Алексиада (Анна Комнина) - часть 28

Анна Комнина «Алексиада» 

обманувшись  в  своих  ожиданиях,  разочарованные,  повернули  назад.  Брат  Боэмунда 
Гвидо,  узнав  от  них  о  случившемся,  направился  в  другую  сторону  и,  отобрав  наиболее 
храбрых  воинов,  отправил  их  к  Иерихо  и  Канине.  Они  достигли  узкой  долины, 
охранявшейся  Михаилом  Кекавменом  (самодержец  поставил  его  там  стражем)  и, 
пользуясь благоприятным для них расположением местности, смело напали на ромеев и 
наголову их разбили. Ведь кельт, легко уязвимый на равнине, сражаясь с врагами в узком 
месте, непобедим. 

6.  Воспрянув  духом,  кельты  вновь  двинулись  на  Кантакузина.  Видя,  однако,  что 

место,  где,  как  я  говорила,  Кантакузин  разбил  свой  лагерь,  неудобно  для  них,  они 
остереглись вступать в бой и отложили сражение. Кантакузин же узнал об их приходе и в 
течение  ночи  со  всем  войском  переправился  на  другой  берег  реки.  Солнце  еще  не 
выглянуло из-за горизонта, а Кантакузин уже облачился в доспехи, вооружил все войско и 
занял  место  перед  центром  строя;  слева  от  него  находились  турки,  а  алан  Росмик 
командовал  правым  флангом,  где  стояли  его  соотечественники.  Кантакузин  выслал 
против  кельтов  скифов  с  приказом  стрельбой  из  луков  отвлекать  на  себя  врагов;  скифы 
должны были то осыпать их градом стрел, то отходить немного назад и вновь нападать на 
кельтов. 

Скифы  с  готовностью  отправились  выполнять  приказ.  Но  им  ничего  не  удалось 

сделать, так как кельты двигались медленно, щит ко щиту и не размыкая строя. Когда оба 
войска  сошлись  на  расстояние,  удобное  для  боя,  кельты  с  такой  огромной  силой 
набросились на противника, что скифы не смогли более стрелять из лука и повернулись 
спиной  к  врагам.  На  помощь  скифам  ринулись  в  бой  турки,  кельты,  однако,  даже  не 
обратили на них внимания и с еще большим пылом продолжали битву. Видя, что скифы 
терпят  поражение,  Кантакузин  приказал  командовавшему  правым  флангом 
эксусиократору 

1333 

Росмику  вместе  со  своими  воинами  (это  были  воинственные  аланы) 

вступить в бой с кельтами. Однако Росмик, напав на кельтов, обратился в бегство, хотя, 
как  лев,  страшно  рычал  на  кельтов.  Когда  же  Кантакузин  увидел,  что  и  Росмик  терпит 
поражение, он, как бы возбудив стрекалом свою храбрость, нападает на кельтский строй с 
фронта,  разбивает  на  много  частей  их  войско,  обращает  кельтов  в  паническое  бегство  и 
преследует  их  до  городка  Милос.  Он  убил  большое  число  как  простых,  так  и  знатных 
воинов,  взял  в  плен  некоторых  знатных  графов,  в  том  числе  Гуго,  брата...

1334

  по  имени 

Ричард  и {353} Контопагана  и  вернулся  победителем.  Желая  произвести  своей  победой 
еще большее впечатление на императора, он наколол на копья головы многих кельтов и 
сразу  же  отправил  их  Алексею  вместе  с  самыми  знатными  пленниками — Гуго  и 
Контопаганом. 

Дойдя до этого места, водя свое перо в час, когда зажигают светильники, и почти 

засыпая  над  своим  писанием,  я  чувствую,  как  нить  повествования  ускользает  от  меня. 
Ведь  когда  по  необходимости  приходится  в  рассказе  употреблять  варварские  имена  и 
нагромождать  события  друг  на  друга,  кажется,  что  расчленяется  тело  истории  и 
разрывается последовательность повествования. Да не прогневаются на меня те, которые 
с благосклонностью читают мою историю. 

Воинственный Боэмунд видел, в каком тяжелом положении находятся его дела: с 

моря  и  с  суши  наступают  враги,  припасы  уже  истощились,  и  он  во  всем  испытывает 
недостаток. Поэтому Боэмунд выделил большое войско и отправил его с целью грабежа 
во  все  города,  расположенные  рядом  с  Авлоном,  Иерихо  и  Каниной.  Но  Кантакузин  не 
дремал,  и  его,  как  говорит  поэт, «сладостный  сон  не  покоил»;  для  отпора  кельтам  он 
быстро  выслал  Вероита  во  главе  большого  войска.  Сойдясь  с  врагом,  Вероит  разбивает 
его и для увенчания победы на обратном пути поджигает и уничтожает корабли Боэмунда 

1335

. Когда жестокий тиран Боэмунд узнал о поражении посланного им войска, он ничуть 

не был смущен и чувствовал себя так, будто не потерял ни одного воина. Напротив, его 

Анна Комнина «Алексиада» 

отвага,  казалось,  возросла  еще  более,  он  вновь  отобрал  пехотинцев  и  конников — 
закаленных воинов — числом в шесть тысяч человек и отправил их против Кантакузина, 
полагая, что им удастся в первом же натиске пленить ромейское войско вместе с самим 
Кантакузином. Но у Кантакузина были наблюдатели, постоянно следившие за кельтскими 
полчищами,  от  них  он  узнал  о  наступлении  кельтов,  в  течение  ночи  вооружился  сам  и 
вооружил своих воинов, горя нетерпением утром напасть на кельтов. Утомленные кельты 
прилегли  ненадолго  отдохнуть  на  берегу  реки  Виусы;  там  с  первой  улыбкой  утра  и 
застает их Кантакузин. Он сразу же нападает на них и многих кельтов берет в плен, а еще 
большее  их  число  убивает.  Остальные  были  увлечены  водоворотами  реки  и  утонули: 
убегая от волка, они попали в лапы льва 

1336

. 

Всех графов Кантакузин отправил самодержцу, а затем вернулся к Тимору 

1337

; это 

—  болотистое  и  труднопроходимое  место.  Он  провел  там  семь  дней  и  выслал  в  разные 
места  нескольких  разведчиков  с  приказом  наблюдать  за  действиями {354} Боэмунда  и 
добыть  языка 

1338

,  дабы  получить  более  точные  сведения  о  Боэмунде.  Посланные 

случайно  встретились  с  сотней  кельтов,  которые  изготовляли  плоты  с  намерением 
переправиться  на  них  через  реку  и  захватить  городок,  расположенный  на 
противоположном  берегу.  Разведчики  неожиданно  напали  на  кельтов  и  почти  всех  их 
захватили  в  плен,  в  том  числе  и  брата  Боэмунда,  человека  десятифутового  роста,  с 
размахом  плеч,  как  у  Геракла.  Странно  было  видеть,  как  этого  огромного  гиганта — 
настоящего  исполина — держит  пигмей,  крохотный  скиф.  Ради  забавы  Кантакузин, 
отправляя  пленных  самодержцу,  распорядился,  чтобы  этого  исполина  ввел  в  оковах  к 
императору  пигмей-скиф.  Узнав  о  прибытии  пленных,  император  воссел  на 
императорский трон и приказал ввести их. Входит скиф, ведя в оковах гигантского кельта, 
которому  он  не  доставал  даже  до  ягодиц.  Тотчас  раздался  громкий  смех.  И  остальные 
графы были заключены в тюрьму...

1339

. 

7.  Не  успел  еще  самодержец  и  улыбнуться  успеху  Кантакузина,  как  прибыло 

новое,  на  этот  раз  печальное  известие  о  чудовищной  резне,  учиненной  над  ромейскими 
отрядами  Камицы  и  Кавасилы.  Но  самодержец  не  пал  духом,  хотя  и  был  в  душе  очень 
огорчен,  пребывал  в  печали,  оплакивал  павших,  а  по  временам  и  проливал  слезы  над 
участью этих людей. Призвав к себе Константина Гавру 

1340

, любезного Арею мужа, огнем 

пышащего  в  лица  врагов,  Алексей  велел  ему  идти  в  Петрулу,  чтобы  выяснить,  откуда 
проникли  в  долину  кельты,  учинившие  эту  резню,  и  преградить  им  путь  на  будущее. 
Гавра,  однако,  был  недоволен  и  тяготился  этим  поручением  (он  был  весьма  высокого 
мнения  о  себе  и  желал  браться  только  за  великие  дела),  поэтому  самодержец  тотчас 
отправляет  с  тысячью  храбрейших  мужей  Мариана  Маврокатакалона — мужа  сестры 
моего кесаря, человека неистового в бою, доказавшего свою храбрость многочисленными 
подвигами и снискавшего большую любовь самодержца. Алексей также отобрал и послал 
вместе с ними большое число снедаемых жаждой битв слуг багрянородных особ и моего 
кесаря. Мариан тоже опасался этого поручения, тем не менее он удалился в свою палатку, 
чтобы обдумать приказ императора. 

В среднюю стражу ночи пришло письмо от Ландульфа, находившегося в то время 

вместе с талассократором Исааком Контостефаном. Ландульф обвинял Контостефанов — 
Исаака  и  его  брата  Стефана — и  Евфорвина  в  том,  что  те  пренебрегают  охраной 
переправы из Лонгивардии и ради отдыха иногда высаживаются на сушу. Ландульф писал 
следующее: «Ты,  император,  не  жалеешь  ни  сил,  ни  трудов,  чтобы  воспрепятствовать 
{355} набегам кельтов, а они дремлют и не охраняют переправу из Лонгивардии. Поэтому 
те, которые переправляются к Боэмунду и доставляют ему все необходимое, пользуются 
полной свободой. Вот и недавно к Боэмунду переправились лонгиварды. Они дождались 
попутного  ветра  (южные  ветры  благоприятны  для  переправляющихся  из  Лонгивардии  в 
Иллирик,  а  северные  наоборот),  окрылили  свои  корабли  парусами  и  смело  отплыли  в 

Анна Комнина «Алексиада» 

Иллирик. Сильный южный ветер не позволил им причалить к Диррахию, а заставил плыть 
вдоль  диррахийского  побережья  до  Авлона.  Они  пристали  к  берегу  на  своих 
вместительных  грузовых  судах,  высадили  большое  конное  и  пешее  войско  и  доставили 
Боэмунду  необходимые  припасы.  Затем  они  повсюду  устроили  торги,  и  кельты  в 
изобилии могли купить все, что им нужно». 

Император  разгневался,  стал  жестоко  порицать  Исаака,  пригрозил  наказать  его, 

если  он  не  исправится,  и  потребовал,  чтобы  Исаак  все  время  был  начеку.  Но  усилия 
Контостефана  не  приносили  никаких  результатов.  Не  раз  пытался  он  помешать  врагам 
переправиться в Иллирик, выплывал на середину пролива, но не достигал цели; видя, что 
кельты, пользуясь попутным ветром, стремительно плывут на всех парусах, он оказывался 
не в состоянии сражаться сразу с двумя противниками: с кельтами и с ветром, дующим в 
лицо. Ведь, как говорят, даже Геракл не мог бороться сразу с двумя. Силой ветра корабли 
Контостефана поворачивало назад. Самодержец был очень раздосадован таким ходом дел. 
Он  понял,  что  Контостефан  ставит  на  якорь  ромейский  флот  не  там,  где  следует,  и  ему 
мешают южные ветры, благоприятные для кельтских кораблей. Алексей нарисовал берега 
Лонгивардии  и  Иллирика  с  расположенными  по  обе  стороны  пролива  гаванями  и 
отправил эту карту Контостефану, объяснив ему в письме, где следует ставить на якорь 
корабли и откуда, пользуясь попутным ветром, он сможет напасть на переправляющихся 
кельтов 

1341

.  Он  ободрял  Контостефана  и  побуждал  его  приняться  за  дело.  Исаак 

воспрянул  духом,  подошел  к  тому  месту,  на  которое  ему  указывал  самодержец,  и 
поставил  на  якорь  корабли.  Дождавшись  случая,  когда  кельты  с  гружеными  судами 
отплыли  из  Лонгивардии  в  Иллирик,  Контостефан  воспользовался  дувшим  в  то  время 
попутным  ветром,  настиг  их  в  середине  пролива  и  одни  пиратские  корабли  сжег,  а 
большинство пустил ко дну вместе с командами. 

Еще  не  зная  об  этом  и  находясь  под  впечатлением  письма  Ландульфа  и  самого 

дуки  Диррахия,  император  изменяет  свое  решение,  немедленно  вызывает  уже 
упомянутого  Мариана {356} Маврокатакалона,  назначает  его  дукой  флота,  а  охрану 
Петрулы  поручает  другому  человеку.  Мариан  отплыл,  встретил  по  некоей  счастливой 
случайности  переправлявшиеся  из  Лонгивардии  к  Боэмунду  пиратские  и  грузовые  суда, 
груженные всевозможными съестными припасами, и захватил их. Он и на будущее время 
остался неусыпным стражем пролива между Лонгивардией и Иллириком и совершенно не 
позволял кельтам переправляться к Диррахию. 

8. Тем временем самодержец, расположившись лагерем у подножия клисур возле 

Девола, удерживал тех, кто вынашивал замыслы перейти на сторону Боэмунда и осыпал 
градом посланий оборонявших клисуры, предписывая каждому военачальнику, скольких 
воинов  должен  он  отправлять  против  Боэмунда  на  равнину  Диррахия  и  в  какой  боевой 
порядок  выстраивать  людей  для  битвы.  Большая  часть  воинов  должна  была  на  конях 
выезжать  вперед,  возвращаться  назад  и,  неоднократно  повторяя  этот  маневр,  пускать  в 
дело  свои  луки;  в  это  же  время  копьеносцы  должны  были  медленно  двигаться  вслед  за 
ними,  принимать  к  себе  лучников  в  случае,  если  те  отступят  дальше,  чем  нужно,  и 
поражать  кельтов,  которые  к  ним  приблизятся.  Император  щедро  снабжал  воинов 
стрелами и приказывал не жалеть их, но метать не в кельтов, а в их коней. Ведь император 
знал, что из-за своих панцирей и кольчуг кельты почти неуязвимы, а попусту расходовать 
стрелы Алексей считал совершенно бессмысленным. 

Кельтские доспехи представляют собой железную кольчугу, сплетенную из вдетых 

друг  в  друга  колец,  и  железный  панцирь  из  такого  хорошего  железа,  что  оно  отражает 
стрелы  и  надежно  защищает  тело  воина.  Кроме  того,  защитой  кельту  служит  щит — не 
круглый,  а  продолговатый,  широкий  сверху,  а  внизу  заканчивающийся  острием;  с 
внутренней стороны он слегка изогнут, а внешняя его поверхность гладкая, блестящая, со 
сверкающим медным выступом. Стрела, безразлично какая — скифская, персидская или 

Анна Комнина «Алексиада» 

даже  пущенная  рукой  гиганта,  отскакивает  от  этого  щита  и  возвращается  назад  к 
пославшему  ее.  Поэтому-то,  думается  мне,  император,  знакомый  с  кельтским 
вооружением и стрельбой наших лучников, и приказал им, пренебрегая людьми, поражать 
коней  и  «окрылять»  их  стрелами,  чтобы  заставить  кельтов  спешиться  и  таким  образом 
сделать  их  легко  уязвимыми.  Ведь  на  коне  кельт  неодолим  и  способен  пробить  даже 
вавилонскую  стену;  сойдя  же  с  коня,  он  становится  игрушкой  в  руках  любого.  Зная 
коварство своих спутников, император не хотел переходить через клисуры, хотя, как он 
неоднократно  говорил  мне  об  этом,  горячо  желал  завя-{357}зать  открытое  сражение  с 
Боэмундом.  Ведь  его  желание  сражаться  было  острее  любого  меча,  и  он  обладал 
непоколебимым и неустрашимым нравом. Однако недавние события тяжело поразили его 
в самую душу и не дали ему исполнить свое намерение. 

Между тем ромеи теснили Боэмунда с суши и с моря. Хотя император наблюдал за 

событиями, развертывавшимися на равнине Иллирика как зритель, тем не менее он всеми 
своими  мыслями  и  чувствами  был  вместе  со  сражавшимися  и  разделял  их  труды  и 
лишения.  Более  того,  он  побуждал  к  битвам  и  сражениям  военачальников, 
расположившихся на холмах в клисурах, и учил, как надо нападать на кельтов. Мариан в 
это  время  охранял  пролив  между  Лонгивардией  и  Иллириком,  отражал  все  попытки 
переправиться в Иллирик и не позволял пробраться к Боэмунду ни трехмачтовому судну, 
ни большому грузовому кораблю, ни легкому двухвесельному суденышку. 

Продукты  питания,  доставлявшиеся  по  морю,  а  также  добывавшиеся  на  суше, 

кончились 

1342

.  Боэмунд  видел,  что  война  ведется  ромеями  с  большим  искусством  (если 

кельты  выходили  из  лагеря  ради  фуража  или  продовольствия  или  выгоняли  коней  на 
водопой,  ромеи  нападали  и  убивали  многих  воинов).  В  результате  численность  войска 
Боэмунда  мало-помалу  сокращалась,  поэтому  он  отправил  к  дуке  Диррахия  Алексею 
послов с предложением мира 

1343

. 

Один  знатный  граф  Боэмунда,  Вильгельм  Кларет,  видя,  как  все  кельтское  войско 

гибнет  от  голода  и  болезни  (воинов  свыше  постигла  некая  страшная  болезнь),  решил 
позаботиться  о  своем  спасении  и  вместе  с  пятьюдесятью  всадниками 

1344

  перешел  к 

самодержцу.  Император  принял  Вильгельма,  расспросил  о  Боэмунде,  узнал,  что  войско 
противника гибнет от голода и находится в очень тяжелом положении, возвел Вильгельма 
в сан новелиссима и пожаловал ему многочисленные дары и милости 

1345

. 

В это время императору из письма Алексея стало известно, что Боэмунд прислал 

послов с предложением мира. Зная о постоянных кознях своих приближенных, видя, как 
они  ежечасно  поднимают  восстания,  и  испытывая  гораздо  больше  ударов  со  стороны 
внутренних  врагов,  чем  внешних,  император  решил  прекратить  биться  на  два  фронта. 
Превращая,  как  говорится,  необходимость  в  доблесть,  он  предпочел  заключить  мир  с 
кельтами  и  не  отклонять  просьб  Боэмунда;  ведь  Алексей  боялся  двигаться  дальше  по 
причине,  о  которой  уже  говорилось  выше.  Поэтому  он  остался  на  месте,  обороняясь 
против  двух  против-{358}ников,  а  дуке  Диррахия  приказал  письменно  сообщить 
Боэмунду  следующее: «Ты  знаешь,  сколько  раз  я  был  обманут,  доверившись  твоим 
клятвам  и  речам.  Если  бы  священной  евангельской  заповедью  не  предписывалось 
христианам прощать друг другу обиды, я бы не открыл свой слух для твоих речей. Однако 
лучше  быть  обманутым,  нежели  нанести  оскорбление  богу  и  преступить  священные 
заповеди.  Вот  почему  я  не  отклоняю  твоей  просьбы.  Итак,  если  ты  действительно 
желаешь  мира  и  питаешь  отвращение  к  глупому  и  бессмысленному  делу,  за  которое 
принялся,  и  не  хочешь  больше  радоваться  виду  христианской  крови,  пролитой  не  ради 
твоей  родины,  не  ради  самих  христиан,  а  лишь  ради  твоей  прихоти,  то  приходи  ко  мне 
вместе  с  теми,  кого  пожелаешь  взять  с  собой,  ведь  расстояние  между  нами  невелико. 
Совпадут  наши  желания  или  не  совпадут,  достигнем  мы  соглашения  или  нет,  в  любом 
случае ты вернешься, как говорится, в целости и сохранности в свой лагерь» 

1346

. 

Анна Комнина «Алексиада» 

9.  Услышав  это,  Боэмунд  потребовал,  чтобы  император  дал  ему  в  качестве 

заложников  знатных  людей,  и  заверил,  что  их  до  его  возвращения  будут  содержать  в 
норманнском лагере на свободе под наблюдением графов. Иначе, говорил Боэмунд, он не 
решится  явиться  к  самодержцу.  Император  призвал  к  себе  неаполитанца  Марина, 
славного  своим  мужеством  франка  Рожера  (оба  они  люди  здравомыслящие  и  хорошо 
знакомые  с  нравами  латинян),  Константина  Евфорвина — человека  большой  силы  и 
благородного  нрава,  никогда  не  терпевшего  неудач  при  выполнении  приказов 
императора, и некоего Адралеста, знавшего кельтский язык, и отправил их к Боэмунду с 
приказом  всеми  возможными  способами  воздействовать  на  Боэмунда  и  убедить  его  по 
собственной  воле  явиться  к  самодержцу,  с  тем  чтобы  сообщить  свои  пожелания  и 
высказать просьбы. Если его просьбы, — должны были передать послы, — придутся по 
душе самодержцу, желания Боэмунда будут, естественно, удовлетворены, если же нет, то 
Боэмунд  невредимым вернется  в  свой  лагерь.  Дав  такие  наставления  послам, император 
отправил их в путь, и они двинулись по дороге к Боэмунду. 

Боэмунд,  узнав  о  прибытии  послов,  стал  опасаться,  как  бы  они,  увидев  тяжелое 

положение  его  войска,  не  сообщили  о  нем  императору,  поэтому  он  на  коне  встретил 
послов  вдали  от  лагеря.  Послы  передали  ему  слова  самодержца  таким  образом: 
«Император говорит, что он вовсе не забыл о тех обещаниях и клятвах, которые дал ему 
не  только  ты,  но  и  все  графы,  проходившие  тогда  через  империю

1347

.  Как  видишь,  не 

добром {359} обернулось для тебя нарушение тех клятв». Выслушав это, Боэмунд сказал: 
«Достаточно об этом. Если у вас есть еще какое-нибудь сообщение от императора, я хочу 
его выслушать». 

На  это  послы  ответили  ему: «Император,  желая  спасти  тебя  и  твое  войско, 

передает тебе через нас следующее: „Как известно, несмотря на все свои тяжкие труды, 
ты не смог овладеть Диррахием и не добился никакой выгоды для себя и для своих людей. 
Если  ты  не  желаешь  окончательно  погубить  себя  и  свое  войско,  иди  к  моей 
царственности,  без  страха  открой  все  свои  желания  и  выслушай  в  ответ  мое  суждение. 
Если  наши  мнения  совпадут, — слава  богу!  Если  нет,  то  я  невредимым  отправлю  тебя 
обратно  в  твой  лагерь.  Более  того,  те  из  твоих  людей,  которые  пожелают  пойти  на 
поклонение гробу господню, благополучно прибудут к нему под моей охраной, а тот, кто 
предпочтет удалиться на свою родину, получит от меня щедрые дары и вернется домой“». 

На это Боэмунд сказал им: «Теперь я в действительности убедился, что император 

послал ко мне людей, способных привести и выслушать доводы. Я хотел бы получить от 
вас  полную  гарантию,  что  не  буду  неуважительно  принят  самодержцем.  Пусть  самые 
близкие его родственники встретят меня за шесть стадий до города, а когда я приближусь 
к императорской палатке и буду входить в двери, пусть он поднимется с императорского 
тропа  и  с  почтением  примет  меня.  Император  не  должен  упоминать  ни  о  каких 
заключавшихся ранее между нами договорах и вообще устраивать суд надо мной, и я буду 
иметь  свободу  по  своему  желанию  высказать  все,  что  захочу.  К  тому  же  император 
должен взять меня за  руку и предоставить  место у изголовья своего ложа, я  же войду в 
сопровождении  двух  воинов 

1348

  и  не  буду  преклонять  колен  и  склонять  головы  перед 

самодержцем».  Выслушав  его  слова,  упомянутые  выше  послы  отказались  принять 
требование  Боэмунда,  чтобы  император  поднялся  с  трона,  и  отклонили  его  как 
чрезмерное. И не только это: они отвергли его просьбу не преклонять колен и не склонять 
головы в знак почтения императору. Что же касается остального, то послы не отказались, 
чтобы  несколько  дальних  родственников  Алексея  вышли  на  определенное  расстояние, 
встретили  направляющегося  к  императору  Боэмунда  и  оказали  ему  услуги  и  почтение, 
чтобы он вошел в палатку в сопровождении двух воинов и чтобы император взял его за 
руку и предоставил ему место у изголовья своего походного ложа. После этого разговора 
послы  удалились  туда,  где  им  было  приготовлено  место  для {360} отдыха.  Послов 

Анна Комнина «Алексиада» 

охраняли  сто  сержантов 

1349

,  чтобы,  выйдя  ночью,  они  не  увидели  тяжкого  положения 

войска и не стали с большим пренебрежением относиться к Боэмунду. 

На  следующий  день  Боэмунд  вместе  с  тремястами  всадников  и  всеми  своими 

графами прибыл на то место, где он накануне беседовал с упомянутыми послами. Затем, в 
сопровождении  знатных  людей — числом  шесть  человек — он  отправился  к  послам,  а 
остальных оставил ожидать его возвращения. Боэмунд с послами вернулся к обсуждению 
прежней  темы,  и,  так  как  Боэмунд  продолжал  настаивать  на  своих  требованиях,  один 
весьма  высокопоставленный  граф,  по  имени  Гуго,  сказал  ему  следующее: «Мы  явились 
воевать  с  императором,  но  еще  никто  не  поразил  врага  своим  копьем;  оставь  эти 
разговоры,  заменим  мир  войной».  Обе  стороны  выдвигали  многочисленные  доводы,  и 
Боэмунд  был  тяжело  уязвлен  тем,  что  не  все  его  требования,  предъявленные  послам, 
будут удовлетворены. Некоторые из них они приняли, на другие ответили отказом; 

Боэмунд  уступил  и,  как  говорится,  превратив  необходимость  в  доблесть, 

потребовал  от  послов  клятву,  что  будет  принят  с  почетом  и  что  если  самодержец  и  не 
пойдет  навстречу  его  желаниям,  то  невредимым  отправит  его  обратно  в  лагерь.  Перед 
ними  положили  святые  евангелия,  и  Боэмунд  потребовал  выдать  его  брату  Гвидо 
заложников, чтобы тот держал их под стражей до его возвращения. Послы согласились на 
это  и  в  свою  очередь  потребовали  клятву,  что  заложникам  гарантируется  безопасность. 
Боэмунд  ответил  согласием,  и  они  обменялись  клятвами.  Здесь  Боэмунд  передал 
заложников (севаста Марина, Адралеста и франка Рожера) своему брату Гвидо, чтобы тот, 
безразлично, заключит Боэмунд мирный договор с императором или нет, согласно клятве, 
невредимыми отправил их к самодержцу. 

10.  Собираясь  отправиться  вместе  с  Евфорвином  Константином  Катакалоном  к 

императору,  Боэмунд  хотел  переменить  местоположение  своего  войска,  ибо  из-за 
длительного пребывания на одном месте поднялось сильное зловоние, но сказал, что даже 
этого  не  хочет  делать  без  согласия  послов.  Таково  непостоянство  племени  кельтов, 
которые  в  один  миг  способны  перейти  от  одной  крайности  к  другой.  Среди  них  можно 
наблюдать,  как  один  и  тот  же  человек  то  хвастает,  что  потрясает  всю  землю,  то 
раболепствует  и  падает  ниц,  особенно  когда  встречает  людей  более  твердого  характера. 
Послы  не  позволили  переместить  войско  более  чем  на  двенадцать  стадий  и  сказали 
Боэмунду: «Если  тебе  угодно,  мы  тоже  пойдем  с  тобой  и  осмотрим  место».  Боэмунд 
согласился и на это, и они {361} сразу же письмами известили тех, кто охранял клисуры, 
чтобы они не совершали набегов и не причиняли им вреда. 

Евфорвин Константин Катакалон попросил Боэмунда разрешить ему отправиться в 

Диррахий. С его согласия, Катакалон быстро прибыл к Диррахию и, разыскав правителя 
города,  сына  севастократора  Исаака,  Алексея,  передал  последнему  то,  что  сообщил  ему 
самому  и  отправившимся  вместе  с  ним  воинским  начальникам  самодержец.  Защитники 
Диррахия  не  могли  выглянуть  из-за  стены,  так  как  им  мешало  приспособление,  еще 
раньше  изобретенное  самодержцем  для  зубцов  диррахийской  стены.  Это  были 
деревянные  щиты,  специально  изготовленные  по  этому  случаю  без  гвоздей  и  искусно 
приставленные  к  крепостным  зубцам,  чтобы  латиняне,  если  бы  они  попытались 
вскарабкаться  по  лестницам,  добравшись  до  зубцов,  не  смогли  бы  там  укрепиться,  а 
соскользнули  бы  вместе  со  щитами  и,  как  говорилось,  упали  бы  внутрь 

1350

.  Евфорвин 

поговорил  с  защитниками  города,  передал  им  сообщение  императора  и  вселил  в  них 
мужество.  Расспросив  их  о  положении  крепости,  Евфорвин  выяснил,  что  дела  их 
находятся в наилучшем состоянии, что они имеют все необходимое и ни во что не ставят 
машины Боэмунда. После этого Евфорвин прибыл к Боэмунду, разбившему лагерь в том 
месте,  о  котором  он  говорил  раньше,  и  вместе  с  Боэмундом  отправился  к  императору. 
Остальные  послы,  согласно  данному  ранее  обещанию,  остались  с  Гвидо.  Мануила 
Модина,  самого  верного  и  преданного  из  своих  слуг,  Евфорвин  отправил  вперед  к 

Анна Комнина «Алексиада» 

Алексею  Комнину  с  сообщением  о  приближении  Боэмунда.  Когда  Боэмунд  подходил  к 
императорской палатке, ему, как и обещали послы, устроили встречу. 

Император  протянул  руку  вошедшему  в  палатку  Боэмунду,  взял  его  за  руку, 

обратился к нему с подобающим царям приветствием и посадил вблизи императорского 
трона.  О  Боэмунде  можно  сказать  в  двух  словах:  не  было  подобного  Боэмунду  варвара 
или  эллина  во  всей  ромейской  земле — вид  его  вызывал  восхищение,  а  слухи  о  нем — 
ужас. 

Но опишу детально внешность варвара. Он был такого большого роста, что почти 

на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот у него был подтянут, бока и 
плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не было тощим, но и не имело 
лишней  плоти,  а  обладало  совершенными  пропорциями  и,  можно  сказать,  было  изваяно 
по канону Поликлета. У него были могучие руки, твердая походка, крепкие шея и спина. 
Внимательному  наблюдателю  он  мог  показаться  немного  сутулым,  но  эта  сутулость 
происходила  вовсе  не  от {362} слабости  спинных  позвонков,  а,  по-видимому,  тело  его 
имело  такое  строение  от  рождения.  По  всему  телу  кожа  его  была  молочно-белой,  но  на 
лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у 
других  варваров,  на  спину — его  голова  не  поросла  буйно  волосами 

1351

,  а  была 

острижена  до  ушей.  Была  его  борода  рыжей  или  другого  цвета,  я  сказать  не  могу,  ибо 
бритва  прошлась  по  подбородку  Боэмунда  лучше  любой  извести 

1352

.  Все-таки,  кажется, 

она  была  рыжей.  Его  голубые  глаза  выражали  волю  и  достоинство.  Нос  и  ноздри 
Боэмунда  свободно  выдыхали  воздух:  его  ноздри  соответствовали  объему  груди,  а 
широкая  грудь — ноздрям 

1353

.  Через  нос  природа  дала  выход  его  дыханию,  с 

клокотанием  вырывавшемуся  из  сердца.  В  этом  муже  было  что-то  приятное,  но  оно 
перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и 
звероподобен — таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его 
смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь 
поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве. У него был изворотливый и 
коварный  ум,  прибегающий  ко  всевозможным  уловкам  Речь  Боэмунда  была  точной,  а 
ответы он давал совершенно неоспоримые 

1354

. Обладая такими качествами, этот человек 

лишь  одному  императору  уступал  по  своей  судьбе,  красноречию  и  другим  дарам 
природы. 

11. Самодержец бегло и глухо напомнил Боэмунду о прошлом и перевел беседу в 

другое  русло.  Боэмунд  же, чья  совесть  была  неспокойна,  постарался  избежать  ответа  на 
его слова и сказал лишь следующее: «Я явился сюда не держать ответ. Ведь и у меня есть 
что сказать. Но так как бог привел меня сюда, я всецело полагаюсь на твое владычество». 
Император же на это: «Оставим прошлое. Если ты хочешь заключить со мной мир, то, во-
первых, должен стать одним из подвластных моего владычества; во-вторых, сообщить об 
этом своему племяннику Танкреду и приказать ему передать моим посланцам Антиохию, 
согласно прежнему нашему соглашению, а кроме того, сейчас и в будущем соблюдать все 
то,  о  чем  мы  тогда  договорились  между собой».  Когда  император  высказал  и  выслушал 
это  и  многое  другое,  Боэмунд,  который  остался  прежним  и  нисколько  не  изменился, 
произнес: «У  меня  нет  возможности  дать  тебе  такое  обещание».  А  в  ответ  на  другие 
требования  императора  он  попросил,  согласно  договоренности  с  послами,  разрешения 
вернуться к своему войску. Император сказал ему: «Лучше меня самого никто не сможет 
безопасно  доставить  тебя  обратно».  Сказав  это,  он  во  всеуслышание  при-{363}казал 
начальникам войска приготовить им коней, чтобы отправиться к Диррахию. 

Услышав  это,  Боэмунд  пошел  в  предназначенную  ему  палатку  и  попросил 

свидания  с  моим  кесарем  Никифором  Вриеннием,  возведенным  тогда  в  сан 
паниперсеваста 

1355

. Тот приходит к Боэмунду и, пустив в ход все свое красноречие (никто 

не мог с ним сравниться в публичных выступлениях и беседах), убеждает его согласиться 

Анна Комнина «Алексиада» 

с  большинством  условий  императора.  Взяв  Боэмунда  за  руку,  он  приводит  его  к 
императору. На следующий день Боэмунд по своему собственному выбору и усмотрению 
принес клятву и заключил договор. Вот его содержание. 

12. «Предыдущий  договор 

1356

,  который  я  заключил  с  твоим  боговенчанным 

владычеством,  когда  останавливался  вместе  с  многочисленным  франкским  войском  в 
царственном городе, направляясь из Европы в Азию для освобождения Иерусалима, стал 
недействителен в результате превратностей судьбы; поэтому пусть он будет отменен и не 
имеет  силы,  ибо  фактически  он  расторгнут  самим  изменившимся  положением  вещей. 
Твоя царственность не должна иметь ко мне никаких притязаний и опираться на пункты и 
условия прежнего договора. Ведь когда я объявил войну твоему от бога владычеству 

1357

 и 

нарушил соглашение, вместе с ним потеряли силу и обвинения твоего владычества против 
меня.  Теперь  же,  как  бы  раскаявшись,  подобно  объятому ужасом  рыболову 

1358

,  я  вновь 

обрел  разум  и  чуть  ли  не  стал  благоразумнее  благодаря  твоему  копью.  Поскольку  ты 
решил  взять  меня  под  свою  десницу  и  сделать  своим  вассалом,  я,  помня  поражения  и 
битвы прежнего времени, намереваюсь заключить с твоим владычеством новый договор в 
том,  что  становлюсь  вассалом  твоего  скипетра 

1359

,  или,  говоря  яснее  и  четче,  слугой  и 

подвластным 

1360

. 

И  вот  отныне  согласно  этому  второму  договору,  который  я  желаю  соблюдать 

вечно,  в  чем  клянусь  богом  и  всеми  его  святыми,  при  свидетельстве  которых 
произносится и пишется это соглашение, я буду верным человеком твоей царственности и 
твоего  горячо  любимого  сына — императора  Иоанна  Порфирородного.  Я  выступлю  с 
оружием в руках против любого противника твоего владычества, вне зависимости от того, 
будет ли поднявший на тебя руку христианского рода или же врагом нашей веры 

1361

, из 

числа тех, кого мы называем язычниками. 

Итак, из того, что содержалось в упомянутом ранее договоре, я извлекаю, считаю 

действительным и твердо сохраню только один пункт, удовлетворяющий обе стороны — 
вашу  царственность  и  меня:  я  буду  слугой  и  вассалом  твоей  царствен-{364}ности  и 
царственности твоего сына; в то время как остальные пункты договора упразднены, я как 
бы  восстанавливаю  это  потерявшее  силу  соглашение  и,  что  бы  ни  случилось,  не  буду 
отменять  его.  Не  будет  причины,  ни  явного  или  тайного  средства,  благодаря  которым  я 
мог бы оказаться нарушителем договора и нынешнего соглашения. Но по хрисовулу твоей 
царственности я получаю в восточных областях землю, которая будет теперь ясно здесь 
названа;  в  хрисовуле  твое  владычество  подпишется  красными  чернилами,  с  него  будет 
снята и вручена мне копия; принимая данную мне землю как дар вашей царственности и 
владея на основании хрисовула этим даром, я в качестве вознаграждения за эти земли и 
города  приношу  свою  верность  вашей  царственности:  твоей,  великого  самодержца  кира 
Алексея  Комнина,  и  твоего  трижды  дорогого  сына  и  императора  кира  Иоанна;  эту 
верность я обещаю сохранять неизменной и непоколебимой как надежный якорь. 

Для  того  чтобы  яснее  повторить  свое  обещание  и  сохранить  имена  подписавших 

соглашение, повторяю: я, Боэмунд, сын Роберта Гвискара, вступая в соглашение с вашим 
владычеством, решил твердо придерживаться этого соглашения с вашей царственностью 
(т. е. с тобой, киром Алексеем, ромейским самодержцем, и твоим порфирородным сыном 
— императором) в том, что буду истинным и верным вассалом, пока дышу и принадлежу 
к числу живых. Я выступлю с оружием в руках против всех врагов, которые появятся в 
будущем  у  вас  и  вашей  царственности — навеки  священные  августы-императоры 
Ромейской  державы.  И  если  вы  мне  прикажете,  я  буду  со  всем  своим  войском 
безоговорочно служить вам и делать все, что будет необходимо. Если же появятся враги у 
вашего владычества, если только они не будут подобны бессмертным ангелам, не будут 
неуязвимы  для  наших  копий  и  тела  их  не  будут  стальными,  и  если  я  буду  здоров  и 
свободен от войны с варварами и турками, я сам во главе войска буду сражаться в войне