его политических стихотворениях ра-

ционально-историософических,  кабинетного толка размыш-

лений больше, чем мистического экстаза. В письме Эрнес-

тине Федоровне от 13 апреля 1854 г.  он с четкостью от-

работанного и дисциплинированного ума формулировал свои

убеждения в  этом  вопросе:  "...православная  церковь,

славянство и Россия - Россия,  естественно включающая в

свою собственную судьбу оба первые понятия". Характерно

ироническое  отношение  Тютчева (соединенное с глубокой

симпатией),  которое он питает к славянофилам. В письме

жене  от 6 июня 1858 г.:  "Я только что расстался с об-

ществом очень умных и особенно многоречивых людей, соб-

равшихся  у Хомякова.  Это всё повторение одного и того

же". Тютчеву культурно и психологически ближе Вяземский

и даже идейный противник Чаадаев.  Конечно, поэтический

мир не адекватен культурной ориентации личности  поэта,

а тем более его вкусам и бытовым привычкам. Но и полное

несоответствие этих сторон единой  личности  -  явление

редкое  и всегда болезненное,  абсолютизировать которое

опасно. Очень точно формулировал позицию Тютчева хорошо

знавший  его  Вяземский  в письме Жуковскому от 20 июля

1847 г.:  "Наконец,  вероятно, объяснилася для тебя за-

гадка моя о Тютчеве,  и ты виделся с ним. Вот тоже про-

сится охотно в руссословы,  а сам только и дышит и дви-

жется,  что западом. Для него день без чтения иностран-

ных газет - день пропащий.  Но у этого руссословие зак-

лючается  в распространении нашего политического влады-

чества. Это знамя, под которое хочет он завербовать на-

роды  и  укрепить  за нами еще кое-что из земного шара.

Сбыточны ли или нет эти притязания,  желательны ли  или

нет, это другое дело, но, по крайней

мере, цель ясна и положительна".  Даже И. С. Аксаков в

своей ценной,  но весьма тенденциозной биографии не мог

скрыть отчужденности Тютчева-человека от  мира  русской

деревни. А строка в стихотворении "Итак, опять увиделся

я с вами...", посвященном родному Овстугу: "Места неми-

лые,  хотя  родные" - звучала настолько шокирующе,  что

Тургенев счел необходимым заменить ее на "Места печаль-

ные,  хоть и родные" (1, 107 и 248). Можно было бы при-

вести многочисленные примеры из писем  Эрнестине  Федо-

ровне,  восторженных по отношению к баденской или швей-

царской природе (письма от 22 июля 1847 г.  и  другие).

("Какая  красивая страна!  Но смешно стараться передать

это словами.  Это все равно,  что пробовать  рассказать

музыку".)  Пейзажи  эти  волнуют  его  "западную жилку"

(fibre occidentale). И одновременно в письме от 22 мар-

та 1853 г.:  "Грустная вещь - страна,  в которой только

облака могут напомнить горы". И дальше: "Какая грустная

страна,  которую я проехал (от Варшавы до Петербурга. -

Ю.  Л.),  и как мог великий поэт,  создавший Риги и Же-

невское озеро, подписать свое имя под подобными низмен-

ностями" (в подлиннике игра слов:  "pareilles  platitu-

des" - такими плоскостями,  пошлостями). Те же настрое-

ния можно встретить и в поэзии.  Например, "На возврат-

ном пути":                                            

   Родной ландшафт... Под дымчатым навесом            

   Огромной тучи снеговой                             

   Синеет даль - с ее угрюмым лесом,                   

   Окутанным осенней мглой...                         

   Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья -          

   Жизнь отошла - и, покорясь судьбе,                 

   В каком-то забытьи изнеможенья,                    

   Здесь человек лишь снится сам себе,                

   Как свет дневной, его тускнеют взоры,              

   Не верит он, хоть видел их вчера,                  

   Что есть края, где радужные горы                   

   В лазурные глядятся озера... (1, 178-179)           

Показательно, что  это  стихотворение  было написано

приблизительно в то же время,  что и  "Эти  бедные  се-

ленья...",  и  оба вошли в издание 1868 г.  - Тютчев не

видел здесь противоречия.  Как и в других случаях,  его

поэтический  язык  был широк и подвижен и давал возмож-

ность в разных стихотворениях варьировать - до противо-

положного - точки зрения.                             

   Бытие всегда есть бытие в пространстве и времени,  и

пространство и время (как заметил еще Б.  М. Эйхенбаум)

-  коренные характеристики поэтической онтологии Тютче-

ва. Эти категории не были для Тютчева философскими абс-

тракциями,  а входили в его непосредственное каждоднев-

ное жизненное самоощущение, переживались им как бытовая

реальность.  Ощущение это было тем сильнее,  что Тютчев

не относил,  как это делает большинство  людей,  прост-

ранство и время к естественным и,  следовательно, неза-

мечаемым категориям бытия.  Само наличие  их  причиняло

ему вполне реальное и ощутимое страдание.  26 июля 1858

г. он писал Э. Ф. Тютчевой:                           

 Памятники  культуры.  Новые  открытия:  Ежегодник.

1979. Л., 1980. С. 58.         

   "Никто, я думаю, не ощущал больше, чем я, свое нич-

тожество перед лицом этих двух деспотов и тиранов чело-

вечества:  времени и пространства". Здесь - существова-

ние в этой точке и в это мгновение -  единственное  для

Тютчева бесспорное доказательство своего бытия. Поэтому

протяженность времени и пространства становится синони-

мом небытия.

   Que 1'homme est peu reel qu'aisement il s'efface!  -

Present, si peu de chose, et rien quand il est loin,

Sa presence, ce n'est qu'un, point,

 - Et son absence - tout 1'espace (2, 242).

Характерные для традиции русской  поэзии  символы  -

равнина и дорога - вызывают у Тютчева ужас. Русская ли-

тература первой половины XIX в.  могла бы составить це-

лую антологию, в которую вошли бы и дорожные стихи Пуш-

кина,  и лирические отступления Гоголя, и "Родина" Лер-

монтова, и "Коляска" Вяземского и многое другое. Соеди-

нение мотивов дороги (коляски, кибитки, телеги) и окру-

жающей  шири  полей - отличительный признак этой поэти-

ческой темы.  Но напрасно было бы искать имя Тютчева  в

такой  антологии.  Простор  степей его не прельщает.  В

1842 г. он пишет жене:                                

   "Краков понравился бы  тебе    Он  представляет

также  последний  живописный пункт для путешественника,

отправляющегося на восток, так как сейчас же после это-

го  города начинается грозная равнина - скифская равни-

на,  так часто пугавшая тебя на моей  рельефной  карте,

где  она занимает такое огромное пространство.  И дейс-

твительно она не более приятна".  Он с ужасом  пишет  о

тяготах дорожной езды по этим равнинам.  Это заставляет

его, несколько неожиданно, почти с нежностью отзываться

о железных дорогах. Захлопнутое пространство железнодо-

рожного вагона ему противно. 8 августа 1846 г. он пишет

Эрнестине  Федоровне:  "Это ужасно быть заключенным три

дня и три ночи в катящейся коробке.  Тогда сознаешь всю

свою глупость".  Но в другом письме он признается,  что

"движение железнодорожного поезда" приводит его "в  са-

мое сентиментальное настроение, похожее на сновидение":

"Надо сознаться,  что этот пар - великий чародей; мину-

тами движение столь быстро,  что в такой мере поглощает

и уничтожает пространство, что в душе невольно шевелит-

ся  некое  чувство гордости" (27 сентября 1840 г.).  Из

более позднего письма:  "Железные дороги, соединенные с

хорошей погодой, представляют собой нечто подлинно оча-

ровательное. Можно переноситься к одним, не расставаясь

с другими.  Города подают друг другу руку" (7 июля 1847

г.). Если вспомнить, что для Тютчева разлука - "это как

бы сознательное небытие" (13 октября 1842 г.),  то оче-

видно,  что уничтожение  пространства  (образ  городов,

взявшихся  за руки!) есть одновременно уничтожение раз-

луки и усиление тем самым чувства бытия.  И еще  раз  в

письме от 22 июля 1847 г.:  "Нет,  не будем бранить же-

лезную дорогу.  Это чудесное изобретение.  Для меня

же  особенно благодетельно то,  что она успокаивает мое

воображение относительно моего самого ужасного врага  -

пространства, этого отвратительного пространства, кото-

рое затопляет и уничтожает вас  на  обыкновенных  доро-

гах".                                                 

   А. С.  Хомяков в стихотворении "Степи" писал востор-

женно:                                                

        Куда ни взглянешь, нет селенья,

Молчат безбрежные поля,

        И так,  как в первый день творенья,

Цветет свободная земля.

   Поэзия больших пространств не чужда Тютчеву, но дос-

таточно обратиться к стихотворению "Русская география",

чтобы почувствовать разницу.                          

   Семь внутренних морен и семь великих рек...        

   От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,                

   От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная... (2, 118)  

Хомякова восторгает безграничность простора, Тютчева

- простор границы.  Именно граница  является  предметом

его стихотворения: "Но где предел ему? и где его грани-

ца?" (2,  118). Это глубоко знаменательно. Чтобы понять

смысл  этого различия,  следует вникнуть в глубокое не-

совпадение для Тютчева понятий хаоса и  небытия.  Хаос,

буйство стихийных сил,  ломка и беспорядок могут высту-

пать у Тютчева как творческое  и  плодотворное  начало.

Небытие - разрушительно и всепоглощающе. Решающий приз-

нак небытия - отсутствие формы (бесформенность) в арис-

тотелевском  и  кантовском  смысле  (то есть отсутствие

структуры,  непросветленность,  энтропия). Поэтому бес-

форменное пространство - безграничная степь,  "скифская

равнина" - небытие.  Она поглощает,  топит,  обращает в

ничто. Государство - это форма пространства в стихотво-

рении "Русская география", его политическая и провиден-

циональ-ная идея, реализуемая в форме границ.         

   Понятие формы,  оформленности - ключ, который сводит

категорию пространства к категории бытия. Это же прида-

ет  особый смысл тютчевскому пейзажу.  С одной стороны,

он всегда конкретен в своей  географической  приурочен-

ности,  с другой - возведен к самым общим принципам ми-

росозерцания, поскольку конкретность места на географи-

ческой карте, обладание именем собственным (наименован-

ность) также являются частями формы пространства.     

   Кроме отграниченности, пространство Тютчева характе-

ризуется направленностью, ориентированностью. Оно всег-

да направлено откуда-то и  куда-то.  Наиболее  значимые

ориентации  -  горизонтальная и вертикальная.  Основная

ориентация горизонтального пространства Тютчева:  Север

-  Юг.  В  самом  приближенном  виде  югу соответствует

жизнь,  движение,  интенсивность бытия,  северу -  сон,

постепенное замирание,  ослабление бытия вплоть до пол-

ного перехода в небытие.  В ряде текстов  антитеза  эта

выражена  непосредственно  ("Глядел  я,  стоя  над  Не-

вой...",  "Вновь твои я вижу очи..." и  другие).  Здесь

"Север-чародей",  "север роковой", "в мертвенном покое"

(1, 101) кажется "сновиденьем безобразным" (7, 111). Юг

-  родина.  Здесь  напрашивается  сравнение с известным

местом из письма Гоголя Жуковскому из Рима от 30 октяб-

ря 1837 г. У Тютчева:                                 

   Воскресает предо мною                               

   Край иной - родимый край -                         

1 Хомяков А.  С. Стихотворения и драма. Л., 1969. С.76-77.

       Словно прадедов виною                                 

   Для сынов погибший рай... (1, 111)                  

У Гоголя: "...полетел в мою душеньку, в мою красави-

цу Италию.  Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня!

Я родился здесь.  - Россия,  Петербург, снега, подлецы,

департамент,  кафедра, театр - все это мне снилось (ср.

у  Тютчева:  "Здесь  человек лишь снится сам себе";  7,

179.  - Ю. Л.). Я проснулся опять на родине". Для Тют-

чева  указание  на родство несет семантику таинственных

связей между внутренним миром  человека  и  окружающими

его  стихиями.  Однако  здесь  она осложнена намеком на

итальянское происхождение предков,  с одной стороны,  и

мистической семантикой (ср. упоминание "погибшего рая")

подлинной - потусторонней -  родины  человека  ("святая

родина,  где жило упованье" Жуковского). Отсюда и срав-

нение "как божества родные" (7, 20).                  

   Юг и Север Тютчев неизменно пишет с заглавной буквы,

подчеркивая  символический для него смысл этих понятий.

Характеристики Юга:  "лазурь небесная смеется" (7, 19);

"над  виноградными  холмами / Плывут златые облака" (7,

67); "...небо здесь к земле так благосклонно!" (7, 90);

"Юг блаженный" (7,  92);  "На золотом,  на светлом Юге"

(7,  93); "Туда, туда, на теплый Юг" (7, 101). Характе-

ристики  Севера:  "...так вяло свод небесный / На землю

тощую глядит" (7,  31);  "Кустарник мелкий, мох седой /

Как  лихорадочные грезы / Смущают мертвенный покой" (7,

31);  "Бесцветный грунт небес, песчаная земля" (7, 37).

Песчаная  земля,  песок  обычно в поэзии связываются со

смысловыми гнездами "пустыня",  "восток",  "юг" (ср.  у

Лермонтова: "В песчаных степях аравийской земли..."). У

Тютчева песок отождествляется с бесплодием  и  парадок-

сально делается признаком северного пейзажа: "Песок сы-

пучий по колени  / Какие грустные места!" (7, 38).

Север отождествляется с "сновиденьем безобразным",  это

"Север роковой",  он - колдун,  усыпляющий  природу,  -

"чародей всесильный" (7, 93), "О Север, Север-чародей /

Иль я тобою околдован?" (7,  100). Юг получает признаки

дня: шум, яркость, жар, а Север - ночи.                

   Вновь твои я вижу очи -                            

   И один твой южный взгляд                           

   Киммерийской грустной ночи                         

   Вдруг рассеял сонный хлад... (1, 111)              

Однако в  данном случае мы сталкиваемся со смысловой

инверсией:  Юг может интерпретироваться как полюс  зла.

Особенно  знаменательно стихотворение "Malaria".  Здесь

сконцентрированы все  признаки  Юга:  "радужные  лучи",

"высокая,  безоблачная твердь",  "теплый ветр",  "запах

роз" - "и это все есть Смерть!" Типичные признаки Юга и

Дня  могут попадать в поле негативных оценок (Север ни-

когда не попадает в  аксиологически  положительное  по-

ле!2):                                                

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: [В 14 т. М.], 1952.

Т.  11.  С.  111.

2 Стихотворения типа "Эти бедные се-

ленья..."  включены  в  оппозицию "Россия - Запад",  но

нейтральны по отношению к антитезе "Север - Юг",  кото-

рая применительно к ним просто не значима.            

О, как пронзительны и дики,

 Как ненавистны для меня

Сей шум, движенье, говор, крики

Младого, пламенного дня!..

 О, как лучи его багровы,

   Как жгут они мои глаза!.. (7, 65)

   Почти дословное повторение этих мотивов в  стихотво-

рении                                                  

   О, этот Юг, о, эта Ницца!                          

   О, как их блеск меня тревожит! (1, 193) -           

доказывает, что  узко  биографическое  толкование не

исчерпывает смысла последнего.                         

   \ В порядке такой же смысловой инверсии "песок"  мо-

жет сделаться деталью тютчевского южного пейзажа,  если

в нем надо подчеркнуть бесплодность: так, в стихотворе-

нии  "Безумие"  рядом с "землею обгорелой",  уравнением

небесного свода  с  дымом,  "под  раскаленными  лучами"

солнца  - в этом уникальном для Тютчева пейзаже - появ-

ляются и "пламенные пески" (7, 34).                   

   У оппозиции "Север - Юг" есть еще одна важная харак-

теристика: Север почти всегда ориентирован горизонталь-

но, на плоскости, Юг имеет вертикальную ориентацию. Та-

кую  же ориентацию имеет и лето.  Но если в пейзаже Юга

взор автора движется снизу вверх к горным вершинам,  то

в летнем пейзаже эту роль играют птицы.               

   Отсюда можно было бы сделать вывод, что горизонталь-

ная ориентированность и расширение  горизонтальной  по-

верхности должны получать в системе Тютчева отрицатель-

ную оценку. Однако это не так. Мы многократно встречаем

в текстах Тютчева положительные образы простора, расши-

ренного пространства. Но, как нам уже приходилось отме-

чать,  это будет расширяющееся,  но ограниченное прост-

ранство. В этом отношении характерно, что молния у Тют-

чева  неизменно  предстает не в образе небесной стрелы,

направленной сверху вниз,  а в виде окружности, опоясы-

вающей небосвод:                                      

   "Словно молнией небесной / Окинешь  целый круг"

(7,  85); "Небо молнией летучей / Опоясалось кругом..."

(7,  59).  Образ круга настойчиво повторяется Тютчевым:

"Вечер пламенный и бурный / Обрывает свой венок..." (1,

127). Даже время (подробнее об этой проблеме см. ниже),

когда эта трагическая для  Тютчева  категория  получает

положительное   звучание,  вдруг  теряет  линейность  и

предстает в образе кругового хоровода:                 

     Весна идет, весна идет!                            

    И тихих, теплых, майских дней                     

   Румяный, светлый хоровод                           

    Толпится весело за ней (7, 45).                    

Любимые образы - "солнца  шар"  (7,  16);  "шар

земной" (7, 29);                                      

   "Колесница  катится" (7,  17);  "круглообразный

светлый храм" (7, 67);                                

   "с земного круга" (7, 9); "звездные круги" (7, 129);

"в кругу убийственных забот" (7, 109); "круг волшебный"

(2,  89).  Характерно пристрастие Тютчева к глаголам (и

производным от них) со значением охвата, окружения (со-

ответственно с приставками о и  об):  объять,  обнимать

(/,  29, 74, 109, 177; 2, 72), окружить (2, 72), обхва-

тить,  охватить (/, 156, 180, 182; 2, 142), окутать (7,

178),  окаймить (106),  обвеять,  овеять (7,  109, 128,

134, 160; 2, 72, 73, 137, 188), опоясать (7, 59), обхо-

дить со всех сторон (2,  72, 73, 194). Ср. тот же смыс-

ловой оттенок в: "Крылом своим меня одень..." (7, 141),

"всеобъемлющее море" (7, 130).                        

   Особая конструирующая  роль  границы  в  поэтическом

сознании Тютчева подтверждается тем, что ограниченность

пространства,  расширяющегося и сужающегося до пределов

отдельного "я"  ("Silentium!"),  выдает  лишь  варианты

единого смыслового знака. Символика границы для Тютчева

универсальна и объединяет и философскую, и политическую

поэзию (образ стены):                                 

   "Славянам" (2, 194), "Там мир как за оградой", "Бай-

рон" (2, 73). Особенно существенным является для Тютче-

ва момент, когда конструирующая граница пересекает мир,

деля его на две части,  а поэтическое  "я"  оказывается

расположенным на границе, принадлежа одновременно обоим

пространствам,  "на пороге / Как бы двойного бытия" (7,

163).  Структурная напряженность такой ситуации связана

с тем,  что между границей поэтического мира и ее цент-

ром существует нерасторжимая корреляция. В центре смыс-

лового пространства располагается  "я"  повествователя.

Именно  его  сущность и точка зрения определяют природу

поэтического пространства и характер его границ.  И об-

ратно: природа замкнутого пространства определяет место

повествователя и направленность его точки зрения. Одна-

ко  парадоксальная способность Тютчева разделять "я" на

того,  кто смотрит, и на того, на кого смотрят ("И наша

жизнь стоит пред нами,  / Как призрак..." (7, 18), "Мой

детский возраст смотрит на меня" (7,  107), менять мес-

тами  местоимения' приводит к уникальному в лирике сов-

мещению центра пространства и его границы.            

   В целом для Тютчева все же характернее  расширяющее-

ся, а не сужающееся пространство. С этим связана особая

роль вертикальной ориентации поэтического мира Тютчева.

При этом, если художественному миру Лермонтова и Гоголя

свойственна векторная направленность  вертикальной  оси

сверху вниз,  то в тютчевской поэзии точка зрения текс-

та, как правило, движется снизу вверх:                

   Над виноградными холмами                            

   Плывут златые облака...                            

   Взор постепенно из долины,                         

   Подъемлясь, входит к высотам                       

   И видит на краю вершины                            

   Круглообразный светлый храм (7, 67).               

 Низ:                                               

И между тем как полусонный                        

Наш дольний мир, лишенный сил,                     

 Проникнут  негой благовонной,                      

 Во мгле полуденной почил...                        

   1 См. в наст. изд. статью "Заметки по поэтике Тютчева".

Верх:                                                  

   Горe, как божества родные,                         

   Над издыхающей землей                              

    Играют выси ледяные                               

   С лазурью неба огневой (1, 20).                    

Низ:                                                

Гроза прошла - еще, курясь, лежал                  

   Высокий дуб, перунами сраженный...                 

Низ:                                               

А уж давно, звучнее и полнее,                       

    Пернатых песнь по роще раздалася                  

   И радуга концом дуги своей                         

   В зеленые вершины уперлася (1, 32).                

 Характерна трехчленная постепенность подъема:      

   I ступень:                                          

Войдем и сядем над корнями                         

   Дерев, поимых родником...                          

II ступень:                                        

Над нами бредят их вершины...                       

III ступень:                                       

И лишь порою крик орлиный                          

   До нас доходит с вышины... (1, 171)                

 В стихотворении "С поляны  коршун  поднялся..."  (7,

77) столь же отчетливо                                

   даны и  трехчленность  подъема (I - "С поляны коршун

поднялся",  II - "...к небу он взвился". III - "...ушел

за небосклон"), и направление взгляда ("А я здесь в по-

те и в пыли...").                                      

   Вершины деревьев,  птицы и - метонимический символ -

крылья выполняют роль среднего звена - медиаторов между

земной поверхностью и небосводом, между тем как вершины

гор и небесные светила - его синонимы.                

содержание   ..    92  93  94  95  96  97  98  99   100  ..