Политиология А.И.СОЛОВЬЕВ политология ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ Рекомендовано Министерством образования Российской Федерации в качестве учебника для студентов высших учебных заведений АСПЕКТ ПРЕСС Москва 2000 УДК 32.001 ББК 66.0 С 60 Рецензенты: доктор философских наук, профессор А. Ю. Мельвиль доктор философских наук, профессор В. И. Коваленко Соловьев А.И. С 60 Политология: Политическая теория, политические технологии:. Учебник для студентов вузов. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 559 с. ISBN 5-7567-0133-8. В данном издании освещаются важнейшие проблемы политической науки, традиционно включаемые в фундаментальные курсы зарубежных и отечественных университетов. Наряду с этим в книге раскрываются основные технологии, используемые при проведении выборов организации информационных кампаний и обеспечении других задач в реальном политическом процессе Для студентов высших учебных заведений. УДК 32.001 ББК 66.0 © «Аспект Пресс», 2000 ISBN 5 – 7567 – 0133 – 8 ВВЕДЕНИЕ С незапамятных времен политика была и остается важнейшим источни­ком и механизмом организации совместной жизни людей, мощным оруди­ем целенаправленных преобразований как в отдельных странах, так и жиз­ни человеческого сообщества в целом. Вместе с тем она и поныне является едва ли не самым таинственным и многоликим явлением, многие парадок­сы и противоречия которого человек так и не смог расколдовать за многие тысячелетия своей истории. Еще древнегреческие мыслители говорили об «обреченности» чело­века жить в политическом пространстве. В справедливости этих мыслей приходится убеждаться и сегодня, поскольку в современном мире ни один из живущих на земле людей не может прямо или косвенно не вклю­чаться в сложные и противоречивые процессы перераспределения обще­ственных ресурсов или изменения социального положения различных слоев населения, совершаемые государственной властью. Но, по-своему регулируя социальные процессы, политика демонстрирует обществу не только свой гуманизм, облик власти, заботящейся о своих гражданах и судьбах отечества. Нередко она предстает и как весьма жесткий механизм борения и конкуренции людей за жизненные ресурсы, не брезгующий при этом ни принуждением, ни насилием. Люди всегда пытались рассекретить историческое движение полити­ки, разобраться в ее хитросплетениях и противоречиях, изучить законы ее развития и на этой основе понять собственные возможности управле­ния этой социальной материей. Пройдя долгий путь развития, наука на­копила множество бесценных наблюдений, открыла важнейшие зависи­мости в сфере формирования государственной власти. Этот корпус науч­ных знаний, бесценный опыт человечества, запечатленный в учениях и доктринах, не раз становился основой множества социальных и полити­ческих преобразований. Современная политическая наука – вечно развивающееся знание, процесс бесконечного обновления и уточнения тех представлений, ко­торые человек обрел, изучая мир власти. Здесь нет заскорузлых истин, справедливых для всех времен и народов, сконструированных раз и на­всегда, отныне и до веку. Политология – это сложный и подвижный корпус представлений, где накопленный опыт переплетается с поиско­вым и опережающим знанием, выводами экспериментального характе­ра. В ней постоянно сосуществуют множественные подходы, с разных сторон описывающие политическую динамику. Пытаясь глубже высве­тить ее закономерности, наука постоянно обновляет теоретические об­разы власти, способы объяснения поведения людей в сфере распределе­ния государственных ресурсов и полномочий. От описания жизни царей, правителей, героев и иных лиц, многие века находившихся на авансце­не политической жизни, политическая мысль постепенно сосредоточи­лась на изучении поведения групповых субъектов, норм и институтов власти, своеобразии политических культур, психологических настрое­ний и поведения людей. Благодаря усложнению своего научного инструментария, эта отрасль научного знания стала столь же сложной и од­новременно такой же подвижной, как и сама политика. Но постоянное обновление корпуса научных знаний – не самоцель политологии. Без научных представлений о политическом мире и сам человек не может не только приспособиться к жизни в сложноорганизованном мире, но и лучше понять свои гражданские права и свободы, осознать свою ответственность перед государством, увидеть возможнос­ти использования силы государственной власти для реализации собствен­ных интересов, умножения и обогащения потребностей. Поэтому поли­тическую науку мы вправе рассматривать и как необходимое условие политической социализации личности, средство ее включения в слож­ный мир властных отношений. Не случайно в развитых демократических странах политическая наука давно стала не просто органической частью научного знания как таково­го, но и неотъемлемым элементом организации всей духовной жизни общества. Она является не только авторитетной научной дисциплиной, которая читается практически во всех сколько-нибудь крупных универси­тетах, но и мощным орудием формирования гражданского общества. В России политическая мысль долгое время развивалась, как и в ос­тальном мире. В XIX – начале XX в. многие имена российских ученых стояли вровень с выдающимися умами того времени. Но советская власть надолго устранила политическую власть из предметной области научно­го знания. Идеологемы, социальные миражи коммунизма, обелявшие диктатуру большевиков и корыстных правителей, заняли это место. И сегодня еще немало тех, кто желает под видом реформ лишить людей и особенно молодежь возможности систематически изучать законы обу­стройства власти в современном обществе, разбираться в механизмах принятия решений, больше узнавать о своих гражданских правах и сред­ствах их обеспечения. Сегодня российская политология интенсивно развивается, преодо­левает традиции, унаследованные ею от тоталитарного прошлого, орга­нично включается в мировую науку. Уточняется ее предмет, отношения с философией, социологией, юриспруденцией, другими гуманитарны­ми науками. Политическая наука и учебная дисциплина неуклонно сбли­жаются, кристаллизуя в своих выводах самые ценные и значимые выво­ды и наблюдения. Данный учебник ориентирован на студентов университетов и других высших учебных заведений. В нем автор использовал наиболее распрост­раненные идеи и подходы, употребляемые при построении учебных кур­сов в западных университетах, а также в МГУ им. М. В. Ломоносова. В подготовке книги принял участие ряд специалистов, работающих в разных областях политической науки. Так, гл. 25 написана кандидатом философских наук Г. В. Пушкаревой, а § 2 гл. 21 и § 3 гл. 24 кандидатом политических наук С. Г. Туронком. Автор выражает благодарность коллегам с кафедры политической со­циологии Института государственного управления МГУ им. М. В. Ломоносова. Автор благодарен также профессорам А. Ю. Мельвилю и В. И. Коваленко за ценные замечания, высказанные при обсуждении данной работы. РАЗДЕЛ 1. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ Глава 1. ОБЪЕКТ И ПРЕДМЕТ ПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ 1. Процесс формирования политической науки Структура политического знания. Люди издавна интересовались политикой, не одно тысячелетие пости­гая устройство государства и партий, поведение правителей и масс, проведение выборов и многие другие аспекты и проявления этого сложнейшего общественного феномена. Даже в трудах древних китайцев, индийцев и греков, отдаленных от нас более чем 2,5 тыс. лет, можно найти рассуждения о проблемах, сходных по существу с теми, которые занимают умы наших совре­менников: о способах организации публичной власти, условиях дос­тижения общественной стабильности, признаках совершенного спо­соба правления, поведении ответственных управляющих и т.д. Однако в зависимости от уровня развития общества, характера собственных потребностей, а также уровня развития знаний люди отображали политический мир с разной степенью глубины и в раз­ных формах, в частности в форме мифов, идеологий, религиозных и научных воззрений. Многовековая история человечества выкристал­лизовала три основных способа (формы) постижения человеком мира политики. На обыденном уровне познания рядовой гражданин, «человек с улицы» создает тот первичный, фоновый облик политики, который позволяет ему приспосабливаться к политически организованному сообществу, находить совместимые с собственными целями способы взаимоотношения с властью и государством. Формирующийся на этом уровне сознания образ политики по существу есть результат ее фактографического созерцания, не претендующего на какое-либо спе­циализированное отношение к ней или использование приемов от­ражения, выходящих за рамки обычных наблюдений за действитель­ностью. Обыденное сознание рисует «естественную» картину полити­ки на основе индивидуального эмпирического опыта и традиционно сложившихся идей, обычаев, стереотипов. По сути такой тип политического созерцания представляет собой разновидность не логического, а интуитивно-образного мышления, в котором преобладают чувства и эмоции, выраженные в разного рода символах, ассоциациях, метафорах и других простейших спосо­бах выражения человеческой мысли. Наряду с рациональными оцен­ками здесь в достатке присутствуют и различные неотрефлексированные, иррациональные представления. Именно этот тип мышле­ния порождает всевозможные мифы, утопии, вероучения и иные аналогичные формы мысли о политике. Что касается смысла такого суммативного образа политики, то он чаще всего связывается с явлениями власти, государства, руко­водства, управления, какой-то целенаправленной активности. Нередко люди привносят в этот образ и оттенки определенной хитрости, ко­варства, нечистоплотности. Такой образ «политического» объясняет­ся в значительной степени тем, что в его основе лежит восприятие человеком отдельного фрагмента политики, с которым он непосред­ственно сталкивается и который к тому же вполне устраивает его как отражение внешних черт политического взаимодействия людей. Высшая форма специализированного отражения политики научно-теоретическая. Специфика научно-теоретического познания, отображе­ния мира политики состоит в рационально-критическом осмыслении политической действительности и создании такой картины политики, которая описывала бы и объясняла данное явление в целом. По сути – это форма абстрактного мышления, с помощью которой человек выс­траивает в своем сознании представления о внешних и внутренних свя­зях политики на основе обобщения и систематизации не индивидуаль­ного, а интергруппового и универсального опыта. Наука призвана давать целостную и достоверную систему пред­ставлений о политике. Основным внутренним механизмом выработ­ки ею таких представлений является теоретическое познание, стре­мящееся схематически отобразить источники и формы развития по­литической жизни человека и общества. Как внутренняя форма науки теория стремится прежде всего построить определенную логическую (описательную, нормативную, типологическую, прогностическую и т.д.) модель политики, увязывающую ее основные параметры с представлениями об обществе и мире в целом. Придавая значения терминам, используемым для моделирования политики как объекта исследования, научно-теоретическое знание формирует собственный аналитический инструментарий. В этом смысле используемые категории и понятия выступают результатами своеоб­разного обобщения различных фактов, взятых из различных картин политического мира. Учитывая, что теория может создавать беско­нечное количество трактовок политики, понятия всегда обладают оп­ределенной конвенциональностью, предполагающей согласие ученых на их использование в конкретном значении и смысле. Именно по­этому известный американский ученый Дж. Ганнел считает, что «все политическое относится к сфере конвенции».* *Gannel J. In Search of the Political Object Beyond Methodology and Transcendentalism//Ed. byJ. Nelson. N.Y., 1983. P. 43. Благодаря своим неограниченным способностям формировать, интеллектуальные картины политики, теория может даже отрывать­ся и «отлетать» от действительности, превращаться в способ ее бес­предметной идеализации, создания метафизических, умозрительных образов, которые не объясняют, а маркируют политику знаком ори­гинального подхода того или иного ученого. Политическая теория способна превратиться в «вербальный произвол» исследователя (И. Хеттих), утратив какую-либо смысловую связь с реальностью. Так что усложнение схем политического анализа не всегда ведет к усилению эвристических свойств научных концепций. Механизмом, препятствующим такой альтернативе, выступает процедура научной верификации (соотнесения теоретических оценок с практикой). Упрощенно ситуацию можно представить так: теория разнообразит представления о политике, наука придает ее схемам убедительность и достоверность, отсекая те теоретические риск-реф­лексии, в которых гипотетическое знание превалирует над здравым смыслом и доказательствами правомерности данной трактовки поли­тических процессов. Третьей специфической формой отображения политики является технологическое отражение. В определенном смысле оно служит каче­ственной разновидностью научного сознания, формирующейся для решения конкретной политической задачи и представляющей науку как особое «искусство», «ремесло», «мастерство». Это существенно влияет на методы формирования и развития такого рода знаний, спо­собы их организации и формы воплощения (подробнее об этом см. разд. 2). Общее и особенное в развитии научно-теоретического знания Все три названные формы отображении политики имеют общие и отличительные черты. Так, все они зави­сят от развития самой политической сферы, обладают определенными возможностями взаимодействовать с обществом и друг с другом. Например, научные выводы влияют на обыденные представления о политике, способствуя рационализации и повышению массовых стандартов оценивания политической жиз­ни, обогащению повседневного языка и т.д. С другой стороны, и на­ука подвергается «агрессии» со стороны обыденности, которая про­никает в политический анализ за счет расхожих и банальных сужде­ний о тех или иных явлениях, морализаторских оценок и т.д. Научные и обыденные представления обладают – хотя и в раз­ной степени – нормативным и оценочным характером. Правда, если у обывателя это проявляется в вынесении им морально-этических оце­нок тем или иным политическим событиям (номинировании их «хо­рошими» или «плохими»), то у исследователя нормативным значе­нием обладают ведущие установки его концептуального подхода к политическим явлениям. Научные, технологические и обыденные воззрения обладают (не вполне одинаковой, но все же однотипной) особенностью: они мо­гут воплощаться в действительности, служить основой для принятия решений, урегулирования конфликтов и т.д. Политика же, формиру­емая в результате воплощения как обыденных, так и научных воззре­ний, обретает характер артефакта, т.е. социального явления, прин­ципиально открытого для сознательного построения и переустрой­ства своих институтов, ролей, отношений. Однако при определенной схожести отдельных элементов ука­занных способов отображения политики каждый из них создает соб­ственную интеллектуальную сферу. Как заметил Н. Луман, теория пред­ставляет собой «самореферентную» систему, способную к «самоо­граничению» (от других способов отражения) и «самоописыванию». Она не только отражает, но и обладает собственной жизнеспособно­стью (viability). Поэтому в науке складываются и действуют особый язык, способы коммуникации с внешним миром, формируются соб­ственные ценности, приоритеты и другие атрибуты. В конечном счете все это задает особую логику развития каждой области политическо­го знания. Так, для научно-теоретического знания она складывается преж­де всего под воздействием исторического процесса эволюции поли­тики, усложнения форм организации публичной власти (т.е. разви­тия объекта познания). К факторам, влияющим на ее динамику, не­пременно относится и развитие способов, средств познавательного процесса, динамика которых зависит и от особенностей познания политических явлений, и от эволюции соответствующих возможнос­тей науки, как таковой, и обществознания в целом. Имеют значение и организационные формы накопления и передачи знаний, свиде­тельствующие о роли и месте науки как социального института в том или ином обществе. Ведь одно дело, когда политика описывается в условиях диктата властей, гонений на ученых (например, в тотали­тарном обществе), а другое, когда познание осуществляется и сти­мулируется в свободном демократическом обществе. Наконец, принципиальное значение для развития политической науки имеет и ха­рактер познающего субъекта, всегда действующего в определенной социальной среде, обладающего собственным мировоззренческим отношением к фактам политики и потому способного изменять как цели, так и способы отражения политических процессов и явлений. Функции политической науки Функционирование и развитие поли­тической науки в общественной жиз­ни сочетается с выполнением ею целого ряда определенных функций, связанных не только с позна­нием политики, но и с реальной практической деятельностью в сфе­ре публичной власти. Это прежде всего дескриптивная функция, пред­полагающая необходимость всестороннего и полного описания внут­ренних и внешних связей политических явлений, их характерных признаков. Осуществление данной функции неразрывно связано с изменением и обогащением способов и приемов познания, требова­ния к которым определяются состоянием объекта, потребностями общества в получении достоверных знаний о политических измене­ниях, наличием профессиональных исполнителей и некоторых дру­гих условий. Политическая наука выполняет и оценочную функцию, предпо­лагающую вынесение суждений о политических объектах (и их свой­ствах) с точки зрения их приемлемости или неприемлемости для того или иного общественного субъекта. Иначе говоря, политичес­кие явления подвергаются со стороны ученых обязательной ценнос­тной оценке, являющейся непременной составляющей научного ана­лиза. И это не «пристрастность», а особенность процедуры познания, проявляющаяся в виде приписывания событиям тех или иных субъек­тивных значений, которое и превращает событие в политический факт. Не случайно ученые, придерживающиеся, к примеру, демок­ратических воззрений, видят в фашистском путче содержание, про­тивоположное тому, которое видят в нем сторонники такого рода действий. Политическая наука выполняет также сравнительную функцию, предполагающую обязательное сопоставление различных политичес­ких явлений (систем власти, режимов правления, типов политичес­кой культуры и т.п.), прежде чем будут сформированы выводы и оценки относительно тех или иных явлений, тенденций их развития, типологий, закономерностей и т.д. Весьма важна и преобразовательная функция политической на­уки. Она вызвана потребностью общества в формировании таких зна­ний, которые, будучи включенными в практическую деятельность в сфере власти, смогут снизить издержки государственного управле­ния, способствовать достижению большего соответствия результатов намеченным целям и т.д. Таким образом, политическая наука в той или иной степени связана с практическими преобразованиями в сфере власти, вплетена в целенаправленные действия разнообразных поли­тических сил. Составной, но весьма специфической частью решения указан­ной задачи является прогностическая функция политической науки. Она выражает потребность в разработке вероятностного знания, пред­восхищающего возможные последствия предпринимаемых действий и пытающегося гипотетически определить изменения, сопутствую­щие достижению целей. Благодаря реализации данной функции по­литического знания формируется некий первичный облик политики будущего, способный скорректировать актуальные действия сил, бо­рющихся за власть. Функция социализации направлена на формирование политичес­кого сознания у людей, включающихся в сферу властных отношений. Сопровождая жизнедеятельность индивидов, чью жизнь в той или иной мере затрагивают политические процессы, наука способствует рационализации их политических представлений, повышению уров­ня их компетентности при выполнении различных ролей в сфере вла­сти, уточнению собственных возможностей при использовании по­литической власти для защиты своих интересов. Давая логический перечень основных функций политической на­уки, мы не касаемся вопроса о реальном весе каждой из них в конк­ретном государстве и обществе. Скажем, в советские времена сто­ронники марксизма, исповедующие кредо основателя этого научно­го направления (а К. Маркс полагал, что задача ученых состоит не в объяснении, а изменении мира), рассматривали в качестве ведущей преобразовательную функцию. В то же время многие консервативно мыслящие ученые, напротив, негативно относятся к преобразовательным свойствам научного знания, отдавая предпочтение его опи­сательным функциям. Таким образом, следует признать, что значе­ние и роль тех или иных функций могут меняться в зависимости от конкретных политических условий, уровня развития научных зна­ний, чуткости правящей элиты к рекомендациям ученых, приорите­тов ведущей группы политических исследователей и ряда других фак­торов. Этапы развития научно-теоретического знания Исторически политическая наука формировалась в процессе постепен­ного перехода от способов обыден­ного восприятия политики к методам ее систематического специализированного изучения и получения на этой основе все более упоря­доченных представлений о ней. С самого зарождения политическая наука формировалась как междисциплинарная отрасль знания. Ее ста­новление и развитие тесно переплетались с философскими, этичес­кими, историческими, а впоследствии социологическими и правовыми исследованиями. К изучению политики постоянно привлека­лись и методы, характерные для естественных наук. В процессе исто­рического развития она не раз меняла свои наименования (полити­ка, научная политика, политология, политическая наука, political science, science politique и т.д.). Развиваясь как органическая составная часть гуманитарного зна­ния и в более широком понимании – духовной культуры общества, политическое знание постоянно стремилось к влиянию на механиз­мы руководства и управления обществом. Сегодня уже невозможно представить себе политическое развитие мирового сообщества без на­ложивших на него неизгладимый отпечаток идей Н. Макиавелли, Дж. Локка, М. Вебера, И. Бентама и многих других политических мыс­лителей. Причем судьбы многих государств существенно изменялись под влиянием не только макрополитических концепций (например, марксизма), но и частных технологических теорий типа «разделения властей» и др. Решающее воздействие на эволюцию научного знания оказало развитие политики как самостоятельной социальной сферы с прису­щими ей механизмами поддержания интеграции общества, институ­тами, способами властного общения людей. В конечном счете, имен­но эта эволюция предопределила превращение совокупности накоп­ленных о политике знаний в самостоятельную академическую дисциплину с собственными предметом и средствами познания. Се­годня она занимает почетное место в системе обществознания. Американский ученый Р. Даль полагал, что с логической точки зрения становление политической науки прошло три основных эта­па: философский (на нем превалировали нормативно-дедуктивные под­ходы в толковании политической жизни), эмпирический (на этом эта­пе непосредственный анализ данных превратился в основной источ­ник пополнения знаний и доминирующий способ анализа политических реалий) и этап ревизии эмпирического знания (этап кри­тического переосмысления источников развития теории, обусло­вивший разнообразие методов исследования). Однако исторически этот процесс занял не одно столетие. Если ретроспективно посмот­реть на него, то можно выделить три самых общих этапа эволюции политической науки. Первые формы специализированного (протонаучного) отображе­ния и осмысления мира политики сформировались 2,5 тыс. лет назад и существовали преимущественно в религиозно-мифологической фор­ме. Их основу составляли идеи о божественном происхождении и орга­низации власти. Позже, примерно в середине I тысячелетия, обнаружилась тенденция к большей рационализации политических пред­ставлений, появлению отдельных систематизированных учений. Так, в цивилизациях Древнего Востока доминировали идеи об устройстве отдельных государств, искусстве управления людьми. Например, Конфуций (551-479 до н.э.) разрабатывал учение о «гуманном управле­нии»; в нем государство трактовалось как средство перевоплощения идеальных семейных отношений и насаждения таким способом в об­ществе справедливости, любви к людям, благодарности к старшим. Наиболее видные представители древнегреческой мысли Платон (427-347 до н.э.) и Аристотель (384-322 до н.э.) в качестве основного объекта познания рассматривали конкретные государства, формы гос­подства отдельных правителей, наиболее отчетливые проявления пуб­личной власти. Они пытались более целостно и систематично пред­ставить себе мир политики. Так, Аристотель, развивая представления об идеальном государстве и политике как высшей форме социально­го общения, рассматривал политическую форму существования в со­отнесении с основами человеческой жизни в целом. Такие идеи основывались на практическом отождествлении по­литики и государства, нерасчлененном восприятии государства и об­щества, предполагая интегрированность организации человеческой жизни и публичной власти. Это оставляло теоретические трактовки политики в русле философии и даже частично естествознания. Одна­ко нарастание рационального описания все усложнявшихся полити­ческих явлений привело в XIII в. к созданию на основе схоластики уже специфической политической науки, именуемой то «ars politica», что означает «политическое искусство» (Альберт Великий), то «scientia politica» – «политическая наука» (Аквинат), то «doctrina politica» – «политическое учение» (Л. Гвирини) и даже «sanctissima civilis scientia» – «божественная гражданская наука» (С. Брент). Несмотря на достаточно идеалистическую трактовку политики, она символи­зировала коренной поворот в сторону формирования специализиро­ванных знаний об этой области жизни. Причем данная совокупность представлений стала и непременной составной частью гуманитарно­го образования того времени. Новое время (XVI-XIX вв.), положившее начало второму этапу развития политической науки, существенно изменило и формы, и темпы формирования политической теории. Усложнение политичес­кой сферы, постепенно выявлявшее зависимость государственной власти от области частной жизни человека, способствовало понима­нию ее как определенной социальной сферы со своими специфичес­кими основами и механизмами. Итальянский мыслитель Н. Макиа­велли первым совершил этот прорыв, разделив представления о по­литике и обществе. Введя в научный лексикон термин stato, он трактовал его не как отображение конкретного государства, а как особым образом организованную форму власти. В духе такого подхода Ж. Боден поставил вопрос о разработке методических оснований осо­бой политической науки. Громадный вклад в развитие этой отрасли знания внесли Т. Гоббс, Дж. Локк, Ж. Ж. Руссо, Ш. Монтескье, Д. Милль, И. Бентам, А. Токвиль, К. Маркс и ряд других выдающихся мыслителей, разрабатывавших идеи рационализма, свободы, равен­ства граждан. В конце XIX – начале XX в. появилось множество специализиро­ванных теорий, посвященных исследованию демократии, систем по­литического представительства интересов, элит, партий, неформаль­ных, психологических процессов. Эта эпоха дала миру имена А. Бентли, Г. Моски, В. Парето, Р. Михельса, М. Вебера, В. Вильсона, Ч. Мерриама и других выдающихся теоретиков. Конечно, в разных странах развитие научного знания о политике шло неравномерно. Однако и в России труды Б. Н. Чичерина, П. А. Новгородцева, А. И. Строгина, М. М. Ковалевского, М. Я. Острогорского, Г. В. Плеха­нова и других ученых явились достойным вкладом в процесс форми­рования политической науки. Мощный теоретический подъем на рубеже веков привел и к конституциализации политической науки в качестве самостоятельной дисциплины в учебных заведениях США (1857), а впоследствии в Германии и Франции. В 1903 г. была создана первая Американская ассоциация политических наук, объединившая в своих рядах ученых, профессионально исследовавших сферу политики. Все это позволяло говорить о становлении политической науки в качестве особой от­расли знания, занявшей свое место в структуре гуманитаристики. С первой четверти XX в. начинается современный, продолжаю­щийся и поныне, этап развития политической науки. Теперь ее раз­витие идет на основе все более усложняющихся политических свя­зей, дальнейшей политизации социальной жизни в целом, на фоне развития всего обществознания, способствующего постоянному обо­гащению методов политических исследований. Неуклонное усложне­ние социального мира привело некоторых теоретиков к идее о том, что «политическая теория современности должна сфокусировать вни­мание на фрагментированности общества».* Мир стал еще более по­литизированным, а число субдисциплин, изучающих грани полити­ческого, стало неуклонно расти, демонстрируя громадное разнооб­разие специализированных исследований, методов и приемов анализа политики. Расширение областей, подвергающихся специализирован­ным и систематическим исследованиям, привело Г. Лассуэлла в 1951 г. к мысли о необходимости введения термина «политические науки» (political science). *Веуте К. von. Politische Theorie//Staat und Politik. Neue Hagen, 1995. S. 546. Основной вклад в развитие современной политической науки вне­сли западные теоретики: Т. Парсонс, Д. Истон, Р. Дарендорф, М. Дюверже, Р. Даль, Б. Мур, Э. Даунс, Ч. Линдблом, Г. Алмонд, С. Верба, Э. Кэмпбелл и др. Современная политическая наука – авторитетней­шая академическая дисциплина; соответствующие курсы читаются во всех сколько-нибудь крупных университетах мира. В мире действует Международная ассоциация политологов (IPSA), систематически про­водятся научные конференции, симпозиумы. Мнение профессиональ­ных политологов-аналитиков является постоянным компонентом раз­работки и принятия важнейших решений в национальных государ­ствах и в международных организациях. 2. Особенности и структура политической науки Особенности политической науки Ход исторического развития, фундаментальные свойства политики, а также особенности процесса позна­ния в этой сфере придают политической науке целый ряд специфи­ческих черт. Прежде всего политическая наука представляет собой открытую систему знаний, развивающуюся на основе постоянного уточнения и обновления теоретических образов политики, расширения иссле­дований ее социального пространства. Процесс политических изме­нений непрерывно дополняется появлением новых частных и общих определений, интерпретаций явлений политики в русле новых тео­ретических координат. Именно поэтому в современной науке нет еди­ного теоретического направления, которое сформировало бы одно­значные подходы и общепризнанные оценки мира политики. Навер­ное, ни в одной другой отрасли научного знания не привлекаются на постоянной основе методы познания из других – в том числе есте­ственных – дисциплин, как в политологии. Потому-то в ней сравни­тельно невелика область общепринятых понятий и категорий. И хотя динамика политологических исследований способствует постоянно­му обновлению понятийно-категориального аппарата (использова­нию, к примеру, таких понятий, как «поле политики», «политоид», «политический дизайн», «политоценоз», «политический ландшафт» и т.д.), все же отношение к ним со стороны профессионалов-поли­тологов не всегда едино. Сложность политического объекта обусловливает и сложность стро­ения научного знания. Политическую науку характеризует многоуров­невый характер организации ее знаний. Она включает в себя: общую (фундаментальную) политологию, изучающую глубинные сущностные связи и отношения в мире политики, механизмы формирова­ния и развития данной сферы во взаимосвязи с общей картиной мира; теории среднего уровня, формулирующие принципы и уста­новки, рассчитанные на ограниченную сферу применения и ис­следование отдельных областей политики (например, теории ма­лых групп, бюрократии, организаций, государственного управле­ния, политической элиты и др.); а также прикладные теории, которые формируются в связи с необходимостью решения типовых проблем, обеспечивающих практические изменения в текущем политическом процессе (например, в области принятия политических решений, партийного строительства, урегулирования конфликтов, переговор­ном процессе и т.д.). Высокий динамизм изменений в политике, разнообразие действу­ющих в ареале публичной власти субъектов обусловливают неодноз­начность теоретических выводов и оценок. В силу этого политические истины больше привязаны к конкретной ситуации, не всегда обла­дают всеобщностью и потому весьма подвижны и релятивны. Более того, в некоторых случаях, в сравнительных (компаративистских) теориях, они исключительно быстро становятся банальными. Так что многие выводы политической науки зачастую недолговечны и зна­чительно менее универсальны, чем в других областях знания. Однако недолговечность выводов политической науки компенсируется ее высокой чувствительностью к реальным изменениям, интенсивнос­тью проводимых исследований, постоянным обновлением теорети­ческих подходов. В настоящее время область политических исследова­ний простирается от изучения неформальных отношений лидеров в процессе принятия решений до глобальных проблем современности. Проблема предмета политической науки Особую сложность политической науке придает специфический предмет ее исследования. В первом приближе­нии можно сказать, что общественная наука в самом широком плане может изучать как тенденции и закономерности развития той или иной области жизни, так и ее отдельные институты, проблемы, фак­ты, формы явлений. Традиционно ценность общественных наук, в том числе полити­ческой науки, определялась их способностью вскрыть причинно-след­ственные связи в социуме и на этой основе уловить повторяемость событий, в результате определив некие «объективные», постоянно воспроизводящиеся формы взаимной зависимости политики с дру­гими областями жизни, типы человеческого поведения в этой обла­сти жизни, способы организации государства и т.д. Сторонники та­кого подхода считают, что найденные наукой закономерности дают возможность получить истинное знание и сформировать строгую систему универсальной политической науки. В то же время многие ученые придерживаются противоположной точки зрения, полагая, что нет особых оснований для открытия «веч­ных» истин и «неизменных» политических законов. В принципе они не отрицают, что в отдельных областях политического пространства могут складываться относительно устойчивые зависимости. Однако этого явно недостаточно для того, чтобы признавать существование закономерностей функционирования и развития политического мира в целом Многовековая практика действительно демонстрирует относи­тельно устойчивые и повторяющиеся зависимости между различ­ными компонентами политического, что отражено, к примеру, в так называемом железном законе олигархии Р. Михельса (фикси­рующем тенденции к олигархиизации массовых партий); некото­рых взаимозависимостях избирательной и партийной систем, опи­санных М. Дюверже; в открытых К. Марксом «законах классовой борьбы», характеризующих известную зависимость политических позиций крупных социальных групп от их материального (эконо­мического) положения; в прослеживаемых транзитологами зависи­мостях реформации эпохи модерна от типа национальной политичес­кой культуры; в отмечаемых связях государственного правления с кон­тролируемой им территорией (Ш. Монтескье) и т.д. Правда, и эти зависимости в силу исключительной динамичности и сложности по­литической деятельности имеют характер скорее относительно жест­ких связей (генерализаций), нежели универсальных законов. Сторонники поиска политических законов не учитывают главно­го – того, что политические явления в принципе не могут быть под­вержены однозначному толкованию и оценке. То, что один теоретик рассматривает как «прогресс», для другого оказывается «регрессом». По справедливому замечанию С. Липсета, «при многовариантности любой причинно-следственной связи любые политические перемен­ные неизбежно будут давать противоречивые результаты».* В силу этого невозможно объяснить все «конечные» факторы, которые определя­ют повторяемость человеческих действий, лежащих в основе законо­мерностей. И это тем более невозможно, поскольку политическое поведение граждан формируется в сложнейших сочетаниях причин­но-следственной и функциональной зависимостей, круговых и ли­нейных, волновых и циркуляционных типов политических измене­ний. Все это существенно снижает возможности формирования ус­тойчивых зависимостей и тем более открытие универсальных закономерностей в политике. *Lipset S.M. The Social Requisites of Democracy Revisited//American Sociological Review. 1994. Vol. 59. P. 12. Конечно, на практике сформировались отдельные локальные за­висимости, демонстрирующие, к примеру, наиболее оптимальные пути строительства партий или организации избирательных кампа­ний, достижения успехов на переговорах или в разрешении конф­ликтов и т.д. Но даже эти не столько закономерности, сколько пра­вила оптимальной деятельности складываются в ограниченных сег­ментах политического пространства, причем тогда и постольку, когда и поскольку там удается обеспечить рациональное поведение и взаи­модействие субъектов. А обеспечить это, как мы увидим далее, не всегда удается. Статус политической науки По существу, отмеченные особенности предмета политической науки свидетельствуют об особом, проме­жуточном характере ее статуса как отрасли обществознания. Так, В. Виндельбанд и Г. Риккерт, классифицируя научное знание как та­ковое, разделяли так называемые идеографические, изучающие еди­ничные явления, и номотетические науки, ищущие общие законы отдельных классов явлений, среди которых выделяются чистые на­уки – математика и символическая логика и науки, имеющие целью подтвердить свои законы эмпирическим путем. Политология по своим возможностям относится к классу номотетических наук, к их второй разновидности. Однако сфера полити­ки, в которой поступки человека в значительной степени зависят от таких факторов, как приверженность долгу, следованию традициям, групповой идентичности, подверженности неосознанным соображе­ниям и т.п., нередко разрушает рациональные основания его поведе­ния, тем самым увеличивая непрогнозируемость его действий. В силу этого даже действия, осуществляемые людьми в типичных условиях, могут существенно отклоняться от типичных стандартов, изменяться без видимых на то причин. Такая ситуация превращает политическую науку в систему научных знаний, которая вечно стремится обрести определенность номотетического статуса, но каждый раз дает повод сомневаться в основательности подобных претензий. Система политической науки Как известно, большинство социальных наук исходит из различения объекта исследований, т.е. области изучаемых явлений, и предмета исследований, т.е. особой содержа­тельной черты, того или иного аспекта соответствующего типа явле­ний. В политической же науке подобное традиционное разделение имеет существенные особенности, что, в свою очередь, отражается на структуре данной области научных знаний. Так, политика, представляя собой определенную область соот­ветствующих явлений, вместе с тем обладает способностью «про­никновения» в иные сферы социальной жизни, включения в свои границы разнообразных фрагментов различных сфер общественной жизни – экономической, правовой и др. Таким образом, в содержа­ние политики как объекта политической науки наряду с устойчивы­ми явлениями (формирующимися вокруг процессов распределения власти, управления государством, отношений государства и граж­данского общества и т.д.) всегда включаются и те явления, которые лишь эпизодически приобретают политическое значение. Вот почему в качестве ее предмета могут рассматриваться как разнообразные внут­ренние грани (отношения, механизмы, компоненты и т.п.) полити­ки, так и ее внешние связи с другими сферами общества и мира. В силу этого приобретающие политический характер социальные институты и отношения включаются в содержание объекта полити­ческих исследований, что объясняет необходимость одновременно привлекать и «смежные» дисциплины. Так, например, политические аспекты экономических отношений, становясь составной частью по­литики, в то же время придают политэкономии статус «смежной» политической дисциплины. Подобным образом складывается широ­кий круг самых разнообразных, причем не только гуманитарных дис­циплин, несущих на себе отпечаток политического знания. Все это позволяет рассматривать политическую науку как интегративную область знаний, собирающую под свои знамена все дисцип­лины, которые в той или иной мере исследуют разнообразные пред­метные грани политического мира. В таком случае она выступает в качестве совокупности различных (гуманитарных и естественных) дисциплин, некой меганауки, объединяющей и одновременно созда­ющей возможность для расширения класса политических объектов. Принимая во внимание связи, определяющие место политики в системе мироздания у целом (а также рассматривая их в качестве наиболее важных предметных линий разграничения политических суб­дисциплин), можно представить систему политической науки. Эта система демонстрирует как ее внутреннее разнообразие, так и вне­шние отличия от философии, социологии, юриспруденции и других гуманитарных наук, частично исследующих политическую сферу. На рис. 1 политика представлена как составная часть всего мироз­дания. Взаимодействуя с космосом, природой, обществом и различ­ными сферами последнего, политика тем самым обозначает те свои важнейшие внешние связи, которые являются основанием для воз­никновения специфических форм научного отображения ее опреде­ленных черт и граней. Так, политика, рассмотренная в качестве органической состав­ной части всей совокупности социальных, природных и космических (символизирующих специфическую часть природных) явлений, изу­чается политической философией. Эта и сопутствующие ей дисципли­ны (политическая глобалистика, политическая гуманистика, поли­тическая антропология и др.) раскрывают наиболее общие и глубин­ные связи политически организованного сообщества с различными сферами и уровнями жизни человека, выявляя значение политики для его существования и развития. Связи политики со сферой космоса изучаются и описываются политической астрологией, пытающейся установить зависимость по­литических явлений и изменений (в поведении масс, стиле лидер­ства и др.) от расположения небесных светил, изменения солнечной активности, звездных катастроф, галактических трансформаций. Политика в ее взаимоотношениях с природой описывается целой группой наук – политической географией, политической экологией, биополитикой, электоральной географией, геоурбанистикой и др. По­литику как составную часть социума, разновидность общественных отношений исследует политическая социология, которая изучает воз­действия разнообразных социальных структур на политическую жизнь, а также обратное влияние норм и институтов власти на обществен­ные отношения. Взаимосвязи политики с отдельными сферами соци­ального – экономикой, правом, моралью и др. – изучаются соответ­ствующими дисциплинами: политической экономией, политико-пра­вовой теорией, политической этикой и др. Отдельные социальные явления (язык, средства массовой информации, реклама и т.д.) в своих отношениях с политикой порождают целый круг субдисцип­лин: политическую лингвистику, политическую информатику и др. Рис. 1. Место политики в мире как основа систематизации полити­ческих наук. 1 – космос; 2 – природа; 3 – общество; 4 – отдельные сферы общества (эконо­мика, право, мораль и др.); 5 – отдельные общественные явления; 6 – политика. Внутренние связи и отношения, механизмы и институты поли­тической жизни изучаются политологией, или политической наукой в узком смысле слова. В ее рамках формируется целый круг дисцип­лин, занятых сравнительным исследованием политических систем (сравнительная политология), механизмов формирования политики (теория государственного управления, принятия решений) и поли­тических изменений (политическая конфликтология, транзитология), неинституциональных аспектов политической жизни (теория поли­тической культуры, политической идеологии, теория международ­ной политики и т.д.). Взятая же в своем временном протяжении и рассматриваемая в качестве хронологической последовательности со­бытий, политика является уже предметом политической истории. Это системное понимание политической науки позволяет уви­деть возможности постоянного расширения теоретических представ­лений о политике, а также зафиксировать внутренние демаркации между ее отдельными дисциплинами. Такой подход помогает увидеть и то, что политические субдис­циплины помимо предметных особенностей имеют и только им при­сущие специфические концептуальные подходы (парадигмы) к изу­чению политики, используемые ими методы исследований, а также сложившийся понятийно-категориальный аппарат и некоторые дру­гие, более частные особенности присущего им познавательного про­цесса. Все эти особенности позволяют отличить не только политичес­кие субдисциплины друг от друга, но и политическую науку от соци­ологии, юриспруденции, философии и других обществоведческих дисциплин. Конечно, в этом спектре политических знаний явным приорите­том обладает политология, которая не только изучает внутреннее стро­ение политики, но и дает ее целостную интерпретацию, интегрируя все наиболее значимые результаты исследований других субдисцип­лин. Именно поэтому она была и является неразмываемым ядром этой глобальной и постоянно меняющей свой облик широкой системы научных знаний о мире политики. Для того чтобы подчеркнуть ее особое значение, обычно различают политическую науку в широком смысле слова, как объединяющую все политологические субдисцип­лины, и политическую науку в узком смысле, т.е. как отрасль зна­ний, интегрирующую сведения об этой сфере жизни и изучающую ее внутренние характеристики. Не случайно известный американс­кий теоретик Дж. Ганнел полагает, что следует различать политичес­кую теорию как «особую отрасль политической науки» и политичес­кую теорию в качестве «более общего междисциплинарного образо­вания».* *Ганнел Дж. Г. Политическая теория: эволюция отрасли//Вестник МГУ. Серия 12.1993. № l.C. 66. Широкое видение политической науки дает возможность оценить степень развитости отдельных субдисциплин, зафиксировать удель­ный вес, реальное влияние тех или иных дисциплин на всю структу­ру научного политического знания. Сегодня, к примеру, наиболь­шим влиянием и весом обладают группы политико-философских и социологических наук; в рамках политологии интенсивно развивают­ся сравнительные исследования, теория государственного управле­ния, феминистские теории, теории постмодерна, новых политических движений и т.д. В свою очередь, узкое понимание политической науки позволяет разграничивать дисциплины на «прямые» и «смеж­ные», подчеркивая при этом автономность политической науки как теоретической дисциплины, стоящей в одном ряду с другими отрас­лями обществоведения. Наблюдаемое в настоящее время расширение сферы политики вызывает тенденцию к неуклонному увеличению объема научных зна­ний. Причем в расширяющемся потоке политических знаний кроется не только увеличение числа «смежных» дисциплин, познающих тай­ны политики, но и сближение многих субдисциплин по методам по­знания. Это не ведет к превращению политологии в «мать всех наук» и не порождает синкретизированное обществознание, что наблюда­лось на заре ее социального формирования. И прежде всего потому, что в обществе существуют механизмы, предотвращающие поглоще­ние политикой общества. Однако интенсивное развитие политичес­ких наук уже сегодня, буквально на глазах изменяет структуру и фор­му общественной науки. 3. Методы политических исследований Сущность и основные этапы эволюции методов изучения политики Основным средством построения те­оретических моделей, объясняющих сущностные черты политических процессов, является метод. «Теория без метода, контролирующего и расширяющего ее, – писал К. Бойме, – бесполезна, а метод без теории, которая приводит к его ос­мысленному использованию, бесплоден».* В принципе не существует строгого соответствия теории и Метода. Так, один и тот же метод может лежать в основе множества теорий, а одна теоретическая кон­струкция способна использовать множество методов описания и ана­лиза политических явлений. В то же время существуют теории, фор­мирующиеся по преимуществу на основе какого-то определенного метода. *Веуте К. von. Politische Theorie//Staat und Politik. S. 542. Понимаемый в самом общем виде как способ познания, метод чаще всего включает в себя две переменные: определенные принципы, выра­жающие то или иное понимание политики и тем самым обусловливаю­щие основные подходы к постановке и решению политических про­блем, а также сумму определенных приемов, техник и процедур познания, применение которых зависит от уровня и характера изучаемых явлений, от стоящих перед учеными задач и условий текущего исследо­вания. В силу сложности и многомерности политических объектов при их изучении, как правило, применяется не какой-то один, а опреде­ленное сочетание, комбинация различного рода методов, которые совпадают друг с другом лишь в самом общем толковании природы поли­тики. В свою очередь, способы и приемы, используемые при описании и изучении политических явлений, служат одним из важнейших пока­зателей развития политической науки в целом. Несколько упрощая положение вещей, можно сказать, что история становления политической науки продемонстрировала вполне опреде­ленную эволюцию методов познания, выявив широкие исторические этапы, на каждом из которых доминировали определенные способы политического анализа. С этой логико-исторической точки зрения хоро­шо видно, как политические исследования постепенно переходили от одного этапа своего развития к другому. Так, безраздельно господство­вавшие на протяжении I тысячелетия философско-нормативные и тео­логические способы познания, основанные на метафизических и апри­орно-дедуктивных подходах, постепенно утратили свою лидирующую роль к наступлению Нового времени, уступив место более рационали­зированным формально-юридическим, институциональным и историко-сравнительным приемам познания политики. Последние со второй поло­вины XIX столетия стали активно использоваться наряду или вместе с социологическими приемами изучения политической жизни, в основе которых лежали разнообразные правила и принципы индуктивной ло­гики. В конце прошлого столетия это инициировало так называемую «бихевиоральную революцию», возвестившую ориентацию политичес­ких исследований на исключительно эмпирические методики, зани­мавшие практически монопольные позиции в науке с 20-х по 60-е гг. XX в. Во второй половине XX столетия, ознаменовавшей наступление постбихевиорального периода, было предложено более сложное сочета­ние традиционных и новых, количественных и качественных способов исследования политики. Конечно, с содержательной точки зрения динамика методов ни­когда не была прямолинейной. Так, еще Аристотель наряду с этико-философскими способами познания политики использовал и элементы сравнительного (компаративного) анализа, который стал одним из ве­дущих исследовательских принципов во второй половине XX столетия. В то же время и современные исследователи постоянно используют ари­стотелевскую методику дистрибутивного (ценностного) анализа. Противоречивость методов изучения политики Нелинейный характер эволюции способов познания политики сформиро­вал в современной политической науке несколько точек внутреннего напряжения, свидетельствующих о взаимном оппонировании самых разнообразных методов познания политики. Эти методы таковы: - количественные (эмпирико-аналитические, сциентистские) и качественные (нормативно-онтологические, делающие акцент на фе­номенологической природе политических явлений); - рациональные (рассматривающие рациональные мотивы в ка­честве единственного источника поведения человека) и те, что на­стаивают на доминировании подсознательных мотивов в человечес­ком поведении; - персоналистские (их сторонники рассматривают политику как отношения личности и государства)* и институциональные (рассмат­ривающие институты и нормы в качестве основных единиц полити­ческой деятельности человека); - социально ориентированные (утверждающие социальную при­роду фактов политики) и технократически ориентированные (рассмат­ривающие технику как основу создания институтов власти). *Как считает, к примеру, Г. Тиндер, «политическая теория должна быть фор­мой активности, которая фокусируется на взаимоотношении "я" и "политичес­кой жизни"» (What Should Political Theory be now ?//Ed. by J. Nelson. N.Y.. 1983. P.338). Среди многих причин, лежащих в основе противоречивости ме­тодов, прежде всего необходимо выделить изменение научной кар­тины мира, произошедшее в последние полтора столетия. Так, мно­гие методы, сформировавшиеся в прошлом веке, были неразрывно связаны с идеей прогресса, линейного развития государства и обще­ства в истории. Сегодня же преобладают более сложные картины со­циального и политического миров, которые однозначно отрицают понятия какого-то определенного вектора в политической эволюции человека и общества и утверждают понимание политики как сложно организуемого социального равновесия. В научном процессе многие способы толкования и изучения по­литической сферы, вытекающие из того или иного понимания мира, не только конкурировали между собой, но и пытались занять доми­нирующие позиции в научных исследованиях. Желание создать теоретические концепты, претендующие на монопольные позиции в науке, заметно прежде всего в столкновении двух, возможно, веду­щих тенденций в современной политической науке: позитивистской (технико-рационалистской, в конечном счете ориентирующей ис­следование политики на количественные методы и стремящейся превратить политологию в точную науку) и политико-философской в широком смысле слова (теоретической, ориентирующейся на разно­образные исторические, социокультурные, психологические, антро­пологические и иные аналогичные подходы и методы исследований). Бихевиоризм В этом смысле крайне показательна борьба указанных тенденций в XX сто­летии, первые два десятилетия которого знаменовали бурный натиск бихевиоризма, пришедшего в политическую науку из психологии. А. Бентли, Э. Торндайк, Ч. Мериам, Г. Лассуэлл и их единомышленники пыта­лись на этой основе вытеснить господствовавший до того времени тео­ретический формализм, институционально-юридические ограничения исследований политики. Их «научный метод» предполагал необходи­мость эмпирического подтверждения данных в качестве единственного основания конституциализации науки. Главным объектом исследования объявлялось поведение человека, а в качестве условий превращения теоретических исследований в научные предлагались приемы верифика­ции (интерсубъективной, т.е. доступной для других ученых, проверки полученных выводов), квантификации (количественного измерения) и обеспечения операциональности исследований (соблюдения последова­тельности в применении познавательных операций). С методологической точки зрения в основе такой теоретической заявки по сути дела лежало стремление не просто минимизировать пристрастность и субъективность анализа, а элиминировать (исклю­чить) фигуру ученого из процедуры научных исследований. Иными словами, признавалось, что ценностные суждения ученого, его философско-мировоззренческая позиция так или иначе влияют на по­лучаемые им выводы, препятствуя получению объективной, науч­ной оценки явления. Таким образом, жестко разделялись политичес­кие факты и ценности. Оценочные суждения легче всего вытеснялись из научных иссле­дований при изучении тех областей политики, в которых можно было дать количественную интерпретацию событиям. Поэтому основным предметом исследований сторонников бихевиоральной методологии стали выборы, деятельность партий или – в более широком смыс­ле – индивидуальное и микрогрупповое поведение политических субъектов (акторов). Однако основополагающая формула сторонни­ков бихевиоризма «S (стимул) – R (реакция)», утверждавшая жест­кую зависимость между побуждением и характером действия инди­вида, оказалась слишком упрощенной для того, чтобы разгадать за­гадки человеческого, чрезвычайно субъективного поведения в сфере политики. Более того, данная методология была неспособна объяс­нить механизмы взаимодействия крупных социальных групп, дать кон­цептуальную оценку политики в мире в целом. Возникнув как анти­теза чистому теоретизированию и умозрению, бихевиоризм породил новые трудности познания, одновременно продемонстрировав и ог­раниченность сугубо количественных измерений политического. Стремление подвергнуть все проявления политического количе­ственному измерению П. А. Сорокин называл «квантофренией», ко­торая отвлекала теорию от решения важнейших проблем и создавала методологический тупик. «Квантификация, – писали американские ученые Г. Алмонд и С. Генсо, – несомненно внесла вклад в крупные достижения в политической науке и других социальных науках. Но она также породила значительное количество псевдонаучных опы­тов, выпячивающих форму, а не содержание исследования».* *Almond G., Genco S. Clouds, clocks and the Study of Politics//World Politics. 1977. Vol. XXIX, № 4. P. 506. Основные современные методы изучения политики Уже в 30-х гг. американский теоре­тик Т. Парсонс, критически оцени­вая возможности бихевиоризма, вы­ступил против чрезмерного эмпиризма данного метода и направ­ления исследований политики, настаивая на том, что наука прежде всего должна руководствоваться определенной теоретической мыс­лью, способной объяснить совокупность фактов на основе каузаль­ной (причинной) и нормативной зависимостей. Другой видный аме­риканский ученый Д. Истон считал, что в силу чрезвычайной слож­ности политики теоретическое описание событий должно базироваться на предварительных гипотезах, опирающихся на общее видение си­туации. Он подчеркивал также, что для ученого крайне важно истол­ковывать факты, наблюдая их в широком социальном контексте. В этих условиях была востребована и философско-нормативная традиция, дававшая критику ценностно нейтрального отношения к политике. В рамках данной традиции были заново осмыслены идеи Р. Михельса и М. Острогорского, утверждавших, что деятельность политических институтов невозможно исследовать без анализа их не­формальных связей; представления Дж. Уоллеса, Дж. Коуэлла и Г. Лассуэлла о принципиальности психологических компонентов для по­нимания политического поведения; мысли У. Эллиота и Ч. Бирда о наличии «идеальных целей» в государственном управлении; посттех­нократические идеи Б. Турнера, настаивающего на дополнении техиицистских подходов нравственными соображениями, и т.д. Такая методологическая установка, ориентированная на форми­рование новых способов объяснения политики, объективно стиму­лировала массовый приток в политическую теорию разнообразных способов и приемов познания не только из общественных, но и естественных наук – географии, математики, системной теории, ки­бернетики, герменевтики и др. В русле этой же традиции во второй половине XX столетия были концептуализированы важнейшие, лежащие теперь в основе полити­ческого анализа методы структурно-функционального анализа (Т. Парсонс, М. Леви, Р. Мертон), системного (Д. Истон), информационно-кибернетического (К. Дойч), коммуникативного (Ю. Хабермас) и по­литико-культурного (Г. Алмонд) исследования политики. Совокупность приемов исследования политики чрезвычайно услож­нилась. Так, ученые, использовавшие структурно-функциональный ме­тод, рассматривали политику как скоординированное взаимодействие элементов, составляющих ее сложную структуру и обусловливающих выполнение ею определенных функций в рамках общественного целого. Признавалось, что на характер ролей, позиций, стилей поведения по­литических субъектов существенное воздействие оказывает назначение каждого из элементов. Изменения и развитие политических явлений интерпретировались как результат усложнения структурно-функциональ­ных элементов, расщепления старых и возникновение новых, более адаптированных к вновь возникшим условиям. Системный метод ориен­тировал исследователей на рассмотрение политики в качестве опреде­ленной саморегулирующейся социальной целостности, постоянно вза­имодействующей с внешней средой. Ее точки контакта с внешней сре­дой, так называемые подсистемы «входа» и «выхода», фиксировали качественные особенности поведения граждан при выражении ими тре­бований к власти, а также при выполнении ее решений. Политико-культурные методы заложили в основание исследований политики субъек­тивные ориентации элитарных и массовых субъектов на политические объекты, которые в соответствии с ними видоизменяли формы своего поведения, характер деятельности политических институтов и другие параметры функционирования власти. Благодаря кибернетическим методам политика анализировалась через призму информационных потоков, построенных на принципе обратной связи, и сети целенаправленных коммуникативных действий и механизмов, обеспечивающих отношения управляющих и управля­емых на всех уровнях взаимоотношений внутри общества и с внеш­ней средой. Методы коммуникативного подхода требовали раскрывать свойства политики через изучение складывающихся в политическом пространстве способов общения людей, формирующихся между ними смыслозначимых контактов и т.д. Наряду с указанными методами, способами изучения полити­ки важное значение имеют также социологические (объясняющие политические действия людей с точки зрения различных парамет­ров их общественного положения – социальных ролей, статуса и т.п.), антропологические (интерпретирующие политические собы­тия в качестве разнообразных проявлений человеческой природы), психологические (абсолютизирующие эмоционально-чувственную де­терминацию политических действий человека), институциональные (квалифицирующие организационные структуры как основные зве­нья политики) и некоторые другие методы. Особенности современного этапа исследования политики Современный период еще более ус­ложнил сочетания и комбинации использования всех этих методов ана­лиза политики, введя новые едини­цы их измерения, способы обобщения сведений. Но в целом все же можно выделить две главные тенденции в развитии современных ме­тодов изучения политики. Что касается первой из них, то необходи­мо иметь в виду следующее. Во-первых, в видоизмененном виде продолжают действовать ос­новные тенденции и подходы к исследованию политических явле­ний, сложившиеся в предшествующий период. В частности, в русле обновления теоретических образов политики продолжилось развитие «техницистского», утилитаристского направления в виде методоло­гии Public Choice (общественного выбора), и прежде всего в виде теории «рационального выбора». Утверждая постоянство ориентации человека в политической сфере на сугубо рациональные соображе­ния, ее сторонники свели всю политику к взаимодействию матери­альных интересов людей, осознанно преследующих свои эгоистичес­кие цели и постоянно стремящихся к выгоде. По сути дела такое откровенное пренебрежение духовными ценностями, личными привязанностями, традициями и убеждениями человека претендовало на совершение не менее крупной революции, чем бихевиоризм. Од­нако интерпретация политики как совокупности исключительно ра­зумных (рациональных) и эгоистических форм человеческого пове­дения не способствовала получению существенно новых результатов об этой сфере человеческой жизни. Правда, отдельные ученые пыта­ются более гибко использовать данную методологию, рассматривая, к примеру, рациональность применительно к анализу массового со­знания как минимально значимую величину, зато применительно к поведению элитарных кругов – как фактор, способный принести достоверные результаты.* *Fiorma М . Р . Congress: Keystone of Washington Establishment. New Haven (Conn.): Yale University Press, 1989. Наряду с совершенствованием различных подходов в русле ути­литаристской тенденции идет и чисто техническое совершенствова­ние способов познания мира политики; в частности разрабатывают­ся: методики многомерного статистического анализа, способы ими­тационно-математического моделирования, стохастические методы, пат-исследования (изучающие альтернативы деятельности в рамках статического равновесия), векторный анализ, методика социальной экологии, динамические и стохастические модели политики, техники искусственного интеллекта, когнитивной психологии, составля­ются политические экспертные системы и базы данных и др. Во-вторых, неспособность сугубо рациональных воззрений рас­крыть значение чисто человеческих, неинституциональных факторов политической жизни усиливает потребность в привлечении разнооб­разных аксиологических подходов, которые пытаются проинтерпре­тировать политическую жизнь через матрицу человека. Иными слова­ми, наряду с утилитаристскими методами совершенствуются и мето­ды, способные вложить в понятие «цель политической деятельности» смысл, убеждение, ценность, отразив тем самым чисто человечес­кие свойства политического взаимодействия, не постигаемые коли­чественными методами. Качественные методы не отрывают ценность от факта, а интегрируют его в рамках исследовательской парадигмы, обобщают на ее основе добытую эмпирическим путем информацию. Причем в постмодернистских теориях сегодня, как правило, абсолю­тизируются не общесоциальные стандарты, а групповые ценности и приоритеты, которые становятся точкой отсчета для рассмотрения и оценки всей политики. Таким образом, ценностные основания ис­следования политики расширяются и реляционизируются. Наиболее показательным примером качественного обновления исследовательских программ и методов в этом направлении изучения политики является формирование так называемого нового институционализма, который «сочетает прежний институционализм с теори­ями развития».* Его основная установка такова: разум, интеллект пред­ставляют собой ограниченный ресурс в политической сфере, а сле­довательно, политическая эволюция не укладывается в эволюцию только институтов власти. Новые институционалисты понимают по­литические институты как не тесно связанные группы, пронизанные собственными неформальными традициями и обладающие локаль­ной солидарностью. Поэтому характер их функционирования прин­ципиально зависит от национального характера личности, действую­щих в обществе традиций, реально сложившегося порядка вещей. Но, инициируя девиантное (отклоняющееся от ролевых стандартов) по­ведение людей, институты, тем не менее, не в состоянии урегулиро­вать его. Признается и то, что сферой главного интереса человека являются не глобальные, а местные проблемы. *Аптер Д. И. Сравнительная политология: вчера и сегодня//Политическая наука. Новые направления/Под ред. Р. Гудина, Х. Д. Клингемана. М., 1999. С. 374. Показательно, что формирование методики «нового институционализма» демонстрирует и вторую важнейшую тенденцию в развитии современных методов исследования политики, а именно тенденцию к синтезу исследовательских методик и техник, способствующему сня­тию антагонизма интересов и ценностей, акторов и институтов, по­веденческих и организационных схем, идеализма и материализма. При этом идет как бы разделение сфер применения методов: одни из них больше приспосабливаются к объяснению локальных ситуаций, дру­гие – к концептуальному изучению политики. Одни исследователи используют по преимуществу константные величины, другие – пе­ременные. Но в целом большинство современных ученых уже не ве­дет споров о том, что первично – рациональность или иррациональ­ность, и не мыслит по принципу «или-или». Меняется сама атмос­фера, дух научных исследований. В то же время следует учитывать, что объединение методологи­ческого инструментария и достигаемое на этом пути согласие между учеными в объяснении явлений не ведет к согласию сторонников различных теоретических представлений во взглядах на политику, на методы ее исследования. Согласие относительно методов имеет ситу­ативный характер: оно достигается на основе объяснения группы яв­лений, отдельных событий. Иными словами, методы универсализируются, а концепции дифференцируются. Интеграция политической науки осуществляется на базе дифференциации разного рода теорий. Роль традиций в изучении политики Эволюция теоретических представле­ний и методов изучения политики самым непосредственным образом определяется условиями, в которых идет накопление научных зна­ний. Проще говоря, политическая наука формировалась и формиру­ется прежде всего как способ саморефлексии конкретного общества, переживающего и описывающего свои конкретные конфликты, стал­кивающегося с теми или иными проблемами. Даже современные ин­формационные возможности, качественно новый уровень междуна­родного сотрудничества, все более и более проявляющиеся зависи­мости взаимосвязанного мира не меняют страновых, национальных приоритетов в политической науке. Так, в государствах Европы, в США, Индии и ряде других стран политическая наука сделала (после Второй мировой войны) каче­ственный скачок в своем развитии. В то же время в России, других бывших социалистических странах власти длительное время не толь­ко не поощряли политические исследования, но и всячески препят­ствовали беспристрастному анализу властных отношений. Не удиви­тельно, что в нашей стране прервалась традиция развития полити­ческой науки, заложенная исследованиями Ю. Крижанича, учеными «государственной школы», русскими анархистами во главе с П. Кро­поткиным, а также И. Ильиным, Н. Бердяевым и другими выдающи­мися философами, правоведами, социологами. Только со второй по­ловины 80-х гг. XX в. политология стала утверждаться в России в ка­честве самостоятельной дисциплины. Специфические условия, задачи, стоящие на пути демократиза­ции нашей страны, заставляют отечественных ученых уделять большее внимание проблемам организации власти, формирования поли­тической системы, а также механизмам обеспечения перехода к де­мократии. В то же время страны, уже совершившие переход к таким политическим порядкам, сегодня в большей степени сосредоточены на изучении политического поведения личности, отношений между различными группами, становления нового мирового порядка. Тот факт, что в основе теоретических исследований всегда лежит уникальный страновой опыт, говорит и о том, что выводы и оценки, полученные в одной стране и в одно политическое время, нельзя механически транслировать в совершенно иные социальные и поли­тические, культурные и экономические условия. Например, для ус­пешной демократизации российского общества подходит не все не только из политического наследия древнегреческих республик, но и из современного опыта преобразований в ряде западных и восточно­европейских стран. Традиционно в странах Континентальной Европы, чьи общена­учные, познавательные устои опирались на философские и истори­ческие исследования, развитие политической науки в большей сте­пени ориентировалось на формирование разнообразных теоретичес­ких, политико-философских конструкций. В то же время в США, где сложились традиции психологических и социологических исследова­ний, приоритет остался за поведенческими методиками. Как считал, например, один из выдающихся американских теоретиков Ч. Мерриам, «статистическое наблюдение» и более точное измерение «фактов и сил» является главным направлением в развитии политической те­ории.* В России большое значение до сих пор уделяется качествен­ным методам анализа, философским, социокультурным, этическим методам исследования, нацеленным на более концептуальное ото­бражение политики, выявление ее скрытых интериорных (внутренне присущих) оснований. * Mernam Ch. The Present State of the Study ofPolitics//American Political Science Review. 1921. № 15. P. 174 Специфика и традиции политических исследований в разных стра­нах проявляются и на семантическом уровне. Так, в лексиконе науки некоторых стран существуют особые термины, которые сохраняют свою уникальность и не имеют синонимов в других научных языках. Например, русский термин «соборность» не имеет аналогов в языках народов других стран. Или, скажем, в русском языке существует одно слово «политика», в английском же – несколько терминов, раскры­вающих область политики как сферу, политический строй и полити­ческое поведение. Соответственно в американской науке сформировалось, а впос­ледствии получило широкое распространение изучение политичес­ких явлений в рамках трех функциональных направлений: polity изучает строение власти, ее институты, структуру, нормы, организа­цию; policy делает акцент на характере функционирования этих ин­ститутов, типе изменений, динамике политического процесса; politics раскрывает политическое поведение различных акторов, их мотива­цию, установки, субъективный контекст политики, механизмы ее формирования. При всем этом общемировой процесс формирования политичес­кой науки неизбежно приводит к постоянному заимствованию уче­ными одних стран терминов из научного лексикона других стран. Так, в мировой науке, где по-прежнему основной вклад в ее развитие принадлежит западным странам, довольно много понятий, вошед­ших в научную лексику в англоязычной форме. Например, «актор», «маркетинг», «менеджмент» и др. Даже при наличии аналогов в рус­ском языке они постоянно используются в политическом анализе. В некоторых странах, как, например, во Франции, пытаются запре­тительными мерами бороться с иноязычными терминами, но это не останавливает такие заимствования и словоприменения. Объективную основу данного процесса составляют универсализа­ция научного знания, стремление к расширению конвенциональности понятийного аппарата, т.е. те тенденции, которые свойственны раз­витию политологии как мировой науки. В этом процессе просто неиз­бежны семантические заимствования, позволяющие профессионалам лучше понимать друг друга. Такая солидарность в использовании язы­ковых структур особенно сильна среди сторонников тех или иных на­учных школ и направлений: она стирает национальные границы и упрощает внутринаучную коммуникацию. Однако этот процесс нельзя форсировать искусственно, памятуя о том, что развитие науки в каж­дой отдельной стране опирается прежде всего на семантические струк­туры родного языка. Глава 2. ОСНОВНЫЕ ПАРАДИГМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ 1. Теологическая парадигма Природа парадигмального мышления Несмотря на развитие научного зна­ния содержание «политики» посто­янно остается открытым, подверга­ясь изменениям и дополнениям по мере возникновения новых теоретических моделей. Оно демонстрирует тщетность однозначных интерпретаций феномена политики, стремления поймать ее вечно ускользающую специфику в границах единожды найденной логики, без доопределения уже имеющихся дефиниций альтернативными суж­дениями. Множественность складывающихся образов политики – неоспоримое свидетельство полисубстанциональности политическо­го, как такового. Политическая наука не терпит претензий на выра­жение «единственной» истины в знаниях о политике. Термин «политика» возник еще в Древней Греции (от греч. polis – город) и первоначально означал различные формы государственно­го правления. Так, название одного из первых произведений, посвя­щенных изучению политики, трактат Аристотеля «La politika» дос­ловно так и переводится: «То, что относится к государству». Впослед­ствии за политикой закрепилось множество смыслов: сфера, линия поведения и действий, способ урегулирования, характер человечес­ких отношений и т.д. По мере накопления представлений о свойствах и сущности политики, полученных с помощью разных областей зна­ния, по мере составления ее многочисленных типологизаций, клас­сификаций и оценок, подготавливалась почва для того «информаци­онного шока», который не только разнообразит понимание полити­ческой действительности, но и нередко блокирует саму возможность выделить в ней нечто главное. В то же время во всей совокупности научных представлений о политике существуют и такие теоретические конструкции, которые концептуализируют всю гамму идей, оценок, чувств, представлений. Эти основополагающие по своему характеру представления о приро­де и сущности политики выступают своеобразным теоретическим фун­даментом, на котором выстраивается вся совокупность наблюдений и выводов о разнообразных, описываемых на протяжении веков, фор­мах государственного устройства, отношений между элитарными и неэлитарными слоями общества, деятельности структур институтов власти и т.д. Выражая те или иные принципы понимания политики, эти основополагающие воззрения задают направленность исследова­нию данной области действительности, служат критерием выбора методов ее исследования и отбора фактов, выступают основанием для соответствующих обобщений и классификаций политических яв­лений. Для того чтобы подчеркнуть специфику такого рода теоретичес­ких построений в общественной науке в целом, в 20-х гг. XX столетия американский историк науки Т. Кун ввел в научный оборот понятие «парадигма». В целом он дал более двадцати определений этого поня­тия, связывая их с этапами развития научного знания и определения статуса науки. Однако в наиболее общем смысле он трактовал пара­дигму как своеобразную логическую модель постановки и решения познавательной проблемы. Правда, при таком подходе парадигмальным характером могли обладать любые целенаправленные исследо­вания, в том числе и посвященные изучению отдельных сторон и компонентов политической жизни (например, поведения элит, дея­тельности партийных и государственных институтов и т.д.). Вместе с тем фундаментальное значение для политической науки в целом имеют те парадигмы, которые истолковывают ее природу и сущность, источники формирования и развития, масштабы распрост­ранения, наиболее важные черты и свойства этой области действи­тельности. Задавая основные единицы измерения политики, подоб­ные теоретические конструкты формируют целостные, концептуаль­но оформленные представления о политической сфере, одновременно давая возможность вписать сформированный теоретический образ политики в более широкие идейные рамки, раскрывающие сложив­шиеся у той или иной группы исследователей представления о картине мира. Все это придает таким парадигматическим представлени­ям статус и значение основополагающих теоретических конструк­ций, которые организуют все политическое знание и дают начало целым классам доктрин, развивающих их основные идеи. Организуя мощнейший интеллектуальный поток познания поли­тики и одновременно воплощая различные способы объяснения ее природы и сущности, такие концептуальные конструкты превраща­ют политологию в мультипарадигматическую науку, в отрасль знания, допускающую различные способы теоретической интерпрета­ции политических явлений. Как мы увидим далее, не все парадигмы обладают одним и тем же значением в общей картине научного зна­ния. Однако, обладая разными познавательными достоинствами, в своей совокупности они способствуют необычайно богатому и все­стороннему описанию данного общественного явления. Фундаментальный характер политологических парадигм прояв­ляется и в том, что соответствующие подходы к пониманию полити­ки служат концептуальным основанием не только для сугубо теоре­тических, но и для прикладных исследований. Иначе говоря, рас­крывая ее внутренние и внешние связи политики с другими сферами общественной жизни, указанные парадигмы используются и для раз­решения конкретных политических проблем. С высот нынешнего дня можно увидеть, как в течение веков откристаллизовывались теоретические концепты, обладающие четко сформировавшейся способностью к целостному и специфическому описанию природы и сущности политики. Предельно обобщая осно­вания классификации подобных основополагающих для политологии парадигм, можно отметить попытки объяснения сущностных ха­рактеристик политики действием самых разных – сверхъестествен­ных, природных и социальных – факторов. В силу этого можно условно выделить соответственно теологическую, натуралистическую и социоцентристскую парадигмы. Такая классификация имеет не только логический характер, ис­черпывающий все варианты толкования политики. В самом главном и основном она демонстрирует, что и в настоящее время не прекраща­ются попытки вывести природу политики за рамки социального, объяснить источники и механизмы ее развития, не прибегая к помо­щи общественных факторов. Теологическая парадигма Как известно, на ранних этапах су­ществования общества источники социальных связей и поведения людей объяснялись по преимуществу в рамках учения о божественном происхождении человеческой жиз­ни: Бог (демиург, абсолют) полностью определяет земные порядки, источая власть и повелевая человеком. В рамках заданных им отноше­ний «царь» и «народ» полностью зависели от божественного промыс­ла, ни в малейшей степени не претендуя на какую-либо самостоя­тельность в сфере власти. Их роль заключалась лишь в передаче, воп­лощении небесной воли. Такое сверхъестественное объяснение природы власти, полностью исключавшее человека из числа творцов политики (государства) свидетельствовало о неспособности полити­ческой мысли того времени дать рациональное истолкование этого вида реальности, выявить его внешние и внутренние связи. Это положение сохранялось вплоть до появления трудов Фомы Аквинского, утвердивших иную интерпретацию теологического под­хода. Средневековый мыслитель исходил из наличия трех основных элементов власти: принципа, способа и существования. Первый исхо­дит от Бога, второй и третий являются производными от человечес­кого права. Таким образом, и власть, и субъекты власти определя­лись не только сверхъестественным проявлением божественной воли, но и волей Человека. Власть выступала как некая комбинация неви­димого, провиденциального управления и человеческих усилий. Божественный промысел формировал самые общие установления вла­сти, а ее реальное, земное пространство и формы наполнялись дей­ствиями услышавших глас Божий людей, обладавших собственной волей и имевших собственные интересы. Конечно, удельный вес или авторитет человеческого права не играл решающей роли в объяснении перепитий политической жизни. Могущество власти исходило от Бога, а роль и назначение человека состояли в необходимости точного и полного отражения в своем поведении предначертаний Всевышнего. Признание властных полномо­чий Божества означало также внутреннюю ограниченность, несво­боду властных притязаний людей, которые вынуждены были ограни­чивать свои интересы соображениями высшей и непререкаемой воли. В эпоху господства тоталитарных режимов весьма точно копиро­валась логика политических взаимоотношений людей и власти, пред­ложенных средневековым философом, – строгую иерархичность, на­личие высших авторитетов, способных «правильно» истолковать все политические и властные коллизии, недоступные для понимания непосвященных, и т.д. Однако некоторые важные черты политики и власти, сформулированные теологическим подходом, проявились не только в деспотиях XX в. По существу история политики продемонстрировала определен­ную неподвластность человеку многих политических связей и отно­шений, которую теологи связывали с невидимым влиянием Боже­ства. Даже мыслители, совершенно иначе трактовавшие природу по­литики и власти, также отмечали наличие какой-то необъяснимой загадки, тайны человеческого существования в этой сфере, вечной недосказанности, недоговоренности в действиях реализующего здесь свои интересы человека. Как можно заметить, в основе такого подхода лежат не присущие научному знанию логические и рациональные подходы, а принципы веры, необъяснимой с точки зрения разума убежденности в потусто­ронних источниках творения мира. В современных условиях в основном лишь богословские философы исповедуют подобные постулаты, одна­ко надо признать, что данная парадигма зафиксировала некоторые важ­ные характеристики феномена политики. Ряд ученых полагают, что, не получив сегодня широкого распространения в интеллектуальной среде в силу своей чувственной и потусторонней заостренности, этот подход сможет проявить себя на следующих ступенях развития научного зна­ния, накопления новых данных о строении мира. 2. Натуралистическая парадигма Сущность натуралистического подхода к политике С помощью натуралистической пара­дигмы ученые пытаются объяснить природу политики, исходя из доми­нирующего значения факторов внесоциального характера. В отличие от принципов теологического под­хода в основе этой группы идей лежат воззрения рационального тол­ка. В своей совокупности они открывают возможности для попыток обоснования приоритетности природных источников политической жизни, выступающих либо в виде физико-географической среды, либо различных свойств живой природы, включая биологические характе­ристики самого человека. Учитывая разнообразие подобного рода фак­торов и предпосылок, действующих в рамках этого широкого круга явлений, можно говорить и о различных ответвлениях внутри натура­листической парадигмы. Так, если в качестве основных детерминант, определяющих фор­мирование и развитие политической жизни, рассматриваются терри­ториальные, экономико-географические, физико-климатические и другие аналогичные явления, то можно признать наличие географи­ческого подхода. Концепции, авторы которых объясняют природу политического поведения как одну из форм эволюции и адаптации орга­низма к условиям его существования, сложившуюся под влиянием естественного отбора, как результат действия его физиологических механизмов, образуют так называемый биополитический подход. Те же концепции, где в качестве исходного начала, объясняющего при­роду политики, рассматриваются врожденные психические свойства человека, его эмоциогенные, инстинктивно-рефлекторные черты и механизмы поведения, составляют психологизаторский подход. Рас­смотрим эти подходы и соответствующие им идеи более подробно. Географическая парадигма В целом идеи о влиянии географи­ческой среды на политику высказы­вали еще Гиппократ, Платон, Аристотель и другие античные мысли­тели. Но, видимо, основателем доктрины, объясняющей природу по­литики воздействием географических факторов, можно считать французских мыслителей Ж. Бодена (XVI в.), сформулировавшего те­орию влияния климата на политическое поведение людей, и Ш. Мон­тескье (XVII в.), первым связавшего форму государственного уст­ройства с размером занимаемой им территории. Так, Ж. Боден в одном из своих трудов писал, что народы уме­ренных областей более сильны и менее хитры, чем народы Юга. Они умнее и сильнее, чем народы Севера, и более подходят для управле­ния государством. Поэтому великие армии пришли с севера, тогда как оккультизм, философия, математика и прочие созерцательные науки были порождением южных народов. Политические науки, за­коны, юриспруденция, искусство красноречия и спора ведут свое начало от срединных народов, и у них же возникли все великие им­перии: империи ассирийцев, мидийцев, персов, парфян, греков, рим­лян, кельтов. Сформулированные Боденом представления о фаталь­ной связи общества со средой были развиты впоследствии Ш. Мон­тескье, который писал: «Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины – под­чиняться монарху, а обширные империи – состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правле­ния государство должно сохранять свои размеры и что дух этого госу­дарства будет изменяться в зависимости от расширения и сужения пределов его территории».* * Монтескье Ш. Е. Избранные произведения. М., 1955. С. 266. Впоследствии, особенно на рубеже XIX-XX вв., эти идеи и пред­ставления получили интеллектуальную поддержку ученых, которые выдвинули идею сопоставления истории человечества с историей при­роды (К. Риттер), сформулировали антропогеографические принци­пы политических исследований (Ф. Ратцель, Г. Маккиндер) и элек­торальной географии (А. Зигфрид), обосновали самые разные сценарии международной стратегии государств (К. Хаусхофер, А. Мэхэн и др.), оформив таким образом относительно самостоятельные науч­ные направления – геополитику и политическую географию. За долгие годы эволюции географической парадигмы как формы политической мысли решающее значение в объяснении природы поли­тики придавалось разным факторам, к примеру, «хартленду» – средин­ному «сердцу» земли, включающему районы Евразии (Г. Маккиндер), «римленду» – освещающему мощь океанических держав (Н. Спайкман), элементам «почвы», характеризующим: положение страны, простран­ство и границы (Ф. Ратцель), либо определенным тенденциям в разви­тии географической среды, в частности идущему с Востока на Северо-Запад «иссушению Земли» (Э. Хантингтон), и т.д. Тем не менее суть подхода, географической парадигмы оставалась прежней: политичес­кие процессы неизменно признавались зависимыми от географической среды в целом или ее отдельных компонентов. Смысл данной парадиг­мы А. Тойнби сформулировал так: все стимулы к развитию цивилиза­ций растут строго пропорционально враждебности среды. Потому-то и политическое искусство коренится в борении с этими силами и являет­ся специфическим ответом на вызовы среды. В ряде теорий однозначность геодетерминизма значительно смяг­чалась. Например, представители так называемой школы «человечес­кой географии» (Ж. Брюн) утверждали, что географическая среда представляет собой лишь канву человеческой деятельности, давая человеку возможность «вышивать по ней свой рисунок». Идеи этого географического поссибилизма (фр. possibilite – возможность) зна­чительно оживили и усилили теоретическую аргументацию геогра­фической парадигмы, позволяя более гибко и реалистично объяс­нять влияние природной среды на политические процессы. Неразрывная связь данного концептуального подхода с практи­ческими проблемами, т.е. возможность объяснить с его помощью те или иные стороны поведения государств или других политических акторов, способствовала формированию особой отрасли политологических знаний – геополитики. Впервые данный термин выдвинул шведский ученый Р. Челлен в конце XIX в. Первоначально задача геополитики виделась в анализе географического влияния на сило­вые отношения в мировой политике, связанной с сохранением тер­риториальной целостности, суверенитета и безопасности государства. Впоследствии представители геополитики стали более широко трак­товать отношения политически организованного сообщества и тер­риториального пространства, пытаясь выявить особую логику власт­ных взаимодействий, формируемую государствами (институтами) в зависимости от физико-географических факторов (наличия сухопут­ных или морских границ, протяженности территорий и т.д.). В целом геополитика трактует территорию, географическое поло­жение страны как уникальный политический ресурс, определяющий возможности государства в деле своего жизнеобеспечения, развития торговых, финансовых и других отношений. Соответственно геопо­литика породила целый ряд частных теорий, объясняющих необхо­димость проведения той или иной политики в сфере международных отношений (например, теории «естественных границ» Р. Хартшорна, «окраинных зон» С. Коэна, теория «домино» и др.) или сохранения целостности страны во внутриполитическом плане (разнообразные теории федерализма). В настоящее время геополитические методы политического регу­лирования способны оказывать серьезное влияние на решение правя­щими режимами многих внешне- и внутриполитических проблем, например, в разрешении конфликтов между центром и периферией; в организации административно-государственного устройства нацмень­шинств; в проведении избирательных кампаний, выработке новых геостратегий в связи с окончанием «холодной войны» и т.д. Вместе с тем очевидно, что детерминирующее влияние природной среды на политику не может объяснить все другие факторы ее формирования и развития, а следовательно, и сформировать достоверный концепту­альный образ политики. Биополитическая парадигма Биополитика как самостоятельная методология изучения политики сло­жилась в основном в 70-х гг. XX в. в американской науке. Ее сторонники рассматривают в качестве веду­щего источника политического поведения человека чувственные, физиологические, инстинктивные факторы, или так называемые уль­тимативные (первичные) причины, отражающие видовое своеобра­зие человека как живого существа и играющие решающую роль в его адаптации к условиям существования. Эта первичная причинность создает у человека различного рода «склонности», «влечения», «пред­расположенности», которые впоследствии опосредуются разнообраз­ными вторичными (проксиматичными) причинами – культурными обычаями, традициями, моральными нормами и др., но при этом они ничуть не теряют своей ведущей роли. Такого рода теоретические установки опираются на ряд естествен­но-научных положений, в частности, на теорию естественного отбо­ра Ч. Дарвина, теорию «смешанного поведения» Н. Тинбергена, на исследования агрессивности животных К. Лоренца, доктрину италь­янских ученых Ц. Ламброзо и М. Нордау о биологической природе господствующего класса, на биологизаторские тенденции в позити­вистской философии, натурализм и некоторые другие идеи. В современном виде биологическая парадигма представляет со­бой сознательно сконструированную теорию, базирующуюся на син­тезе физиологии, генетики, биологии поведения, экологии и эволю­ционистской философии. Если, к примеру, Э. Дюркгейм считал, что биологизация культурных норм, связывающих субъектов политики, приводит к аномии (распаду ценностных основ), а впоследствии и к разрушению самой политической жизни, то сторонники биологи­ческой парадигмы придерживаются прямо противоположных подхо­дов. С их точки зрения, примат инстинктивных, генетически врож­денных свойств и качеств людей только и может служить достаточ­ным основанием для существования политической сферы. В принципе вся биометодология в политической науке строится на признании наличия общих для человека и животного начал и по­нятий. Для доказательства этого широко используется принцип антропоморфоза, приписывающий животным «человеческие» свойства (которыми они не обладают или обладают частично), а затем снова транслирующий их на человеческое поведение. Считается, например, что людей и животных роднит генетическая приспособляемость к внешней среде, альтруизм (способность уменьшать индивидуальную приспособляемость в пользу другой особи), агрессивность, способ­ность к взаимодействию и др. Таким образом, признается, что суще­ствует единая для живых существ основа их поведения. И хотя сто­ронники биополитических подходов далеки от признания схожести всех физиологических признаков животного и человека, все же орга­ническую предопределенность политического поведения людей и политики в целом они под сомнение не ставят. Основным объектом изучения биополитиков является человечес­кое поведение, а исследовательской задачей – обоснование условий сохранения его биологической первоосновы. При этом универсаль­ной, объясняющей загадки социальной и политической активности людей является формула-триада австрийского этолога К. Лоренца «сти­мул-организм-реакция», которая задает жесткую связь человеческих поступков с особенностями его генетической реакции. Логично, что при таком подходе акцент делается на изучении политических чувств человека (например, «политического здоровья», которое испытыва­ет подчиненный вблизи своего вождя, или чувство «обреченности» лидера, лишенного ожидаемой им массовой поддержки, и т.д.). В силу этого главный источник политических изменений (конфликтов, ре­волюций) видится в механизмах «передачи настроений» от одного политического субъекта к другому. Надо признать, что не все приверженцы биологического подхода категоричны в признании односторонней зависимости политичес­кой жизни от физиологически врожденных свойств человека. Так, немецкий ученый П. Майер выдвинула концепцию двухуровневой модели человеческого поведения. По ее мнению, аффекты и генети­ческие качества человека регулируют его поведение только на низ­шем уровне. На высшем же его активность направляется разумом, символами и культурными нормами. Ведущим является высший уровень регуляции. В то же время стремление упорядочить социальную и политическую деятельность человека на низшем уровне за счет норм высшего уровня не может привести к успеху. На Западе модели и установки биополитики широко использу­ются при изучении особенностей женского (В. Рудал, Е. Михан, А. Руш) или возрастного стилей политического поведения, описания расовых и этнических архетипов политического мышления и т.д. Для отечественного обществоведения восприятие подобных теоретичес­ких установок, уяснение их рациональных начал крайне затрудни­тельны. Марксизм, долгие десятилетия царивший в духовной жизни страны и задававший направленность не только теоретическому, но и обыденному мышлению, по существу отрицал непосредственное влияние биологических свойств и качеств людей на их политическое поведение. Маркс и его последователи полагали, что биологическое начало может оказывать какое-либо влияние на политические про­цессы только в «снятом», преобразованном на социальном уровне, виде. Роль таких биологических факторов, как пол, возраст, темпера­мент человека, не только не изучалась, но и не осознавалась в каче­стве политически значимой. Не удивительно поэтому, что в стране, где лидеры-геронтократы (Л. Брежнев, К. Черненко) нанесли обще­ству немалый ущерб, сама проблема влияния возраста и других по­добных качеств людей на исполнение политических ролей до недав­него времени попросту не существовала. Оценивая значение биополитического подхода в целом, можно сказать, что эвристически он не вправе претендовать более чем на статус частной методики изучения политической жизни, поскольку всю гамму мотивов и стимулов человеческого поведения в полити­ческой сфере невозможно редуцировать к его биологическим осно­ваниям. Тем не менее, хотя теоретическая дискуссия, ведущаяся в науке относительно роли биополитики, еще далека от завершения, многие ее положения можно с успехом использовать в прикладных исследованиях уже сегодня. Психологизаторская парадигма В специфических формах доминиро­вание натуралистических факторов при объяснении природы политики выражено и в психологизаторском течении, сложившемся в основ­ном в XVIII-XIX вв. на фоне кризисных событий в европейской об­щественной мысли. С одной стороны, эти подходы явились острой реакцией на ряд социологических теорий (прежде всего позитивизм О. Конта), отрицавших право психологии на собственное существо­вание, а с другой – они представляли попытку объяснения (альтер­нативного учению Маркса) развития социальных систем. У истоков этих поначалу весьма своеобразных учений стояли та­кие ученые, как Г. Тард, Г. Лебон, Л. Гумплович, А. Дильтей, Э. Дюркгейм и др. С их точки зрения, источником и фактором, объясняющим социальное и политическое развитие, являются психологические свой­ства людей. Как писал, например, Г. Тард, все общественные движе­ния можно однозначно свести «к первичным психологическим эле­ментам, возникающим под влиянием примера и в результате подра­жания».* Если оставить за скобками особенности различных школ и направлений, разделявших психологизаторскую парадигму, то сле­дует признать, что и сегодня, как и на заре ее появления, основной идеей психологизаторских теорий служит сведение (редуцирование) всех политических явлений к преобладающему влиянию психологи­ческих качеств человека. Причем в качестве таких доминирующих свойств выступают, как правило, психологические качества индиви­да или малой группы, которая, по мнению американского ученого Г. Самнера, «представляется человеку центром всего, и все остальное шкалируется и оценивается по отношению к ней».** * Тард Г. Законы подражания. СПб., 1982. С. 38. ** Цит. по: Овчаренко В., Грицанов А. Социальный психологизм, Минск, 1990. С. 67. Подобные установки психологизаторская парадигма пытается рас­пространить и на изучение политической жизни в целом, в частно­сти, интерпретируя таким образом всю политическую историю. В этом смысле вся политическая жизнь в ее временном протяжении объяс­няется скрытыми мотивами поведения индивидов и широких соци­альных слоев. Иными словами, психологические факторы рассматри­ваются не как звено, опосредующее влияние внешних и внутренних факторов политического поведения, а как его самостоятельный и приоритетный источник. Особый характер психологического доми­нирования – только не любых, а лишь подсознательно накопленных чувств и эмоций – рассматривают в качестве начала, объясняющего природу политического поведения, представители такого специфи­ческого проявления данного направления, как психоанализ. Однако, независимо от частных различий тех или иных школ и направлений, можно констатировать, что редукционизм таких ис­следовательских подходов явно недостаточен для создания непроти­воречивого и доказательного общеконцептуального образа политики. В то же время недостатки психологизма как макротеоретической мо­дели политики отнюдь не свидетельствуют о низком статусе данного подхода на прикладном уровне. Напротив, такие методы получили самое широкое распространение в поведенческих (бихевиористских) науках, изучающих микрофакторы политического участия и адапта­ции граждан к внешней среде, компоненты внутренней структуры и мотивации действий акторов и т.д. В этом смысле психологизм, как и все названные разновидности натуралистической парадигмы, довольно популярен в исследованиях различных фрагментов поля политики. Обладая известной доказательной базой, они позволяют весьма зорко рассматривать политические явления, обращая внимание на такие их стороны и аспекты, кото­рые не удается в полной мере отразить с помощью иных теоретичес­ких конструкций. 3. Социоцентристская парадигма Сущность социоцентристской парадигмы Социоцентристская парадигма объе­диняет самую широкую группу тео­ретических представлений, авторы которых при всем различии толкова­ний и объяснений ими феномена политики, тем не менее, едино­душно признают ее общественное происхождение и природу. Таким образом, во всех этих теоретических концептах политика рассматри­вается как та или иная форма социальной организации жизни чело­века, определенная сторона жизни общества. В самом широком плане сторонники этих подходов пытаются объяснить природу политики двумя основными способами. Одни из них исходным моментом признают определяющее воздействие на политику тех или иных собственно социальных элементов (отдельных сфер общественной жизни, ее институтов, механизмов, структур). Иными словами, в данном случае ученые оперируют внешними по отношению к ней факторами. Другая группа теоретиков пытается объяснить сущностные свойства политики как типа социальности, опираясь на внутренние, присущие самой политике источники само­движения и формы саморазвития. И в том, и в другом направлении сложилось множество специфических логик теоретического объясне­ния, породивших немало противоречивых суждений и оценок, кото­рых мало что объединяет кроме самого общего видения природы политики. Хронологически социоцентристский подход сформировался еще в Древней Греции. Сложившаяся там нерасчлененность государства и общества в форме единого «города-полиса», не обладавшего еще раз­витыми механизмами и институтами властвования, побуждала древ­них мыслителей описывать сферу политики через субстанцию госу­дарственности. В силу этого политика рассматривалась по преимуще­ству как особая форма управления и способ интеграции общества, совокупность определенных норм и институтов, механизм правления разнообразных групп и индивидов, обладавших собственными интересами и целями. Позднее существенное влияние на данный тип представлений ока­зали представления, связывавшие сущность политики с отношения­ми власти. Так, М. Вебер считал, что понятие «политика» означает стремление к участию во власти или оказанию влияния на распреде­ление власти между государствами или внутри государства между груп­пами людей, которые оно в себе заключает. «Кто занимается полити­кой, – писал Вебер, – тот стремится к власти: либо к власти как средству, подчиненному другим целям (идеальным или эгоистичес­ким), либо к власти ради нее самой», чтобы «наслаждаться чувством престижа, которое она дает».* Потому-то Вебер и говорил о политике не только как о специализированной управленческой деятельности государства, но и как о любой деятельности, связанной с руковод­ством и регулированием, включая даже политику «умной жены» по отношению к своему мужу. В русле такого подхода политика уже пред­ставала в качестве способа обеспечения господства и доминирования определенных социальных сил, макросоциального механизма регули­рования общественными процессами и отношениями. * Вебер At. Избранные произведения. М., 1990. С. 646. Впоследствии в ряде теорий, развивавших эти две наиболее зна­чимые традиции в толковании политики, политику стали объяснять и даже отождествлять с более широким кругом таких явлений, как авторитет (Ж. Мейно), управление (П. Дюкло), влияние (Р. Даль), контроль (Ж. Бержерон), целенаправленные и общественные действия (Т. Парсонс, А. Этциони), борьба за организацию человеческих воз­можностей (Д. Хелд), классовые отношения (А. Миронов), организа­ция (Ю. Аверьянов) и т.д. В данном русле основаниями концептуали­зации политики служили элементарный поведенческий акт, посту­пок, деятельность, различные формы человеческого взаимовлияния. Но в результате политика оценивалась с точки зрения не того, что ее отличает от иных проявлений социального мира, а того, что объеди­няет ее с ними. Таким образом, она не просто признавалась неотъем­лемой частью человеческой жизни, но как бы растворялась в соци­альном пространстве, приобретая черты универсального обществен­ного явления. В результате политический процесс рассматривался как целиком и полностью совпадающий с историческим процессом. Та­кое социальное растворение и, следовательно, исчезновение полити­ки как самостоятельного явления в наиболее ярком виде выразилось в позиции немецкого ученого М. Хеттиха, утверждавшего, что поли­тика, не имея «самостоятельной экзистенции» (существования), пред­ставляет собой лишь определенную форму мышления и говорения. К подобного рода универсалистскому подходу непосредственно примыкает и стремление ряда ученых отождествить политику с теми или иными сферами общественной жизни. В связи с этим можно вспом­нить позицию Аристотеля, рассматривавшего политику как «публич­ную мораль», или Платона, расценивавшего ее в качестве формы умножения блага или управления в соответствии с познанной спра­ведливостью. Например, сторонник такого подхода русский мысли­тель В. Соловьев писал, что «здравая политика есть лишь искусство наилучшим образом осуществлять нравственные цели в делах праведных».* * Соловьев B. C. Соч.: В 2т. М., 1989. Т. 1. С. 260. Таких же по сути концептуальных подходов придерживался и К. Маркс, объяснявший природу и происхождение политики детер­минирующим воздействием отношений производства, обмена и по­требления. Таким образом, политика (политическая надстройка) пол­ностью подчинялась тенденциям, господствовавшим в материальной сфере, обладая лишь некоторой степенью самостоятельности. Известное распространение получили и попытки представить право в качестве порождающей политику причины. Со времен Дж. Локка, И. Канта и некоторых других провозвестников такого подхода именно право расценивается целым рядом зарубежных ученых (Р. Моором, Дж. Гудменом, Г. Макдональдом и др.) как системообразующая сфера общества, обеспечивающая равновесие властных институтов, контроль за их деятельностью и, в конечном счете, предотвращающая все, в том числе политические, конфликты. С их точки зрения, не политика, а право должно формировать общую властную волю общества, которой должны руководствоваться как государство, так и отдельные индивиды. Одним из решающих аргументов в данном случае является ссыл­ка на конституцию как основную форму высшего права, ограничи­вающую власть своими установлениями. Особенно сильна привязан­ность к подобного рода аргументам у представителей классического западного консерватизма, усматривающих в конституции наличие выс­ших, чуть ли ни божественных начал, обусловливающих содержание всех политических процессов. Теория К. Шмитта К такого рода подходам непосред­ственно примыкают и идеи немец­кого теоретика К. Шмитта, который также считал, что существова­ние политики предполагается наличием государства, но при этом политика не имеет собственной основы, черпая свою энергию из всех других областей жизни. Не составляя специфической сферы, по­литика формируется как результат нарастания человеческих проти­воречий, повышения их интенсивности до стадии отношений «вра­гов» и «друзей». Такой характер взаимодействия заставляет рассмат­ривать политику как результат разъединения (диссоциации) людей и как орудие осознания и отражения угрозы со стороны «чужаков». «Враг» – это борющаяся совокупность людей, противостоящая такой же совокупности, т.е. образ «чужого» означает не личного про­тивника, облик которого складывается под влиянием симпатий или антипатий, а именно общественного противника, борьба с которым может предполагать и формы его физического уничтожения. По мне­нию Шмитта, «политическая противоположность – это противопо­ложность самая интенсивная, самая крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противоположность политическая тем боль­ше чем больше она приближается к разделению на группы "друг/ враг"».* Вместе с тем политика выступает и как средство объедине­ния (ассоциации) и интеграции «своих». Таким образом, Шмитт, подчеркнув способность политики вырастать из различного рода от­ношений, по сути обосновал механизм политизации социального мира. * Шмитт К. Понятие политического//Вопросы социологии. 1992. № 1. Т. 1. С. 41. Культурологическая парадигма Особый взгляд на природу политики предлагают творцы культурологичес­кой парадигмы. Они исходят из того, что целостность политики и ее единство с обществом определяются целостностью человека, как такового. В силу этого приверженцы по­добного подхода (М. Шеллер, Ф. Боас, Э. Канетти, X. Арендт и др.) рассматривают политику как продукт смыслополагающей деятельно­сти людей, а ее главным назначением признают осуществление твор­ческой функции человека. Представляя личность в качестве источника и ядра политической жизни, ученые, работающие в русле культурной антропологии, де­лают акцент на признании неизменности природы человека, нали­чии в его внутренней структуре некоего инварианта – совокупности качеств, не изменяющихся с течением времени. Данные свойства че­ловека, не зависящие от общества и групповой среды, воплощаются в его социокультурных чертах и свойствах. Культурные качества ин­дивидуализированы, через них человек воспринимает окружающий мир, реакция на который строго персональна и оттого непредсказу­ема. Именно путем приращения индивидуальной культурной осна­щенности происходит развитие и человека, и политики. В конечном счете все это означает, что человек может быть понят только из са­мого себя, а динамика социальных и политических изменений дик­туется его социокультурными свойствами. С позиций такого подхода к интерпретации отношений общества (государства) и личности политика рассматривается не как сфера реализации социальных интересов или, например, регулирования меж­групповых конфликтов, а как область свободного самовоплощения и самоосуществления человека. По мысли X. Арендт, человеческая «сво­бода и политика совпадают и соответствуют друг другу как две сто­роны одного и того же предмета».* При этом политическая сфера жизни обладает комплексом весьма принципиальных черт, на кото­рые раньше представители других подходов не обращали столь при­стального внимания. * Arendt H. What is Freedom?//Between Past and Future: Eight Exercises in Political Thought. N.Y., 1993. P. 149. Так, поскольку человек самостоятельно, суверенно выбирает кон­кретные цели и средства их достижения, постольку политика высту­пает областью не запрограммированного (экономикой, правом, мо­ралью и т.д.), а вероятностного, поливариативного развития, посто­янно сохраняющего возможность изменения человеком своих целей и методов действий. Но коль скоро человек не имеет при этом гаран­тий осуществимости намеченного, то и политическая форма его самореализации приобретает свойства рисковости (венчурности), необеспеченности желаемого результата. А учитывая, что через куль­турную сферу человека в политику проникает множество разнооб­разнейших внешних влияний, нетрудно догадаться, что и данную сферу невозможно редуцировать к влиянию какой-либо одной груп­пы факторов – психологических, природных, экономических и т.д. Важные характеристики политики вытекают и из понимания сто­ронниками данной позиции общего интереса людей в этой сфере. Поскольку предполагается, что человек включается в сферу полити­ки, только испытывая реальные влечения, постольку политика об­ретает свойство парциальности (т.е. действий, совершаемых по прин­ципу «здесь и сейчас»), отрицающее наличие в политике интересов, которые или не осознаются человеком, или навязываются ему кем-то со стороны. В силу этого и общий, совместный интерес людей в политической жизни может быть лишь результатом сбалансирован­ных частных интересов людей, а не искусственно смоделированной, гипотетической целью, исходящей, к примеру, от власть предержа­щих. Такой подход отвергает саму возможность какой-то организа­ции или группы лиц трактовать и навязывать людям потребности и цели, которых они не осознают. Важно, что договорной характер общегруппового интереса рас­сматривается при таком подходе в качестве главного механизма дос­тижения политических целей – консенсуса и компромисса. При этом люди могут ошибаться в выборе политической позиции, но одновре­менно имеют возможность перерешить, переиначить свой выбор. Это и превращает политику из напряженной, перенасыщенной конфлик­тами сферы отношений в «радостную» для человека «игру», прибе­жище «счастья» и самоудовлетворения. Как видно из сказанного, культурологическая парадигма не только весьма тонко характеризует чисто человеческие основания полити­ки, но и разрушает традиционные представления об этой сфере. Рас­сматривая человека, его культурную оснащенность как главный ис­точник развития, сторонники данной парадигмы преодолевают ло­гику линейной детерминации политического, демонстрируя ее внутреннюю альтернативность и непредсказуемость реакции на со­циальные конфликты. Перенесение акцентов политического иссле­дования на изучение особенностей менталитета общества, его куль­турных норм и традиций позволяет точнее «расколдовать» ту загадку человеческого поведения, которая вечно преследует нас в этой сфе­ре жизни. И хотя так нарисованная картина политики имеет весьма нормативный и романтический характер, тем не менее она не дает забыть, что и в политике человек должен оставаться самим собой и следовать хорошо известному принципу «homo homini homo» («чело­век человеку человек»). Рационально-критические подходы Несколько иные подходы к понима­нию основополагающих черт поли­тики характерны для авторов теорий, объединенных стремлением объяснить природу политического взаи­модействия не внешними по отношению к политике факторами, а действием ее внутренних структур, отношений, институтов и меха­низмов. Такого рода идеи связаны с анализом взаимосвязи государ­ства и гражданского общества (Б. Спиноза), межгрупповых отноше­ний (А. Бентли), деятельности элит (Г. Моска), механизма межгруп­повой интеграции (Б. Крик), разворачивающихся на политическом поле конфликтов (М. Крозье) или консенсуса (Э. Дюркгейм). В дан­ном смысле можно отметить и разнообразные функциональные трак­товки политики. Сторонники такого рода подходов, как правило, рас­сматривают ее как определенный вид рационально организованной деятельности, в принципе не рефлексируя значения макросоциальных факторов, обусловливающих его формирование и развитие. Наиболее ярко логика, по которой политика возникает и разви­вается, подчиняясь собственным законам и механизмам, выражена Гегелем. Правда, у него форма существования такого внутренне мо­тивированного развития политики весьма мистифицирована, ибо по­литика он понимал как определенную стадию «развертывания миро­вого духа», хотя сама попытка отыскать внутренние источники фор­мирования политики является вполне конструктивной. Плодотворность этой идеи подтверждается исключительным разнообразием выража­ющих ее подходов. В зависимости от выбранного аспекта или компо­нента политики, положенного в основание ее объяснения, склады­ваются самые разные теоретические подходы. Мы же, прежде всего, коротко познакомимся с теориями, ставящими во главу угла основ­ные внутренние источники формирования политики – конфликт и консенсус. Парадигма конфликта Идея внутренней противоречивости, конфликтности политической жизни получила признание еще в XIX в. Г. Зиммель, К. Маркс, А. Бентли, К. Боулдинг, Л. Козер и др. теоретики расходились разве что в пони­мании присхождения, роли отдельных конфликтов и методах их уре­гулирования, но отнюдь не в признании их первичности для полити­ческой жизни. Современные ученые, придерживающиеся подобных подходов (Р. Дарендорф, Дж. Бертон, К. Ледерер и др.), также полага­ют, что конфликт отражает глубинную суть общества в целом и по­литической жизни в частности. Тем самым наличие конфликтов не рассматривается как угроза политическому развитию общества, ибо конкуренция по поводу ресурсов власти, социального дефицита или позиций престижа (что традиционно расценивалось сторонниками этих подходов в качестве источников противоречий) трактуется как источник самодвижения и эволюции политических организмов. По мнению большинства сторонников данного подхода, конфликты не обладают антагонистическим, непримиримым характером. Например, противоречия между противостоящими друг другу преж­де всего в экономической сфере классами, которые Маркс характе­ризовал как антагонистические, Р. Дарендорф относит к политичес­кому контексту XIX в. Нынешняя же эпоха, по его мнению, не со­здает ситуаций, когда бы собственность выступала в качестве основания непримиримого противоборства граждан. Да и вообще знамением нашего времени немецкий ученый считает постепенный пе­реход от групповых к индивидуальным ценностям. Признание неизбежности конфликта сочетается с признанием его позитивности, которая прежде всего заключается в вынесении на поверхность тех скрытых причин напряженности, которые изнутри способны разрушить политически организованное сообщество. Более того, ситуация спора между отдельными сторонами, определение сторонников и противников тех или иных сил, идеологий и позиций на деле структурирует политическое пространство, давая возможность совершенствовать механизмы представительства социальных интере­сов. В свою очередь, неискоренимость конфликтов предполагает их непрерывное выявление и урегулирование, что также приучает лю­дей к сотрудничеству, прививает им умение защищать свои интере­сы, учит координировать свои публичные действия. Таким образом, влияние конфликтов на политическую жизнь рассматривается как исключительно конструктивное. Ненужную на­пряженность могут принести лишь скрытые (латентные), неурегули­рованные или сознательно инициируемые конфликты. Так что все основные проблемы сторонники такой позиции сводят по преиму­ществу к поиску наиболее эффективных технологий управления и контроля за конфликтами. Однако у такой точки зрения существует немало авторитетных противников. Парадигма консенсуса В противовес парадигме конфликта в науке сложилось направление, сде­лавшее концептуальным методом интерпретации политики консен­сус. Конечно, ученые, работающие в рамках данного направления, не отвергали наличия конфликта. Однако А. Дюркгейм, М. Вебер, Д. Дьюи, Т. Парсонс и некоторые другие ученые исходили из признания вторичной роли конфликта, его подчиненности тем ценностям и идеям, которые разделяет большинство населения и по которым в обществе достигнут полный консенсус. Вот он-то и конституирует политику как целостное и качественно определенное явление. С точки зрения сторонников рассматриваемого подхода, единство идеалов, основных социокультурных ориентиров населения позволя­ет осознанно регулировать отношения между людьми, разрешать кон­фликты, поддерживать стабильность и функциональность норм прав­ления. Таким образом, революции, острое политическое противобор­ство не могут рассматриваться, с точки зрения сторонников данной парадигмы, иначе, нежели в качестве аномалий политической жиз­ни, выходящих за пределы норм и принципов организации общества. Поэтому для своего органичного существования политика должна препятствовать конфликтам и кризисам, поддерживать состояние «со­циальной солидарности» (А. Дюркгейм), оказывать постоянное «педа­гогическое» воздействие на граждан общества (Д. Дьюи) и т.д. Признание верховенства норм и ценностей свидетельствовало о гуманизме этих мыслителей и их уверенности в возможностях чело­века осознанно распоряжаться своими индивидуальными и обществен­ными ресурсами. В самом общем виде такое возвышение политичес­кой значимости консенсуальных начал политики основывалось на преодолении Западом ценностных расколов противоборствующих классов и резком возрастании роли средних слоев. Тем не менее ус­ложнение политических связей и отношений дало в 70-80-х гг. тол­чок теоретическому сближению парадигм конфликта и консенсуса. Правда, и в этом случае, хотя сторонники данного направления и стали в большей степени учитывать значение конфликта, главный упор делался или на их вторичность (Э. Шиле), или на ведущую роль «интегрированной политической культуры», пронизанной едиными фундаментальными ценностями (Э. Таллос), либо на умеренный кон­фликт, существующий в рамках консенсуса (Л. Дивайн) и т.д. В то же время столкновения сил, формирующих свои властные притязания на различных – и в ценностном, и в идеологическом отношении – программах, острота борьбы за властные ресурсы в обществах различного типа заставили ученых предложить более гиб­кие, акцентирующие внимание не на двух основных, а на множестве факторов, определяющих формирование политического пространства и внутренние источники политики. Своеобразную позицию в истолковании политики занимают уче­ные, которые исходят из принципиальной неразрешимости вопроса о ее истинной сущности. Сторонники такой позиции в объяснении политики абстрагируются от детерминирующего влияния тех или иных «внешних» (природных, социальных и т.д.) по отношению к ней факторов, оперируя в основном категориями, соответствующими те­ориям среднего уровня. Так, один из видных современных социологов П. Бурдье рассматривает политику как определенное социальное пространство («поле политики»), которое одновременно и детерми­нирует разнообразные виды политических практик (событий, способов бытия) разнообразных акторов, и вбирает в себя относительно автономный ансамбль политических отношений. Под влиянием прак­тик, воплощающих разнообразные статусы, пространственные «по­зиции» («топосы») и «капиталы» (контролируемые ресурсы) акто­ров, это политическое пространство динамично изменяется. В результате политика предстает как постоянный процесс взаи­модействия предшествующих и актуальных, воплощенных и субъек­тивных, институциональных и символических элементов. При этом «практики» представляют собой не форму «рациональных» или как-то иначе определенных по характеру действий акторов, а некий итог воплощения реального сознания, формирующегося при активном взаимодействии личности со средой и рождающего как осознанные, так и неосознанные мотивации. Поэтому практики нельзя однознач­но объяснить ни прошлым, ни будущим, ни рациональным, ни ир­рациональным образом. Такой характер толкования политических практик снимает не столько односторонность, сколько определенность в объяснении сущ­ности политики. Будучи понята таким образом, политика становится открытой самым широким истолкованиям ее источников, причин, форм и способов существования. На современном этапе развития политики, когда чрезвычайно разнообразились цели и способы взаимодействия людей в этой обла­сти социальной жизни, на свет появилось немало модернистских и постмодернистских теорий политики. Например, сформировались «иг­ровые» модели политики, представляющие ее как результат поддер­жания сложного межгруппового и межличностного баланса, разно­образных форм и способов взаимодействий людей. Это «игра», но в нее «играют» серьезные люди, поведение которых подчинено прави­лам, составляющим основу для стабильной жизни. Возникли и по­пытки рассматривать политику в качестве требующего особого про­чтения «социального текста» или глобального «турбулентного про­цесса» (Д. Розенау) и т.д. Если попытаться рационально использовать социоцентристские подходы, то процесс формирования и развития политики можно опи­сать с помощью двух важнейших субстанций – государства и власти, соединение которых и создает этот особый тип социальности. РАЗДЕЛ II. ПОЛИТИКА И ЕЕ СУБСТАНЦИОНАЛЬНЫЕ СВОЙСТВА Глава 3. ПОЛИТИКА КАК ОБЩЕСТВЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ 1. Происхождение политики Причины возникновения политики В практической жизни человека ни­какие исторически устойчивые фор­мы и способы его существования не возникают в результате произвольного желания отдельных лиц или групп. Все они являются своеобразными ответами на вызовы време­ни, изменение обстоятельств и условий человеческой жизнедеятель­ности. Так произошло и с политикой, сформировавшейся в результа­те пересечения целого ряда тенденций в развитии общества, востре­бовавших этот способ обеспечения людских интересов и решения назревших проблем. Вся социальная жизнь представляет собой процесс постоянного взаимодействия людей и их объединений, преследующих свои инте­ресы и цели, а потому неизбежно конкурирующих друг с другом. На начальных стадиях развития человечества такая конкуренция под­держивалась в основном механизмами общественной самоорганиза­ции. Их ведущими элементами, обеспечивавшими порядок и распре­деление важных для жизни человека ресурсов, выступали обычаи и традиции, нравы, религиозные догматы и другие простейшие нормы и способы общежития. Вследствие же усложнения и интенсифика­ции социальных взаимосвязей, нарастания демографической, терри­ториальной, религиозной и иных форм дифференциации населения эти механизмы оказались неспособными регулировать совместную жизнь людей и обеспечивать удовлетворение многих групповых по­требностей. Кроме того, со временем среди групповых потребностей выявил­ся блок непримиримых интересов, реализация которых грозила резким нарастанием социальной напряженности и дезинтеграцией че­ловеческого сообщества. Так сформировалась мощная общественная потребность в новых, более эффективных способах регулирования во многом изменившихся человеческих взаимоотношений. Эта потребность реализовывалась по мере становления государ­ства как специфического общественного института, оказавшегося способным создать общеобязательные формы социального поведе­ния для всех слоев населения. Принудительная сила публичной влас­ти – нового механизма обеспечения групповых интересов – выво­дила общество на качественно иной уровень регулирования соци­альных связей и отношений, где каждый их участник неизменно ощущал доминирующее влияние этой силы. Возникновение новой системы регуляции социальных контактов групп высветило полную несостоятельность человеческих нравов, ре­лигиозных обычаев и традиций в качестве механизмов упорядочения социальных конфликтов. Только государственная власть явилась той силой, которая могла не только обеспечить реализацию разнообраз­ных групповых интересов, но и сохранить целостность, обеспечить порядок и стабильность социальной жизни. Таким образом, деятель­ность государства имела целью примирение противоборствующих сто­рон и обеспечение условий для выживания всего общества в целом. Одновременно возможность осуществлять контроль за государством, а также использовать силу его структур для обеспечения своих инте­ресов стала выступать в качестве наиболее притягательной цели дея­тельности для разных социальных групп. Политика и возникла в связи с необходимостью реализации та­ких интересов групп, которые затрагивали их общественное положе­ние и не поддавались удовлетворению без вмешательства институтов публичной власти, предполагая использование методов принужде­ния. Таким образом, политика стала регулировать не все групповые интересы, а лишь те из них, которые затрагивали их властно значи­мые потребности и предполагали вовлечение в конфликт «третьей» силы в лице государства. Из-за стихийного характера такой конку­ренции К. Мангейм называл политику «самостийной» величиной, т.е. явлением, не способным возникнуть в результате искусственной ре­конструкции. Понятно, что интересы, заставляющие человека переступать грань политической жизни, в основном имеют не индивидуальный, а надперсональный, групповой характер. Они приобретают определенное значение для человека как представителя конкретного класса, нации, той или иной части населения. Поэтому импульсы политичес­кой жизни исходят оттуда, где различные общности, стремясь к реа­лизации собственных целей, влияют на положение (цели, статусы, интересы) других слоев, вовлекая государство как посредника в уре­гулирование этих споров. Учитывая сказанное, политику можно было бы определить как совокупность отношений, складывающихся в результате целенаправ­ленного взаимодействия групп по поводу завоевания, удержания и ис­пользования государственной власти в целях реализации своих обще­ственно значимых интересов. В этом смысле политика понимается как результат столкновения разнонаправленных действий групп, сопер­ничающих и друг с другом, и с правительством, которое тоже являет собой особую группу и потому защищает не только общесоциаль­ные, но и собственные интересы. Как глобальный механизм регулирования социальных отношений политика есть способ рационализации межгрупповых конфликтов и институциализации межгруппового диалога, придания процессу кон­куренции за власть в основном цивилизованных и мирных форм. При этом структура и строение политического взаимодействия не дают возможности какой-то одной стороне, достигая своей цели, игнори­ровать наличие и противодействие конкурентов. В противном случае политика вырождается в монополизацию власти, превращающую поли­тическую «игру» за власть в форму административного диктата. С момента своего зарождения государство служит тем центром силы, который способен принудительными методами организовать должное распределение ресурсов, статусов, ценностей. Вот почему даже там, где между собой конкурируют партии или иные участники политики, борьба внутренне нацелена на овладение той или иной частью полномочий этого института. Правда, в сфере международ­ной политики не существует какого-то единого государства, но и там политические отношения складываются по поводу оспаривания прав того центра и источника силы, который де-факто временно об­ладает такими реальными возможностями и полномочиями (напри­мер, ООН, олицетворяющая действенность системы международно­го права, или НАТО, обладающее силовыми ресурсами, позволяю­щими ему в то или иное время выступать от лица международного сообщества). По своему характеру политическое регулирование означает ис­пользование государством принудительных способов урегулирования, как бы «поверх» находящихся в распоряжении сторон ресурсов. На­пример, не зависимо от экономической обоснованности использо­вания материальных ресурсов государство может перераспределить их в пользу наиболее нуждающихся членов общества или в силу по­литической целесообразности поддерживать убыточные предприятия, строить и разрушать рыночные связи и т.д. С этой точки зрения поли­тика представляет собой способ упрощения конфликтов, когда все их многообразное содержание подводится под общий знаменатель госу­дарственной воли. Вместе с тем она возникает тогда, когда деятель­ность государства становится объектом заинтересованности различ­ных групп, общим для активной части населения делом. Политика как социальная сфера Возникновение политического способа обеспечения межгрупповой кон­куренции сопровождалось формиро­ванием особого слоя управляющих государством, которые стали про­фессионально заниматься регулированием социальных отношений, выработкой и поддержанием соответствующих норм и правил соци­альной деятельности. Появление же государства как нового центра социального притяжения качественно изменило и статусы конкури­рующих сторон, для которых возможности удовлетворения их нужд и запросов стали зависеть не столько от имеющихся у них способнос­тей или ресурсов, сколько от степени их близости или удаленности от центра публичной власти. Этот качественно новый тип зависимости давал группам шанс за счет одной лишь помощи государства существенно расширить набор социальных благ для своих членов. Для поддержания постоянных кон­тактов с государством эти группы вынуждены были создавать особые ассоциации, защищающие их властно значимые интересы и цели: партии, лобби, группы интересов и др. Стали меняться способы и фор­мы включения людей в сферу публичной власти, механизмы социали­зации, содержание ролевых и функциональных нагрузок человека, а также другие параметры его поведения в этой социальной области. Совокупность такого рода изменений, связанных с процессом ста­новления и укрепления государства, свидетельствовала о возникно­вении в обществе особой сферы социальных отношений, в которой группы конкурируют между собой за влияние и контроль над пуб­личной властью. Иными словами, процесс оспаривания государствен­ных полномочий со стороны групповых субъектов породил особый политический уровень общественных отношений, или новый вид со­циальности, который «уводил» общество от тех форм социальной организации жизни, что поддерживали целостность и интеграцию человеческих связей на основе структур локальной солидарности, «ме­стечковых» нравов и физического превосходства одной части населе­ния над другой. Политика дала людям новые, дополнительные воз­можности для овладения общественными ресурсами, породив при этом соответствующие способы и приемы их распределения и пере­распределения. Таким образом, политика формировалась как особая система свя­зей, сохраняющая объединенность жизни людей и скрепляющая их социальные узы посредством публичной власти. Она стала средством приведения разрушающих общество конфликтов к необходимой для выживания общества форме и его продвижения вперед за счет повы­шения уровня межгруппового согласия. Политика сформировалась как механизм перераспределения важнейших материальных, информаци­онных, духовных и иных ресурсов, находящихся в распоряжении не только государства, но и всего общества в целом. Она преобразовала разрушительные последствия межгрупповых противоречий в созида­тельные импульсы общественного развития. Благодаря политике об­щество освободилось от варварского способа удовлетворения группо­вых интересов – борьбы на уничтожение. С политикой люди обрели возможность вести конкурентную борьбу по правилам, согласовывая свои интересы с интересами социального целого. Однако, совмещая потребности и цели человеческих объедине­ний, политика неизбежно подвергает их селекции, создавая дополни­тельные возможности наиболее перспективным и жизнеспособным с точки зрения общества группам. Политика как глобальный меха­низм социальной регуляции способна изменять и «перевертывать» статусы групп, создавая для тех или иных слоев населения условия жизни, более адекватные обще-коллективным и межгрупповым инте­ресам. Конечно, здесь коренится постоянная возможность ошибки, возможность неверного определения и интересов общества, и возможностей отдельных групп. Позже мы увидим, как политика ком­пенсирует свои генетические слабости, сейчас же важно подчерк­нуть, что политика как способ постоянного выбора приоритетов, поиска и сознательного определения наиболее перспективных направлений общественных изменений и развития является своеобраз­ным искусством налаживания и поддержания социального диалога. Как особая социальная сфера политика демонстрирует различ­ную степень концентрации усилий власти в налаживании межгруп­повых отношений. Если процессы формирования органов государ­ственной власти и принятия ими политических решений составляют как бы эпицентр политики, ее ядро, то за его границами, на пери­ферии этих процессов могут решаться задачи, только приближаю­щие те или иные силы к реальной конкуренции за власть. Например, группы, не способные на очередных выборах выиграть спор за власть, используют их не для борьбы за голоса избирателей, а для «обкатки» своего имиджа в глазах общественного мнения, апробирования про­грамм, т.е. для позитивного закрепления своего курса в сознании из­бирателей в надежде использовать эту память на следующих выборах. По мере развития государства и общества, формирования тради­ций демократического и гуманистического использования принуди­тельных методов для конструирования социальной жизни неизбежно видоизменяются возможности и характер политического регулирова­ния. Если в период складывания государства политика использова­лась как способ жесткого подавления социального протеста различ­ных слоев населения, то в современных демократических государ­ствах она последовательно обретает черты механизма поддержки социального и культурного экспериментирования групп и личности, поддержки индивидуальных жизненных проектов. В то же время невероятная сложность формирования политики, постоянно существующая внутренняя возможность использования ее конструктивных возможностей в узкоэгоистических интересах правя­щей группы порождают противоречивые и даже противоположные оценки этого регулятивного механизма. Например, У. Бек делает упор на «творческую, самовыражающуюся» сущность политики, которая извлекает из группового противопоставления «новые содержания, формы, коалиции», что дает основание рассматривать ее не как «по­литику политиков», а как «политику общественности», ищущую но­вые социальные возможности для «самосогласования» интересов и развития социума. В то же время другой немецкий ученый Т. Майер считает, что современная политика «парализует общество», ставя свои возможности на службу не людям, а интересам политиков в области их карьерного продвижения, повышения служебного и обществен­ного статуса, увеличения индивидуальных доходов и т.д. Функции политики Формируясь в процессе регулирова­ния межгрупповых противоречий, поддержания целостности социума и сохранения общественной ста­бильности, политика в своем развитии получила статус важнейшего социального механизма, без которого ни одно сложноорганизованное общество не способно воспроизводить и развивать свои соци­альные порядки. В настоящее время роль и значение политики зави­сят от выполнения ею следующих функций: - выражения и реализации властно значимых интересов групп и слоев общества; - рационализации конфликтов, придания межгрупповым отно­шениям цивилизованного характера, умиротворяющего противобор­ствующие стороны; - распределения и перераспределения общественных благ с учетом групповых приоритетов для жизнедеятельности общества в целом; - управления и руководства общественными процессами как глав­ного метода согласования групповых интересов посредством выдви­жения наиболее общих целей социального развития; - интеграции общества и обеспечения целостности обществен­ной системы; - социализации личности, включения ее в жизнь сложноорганизованного государства и общества. Через политику человек приобре­тает качества, необходимые ему для реалистического восприятия действительности, преодоления разрушающих последствий подсозна­тельных реакций на политические процессы, препятствующих рацио­нальному отношению к жизни. Конституируя личность как самостоя­тельное, активное существо, политика способна осуществлять и человекотворческие задачи; - обеспечения коммуникации. Политика создает особые формы общения между конфликтующими по поводу власти группами насе­ления, формируя или используя для этого специфические институты (СМИ), способы поддержания контактов между властью и населе­нием (политическую рекламу), стратегии информирования населе­ния и борьбы с конкурентами (пропаганду, агитацию, политичес­кий паблик рилейшнз – особые техники связи с общественностью); - созидания действительности (проективная функция). Полити­ка способна формировать новые отношения между людьми и госу­дарствами, преобразовывать действительность в соответствии с пла­нами различных политических субъектов, создавать новые формы орга­низации социальной жизни, формировать возможности для новых отношений между человеком и природой. Более частные, разнообразные функции политики складываются при взаимодействии ее с отдельными конкретными сферами жизни (например, со сферой формирования общественного мнения, созда­ния органов власти и т.д.). Политика может обладать как явными, так и скрытыми (латентными) функциями, например, при согласова­нии интересов в сфере принятия государственных решений. В целом же функции политики могут трансформироваться в зави­симости от времени, места и субъектов политической деятельности. Это говорит не только о том, что отдельные функции способны осу­ществляться в более или менее развитых формах, но и о том, что в ряде случаев они могут приобретать противоположный своему назна­чению характер (когда, к примеру, жесткость конкуренции за власть может десоциализировать человека, оттолкнув его от активной поли­тической жизни). Далее мы увидим, какие качественные изменения происходят с функциями политики в рамках тоталитарных обществ, на поздних стадиях развития современных индустриальных государств, в переходных процессах, острых кризисах государственной власти. Структура политики Выполнение политикой столь специ­фических функций предполагает и наличие у нее соответствующей внутренней структуры, которая, соб­ственно, и предопределяет возможность исполнения ею перечислен­ных задач. Эти структурные элементы в своей совокупности обеспе­чивают формирование политики как целостной и качественно опре­деленной области социальной жизни. К несущим опорам политики относится прежде всего ее полити­ческая организация, которая представляет собой совокупность ин­ститутов, транслирующих властно значимые групповые интересы в сферу полномочий государства и поддерживающих конкуренцию их субъектов в борьбе за власть. Партии, лобби, разнообразные полити­ческие движения, средства массовой информации, профсоюзы и другие политические ассоциации и объединения вкупе с представи­тельными и исполнительными органами государства составляют этот организационный фундамент политики. Важнейшим элементом структуры политики является и полити­ческое сознание. В самом общем виде оно характеризует зависимость политического регулирования от разнообразных программ, идеоло­гий, утопий, мифов и других идеальных образов и целей, которыми руководствуются субъекты борьбы за власть. С этой точки зрения по­литика предстает как общественный механизм, специально приспо­собленный для реализации разнообразных идейных проектов. Воплощенная (объективированная) часть человеческих замыслов и представлений существует в формах практической деятельности людей, институтах, механизмах и процедурах борьбы за власть, даже в архитектуре государственных учреждений и прочих материализован­ных формах. В то же время не выявленный мир политического созна­ния «живет» в поле публичной власти в виде ценностей, идеальных побуждений, оценок, мотивов поведения и т.д. С точки зрения зави­симости от политического сознания политика может быть представ­лена как постоянный переход, преобразование различных способов мышления из духовной формы в материальную, и наоборот. Еще одним структурным элементом выступают политические от­ношения. Они фиксируют специфические особенности деятельности, направленной на государственную власть, а также устойчивый ха­рактер взаимосвязей общественных групп между собой и с институ­тами власти. В этом смысле политические отношения раскрывают спе­цифические особенности конкурентных связей, складывающихся между всеми участниками «игры» за власть и определяющих внутрен­ний ритм существования политики, как таковой. Например, полити­ческие процессы могут формироваться в рамках обостренной борьбы сторонников противоположных целей или свидетельствовать об уста­новлении в обществе прочного консенсуса по основным целям об­щественного развития. Не случайно Дж. Сартори считал, что полити­ка может существовать либо в виде «войны», в которой стороны не считаются со средствами достижения целей и ведут борьбу на унич­тожение, либо в виде «торга», где свои позиции в государственной власти конфликтующие стороны укрепляют на основе сделок и дого­воров. Уровни организации политики Политика как особая сфера жизне­деятельности человека обладает спо­собностью организовывать свои по­рядки на различных уровнях социального пространства. Так, регулируя межгосударственные отношения или связи национальных государств с международными институтами (ООН, Евросоюзом, НАТО и др.), политика выполняет роль своеобразного глобально-планетарного механизма регулирования мировых конфликтов и про­тиворечий. Здесь ее субъектами и агентами выступают национальные государства, различные региональные объединения и коалиции, меж­дународные организации. В этом случае политика выступает в каче­стве наиболее высокого по уровню способа регулирования мировых и внешнеполитических отношений, или как мегаполитика. Конфликтные взаимоотношения внутри отдельных государств формируют уровень макрополитики. Это наиболее распространенный и типичный уровень организации межгруппового диалога. Мезополитика характеризует связи и отношения группового характера, проте­кающие на уровне отдельных регионов, локальных структур, инсти­тутов и организаций. И наконец, властно значимые отношения ин­дивидов могут воплощаться в микрополитике, представляющей наиболее низкий (но отнюдь не самый простой) уровень межлично­стных или внутригрупповых отношений, регулируемых институтами государства. На каждом уровне своего протекания политические процессы формируют специфические институты, отношения, механизмы и тех­нологии рационализации конфликтов и регулирования споров. При­чем каждый уровень обладает известной самостоятельностью, и его особые механизмы не могут «автоматически» использоваться для раз­решения конфликтов на ниже- или вышестоящем уровне. Поэтому, например, международные институты зачастую не способны урегу­лировать политические конфликты внутри страны. А действия феде­ральных властей нередко бессильны для разрешения какого-нибудь регионального (в частности, межэтнического) конфликта. Соответственно, каждый из этих уровней организации политики предполагает и особые способы изучения соответствующих процес­сов, создавая возможности даже для концептуализации отдельных отраслей и субдисциплин в политической науке (теории междуна­родных отношений, политическая регионалистика и т.д.). 2. Свойства политики Структура политических свойств Определенность политики как осо­бой сферы человеческой жизнедея­тельности непосредственно выража­ется в наличии у нее соответствующих, специфицирующих черт и ха­рактеристик. В своей совокупности они позволяют отличить политику от иных сфер общества, увидеть границы ее существования. Прежде всего следует отметить онтологические, морфологические и процессу­альные свойства политики. Так, к онтологическим (раскрывающим сущностные черты дан­ного типа человеческой активности) относится свойство конкурент­ности, демонстрирующее, что политическое взаимодействие являет­ся результатом столкновения различных групповых интересов и со­путствующих им норм и правил, ценностей и традиций, одним словом, самых разных компонентов властного противоборства. Дан­ное свойство показывает и то, что политика, как таковая, складыва­ется из постоянного борения ориентирующихся на доминирование разных по происхождению стандартов, ценностей, институтов. По­этому в ряде случаев методы политического урегулирования могут быть направлены не на примирение, а на разжигание конфликтов, не на диалог между группами, а на воспрепятствование ему. Важным свойством политики является и ее асимметричность, ко­торая выражает не столько временный характер достигнутого между участниками политической игры баланса сил, сколько невозможность его постоянного поддержания, а следовательно, и подвижность отно­шений за политическую власть. В силу этого политика предстает как внутренне обратимое, принципиально неравновесное явление, в ко­тором переплетены сознательные и стихийные действия, организа­ция и дезорганизация, порядок и хаос, баланс и дисбаланс, стабиль­ность и нестабильность, устойчивость и неустойчивость. Целенаправ­ленные действия по руководству обществом подрываются стихийными протестами неудовлетворенной этой линией части населения; законы и нормы стабилизации -политической жизни сталкиваются с противо­речащими им обычаями и привычками (как верхов, так и низов); упорядоченность и рационализм политических отношений опроки­дываются иррациональными, непредсказуемыми реакциями населе­ния и т.д. На практике часто можно наблюдать, как тот или иной режим быстро переориентируется с защиты одних интересов и цен­ностей на поддержку и защиту противоположных, переходит от методов убеждения и внушения к использованию силовых, принудительных средств, утрачивает и вновь обретает легитимность. Нельзя не отметить, что политика формируется и осуществляет свои функции по преимуществу в рациональной форме. Это стоит подчеркнуть, поскольку история постоянно предоставляет множество фактов неадекватной реакции человека, его несоизмеримых с внешними условиями действий, следования суевериям, предрассудкам, ритуалам. Не случайно целый ряд мыслителей и даже отдельные научные школы исходили из того, что бездна политики скрывает исключительно темные, присущие человеку начала, Г. Лассуэлл, например, полагал, что политика представляет собой «процесс, через который открывается иррациональный базис общества».* Однако история все же показывает, что политика, создавая механизмы paционального выстраивания институтов, вырабатывая механизмы согласования частных и общих позиций, не утрачивает при этом и сво­его иррационального компонента, хотя по преимуществу выступает формой рационализации социальных отношений. * Цит. по: Edelman M. Constructing the Political Spectacle. Chicago, 1988. P. 108. Учитывая неизменно острое соперничество в зоне публичной вла­сти, чреватое самыми непредсказуемыми последствиями, нельзя не признать, что политика представляет собой крайне рисковый (вен­чурный) вид социальной деятельности. Здесь как ни в какой другой сфере общества вложения сил, капиталов, человеческой энергии могут не дать никакой компенсации затраченных усилий. Неожиданный проигрыш на выборах, внезапная отставка до того благополучного министра, падение правительства и кризис, вызвавший всеобщую дестабилизацию социальных и экономических порядков, и прочие хорошо известные и постоянно встречающиеся факты заставляют относиться к политике как к области действий, обладающей повы­шенной опасностью для реализации намеченных человеком планов. Вместе с тем это предполагает и поиск особых средств, компенсиру­ющих такие ее моменты, как беспринципность политиков, готовых защищать любые идеи, лишь бы остаться у власти, взяточничество, физическое устранение конкурентов и т.д. Свойство проникновения Политика, как уже говорилось, спо­собна проникать в различные сферы социальной жизни, придавая тем или иным проблемам подлинно государственный масштаб. Это свойство инклюзивности свидетельствует о непостоянстве и подвижности круга тех проблем, которые рассмат­риваются государственной властью в качестве политически значи­мых. Ведь как писал Ф. Брауд, «ничто по своей природе не является политическим и все им может стать».* По этой причине, полагает Н. Фразер, «политизация социального» – неотъемлемый процесс в сложноорганизованных обществах.** * BraudPh. La science politique. Paris,1992. P. 11. ** Fraser N. Unruly Practices. University of Minnesota Press, 1989. Иными словами, наряду с признанием проблем, требующих по­стоянного участия государства в регулировании социальных процес­сов (обеспечение безопасности общества, поддержание международ­ных связей и др.), у политики в каждый данный момент существуют проблемные вопросы, которые периодически включаются в поле вла­сти или выключаются из него. Поэтому политика в принципе способ­на изменять свой объем, вследствие чего ее границы имеют в опреде­ленной степени условный характер и зависят от исторического кон­текста, а также умения государства увидеть те групповые конфликты, которые требует его непременного вмешательства. Данное свойство политики превращает искусство руководителей государства в главный источник формирования политического про­странства. От характера осознания политически значимых интересов непосредственно зависит объем объектов государственно-властного регулирования, а следовательно, и объем политической сферы. Если несколько перефразировать М. Вебера, то можно сказать, что каче­ство явления, позволяющее считать его «политическим», «обуслов­лено направленностью интереса», которую придает государство «тому или иному событию в каждом отдельном случае».* * См.: Вебер М. Избранные произведения. С. 360. В придании событиям политического значения заложена принци­пиальная возможность произвола субъекта в оценке характера груп­повых интересов и конфликтов. По мнению Р. Даля, политика пред­ставляет собой обширное поле для ошибок, преувеличения одних интересов и преуменьшения других, для принятия одних решений и непринятия других. В произвольном выборе объектов политичес­кого регулирования либо в использовании неадекватных средств и методов регулирования кроется огромный потенциал напряжен­ности. Как верно заметил французский ученый Г. Эрме, «лучший правитель это тот, кто наилучшим образом защищает интересы граждан от поползновений государства, которое хотело бы против воли граждан осуществлять то, что оно неоправданно считает инте­ресами общества».* * Hermet G. Le peuple centre la democratie. Paris, 1989. P. 20. Следствием отражения такой трудности является то, что некото­рые теоретические направления обосновывают мысль о неприемле­мости властно-политического регулирования общественной жизни, как таковой. Так, анархисты полагают, что исходящая от государства власть в основном имеет негативные следствия. Технократически ори­ентированные мыслители вообще сомневаются в возможности до­биться результатов с помощью социальных методов. Показательно также, что различные идеи, ограничивающие роль политических методов регулирования, не только распространялись на теоретическую сферу, но и активно воздействовали на реально функционирующие системы власти. В частности, это касается запад­ных демократических государств, в значительной мере унаследовав­ших идеи либеральных мыслителей (А. Смита, А. Бентама, Дж. Милля и др.), которые считали основной проблемой политики строитель­ство общества, где политика была бы ограничена сравнительно не­большой сферой жизни. Поэтому государства либерального типа за­ранее ограничивают область применения политического регулирова­ния интересами и прерогативами независимого от государства гражданского общества. Коль скоро сфера гражданского общества раз­вивается на принципах самоорганизации и самоуправления и при этом руководствуется нравственными и правовыми нормами челове­ческого общежития, то государство должно существовать в строго определенных целях и границах. В частности, такими целями могут быть поддержание общественного порядка, соблюдение гарантий лич­ных прав и свобод граждан. В связи с этим оно не может вмешиваться в личную жизнь индивида. И все же такие принципиальные ограни­чения политического регулирования в последние годы приобретают больше нормативный характер, поскольку многие социальные кон­фликты гражданского общества в современных либерально-демокра­тических государствах так или иначе регулируются политическими методами. В отличие от либеральных ограничений на политические регуля­торы, тоталитарные системы власти вообще лишают государство (как механизм формирования политики) необходимой гибкости и тем са­мым преобразуют политику в иное средство регулирования конф­ликтов. Например, в государствах этого типа все групповые отноше­ния регулируются силовыми и принудительными способами со сто­роны властвующих структур. В результате силовые и принудительные действия государства становятся единственным средством регуляции общественных и даже межличностных отношений. Иначе говоря, го­сударственное вмешательство в этом случае становится средством, уничтожающим всякую конкуренцию в борьбе за государственную власть. В таком случае политическая власть вырождается в админист­ративный произвол властей, а политика как специфическая сфера жизни растворяется во всем социальном пространстве, утрачивая свою специфику и назначение. Пространственные свойства политики Неотъемлемым онтологическим свойством политики является ее пространственность (топологичность). Эта черта характеризует политику как объемно-пространственную среду, в которой деятельность борющихся за власть сил локализована в оп­ределенных точках, местах, участках территории. Причем в каждом политическом локалитете существуют собственные возможности для политического участия и волеизъявления населения, а следователь­но, складываются свои практики, конкретные политические инсти­туты и структуры, способы их функционирования и другие парамет­ры организации политической жизни. Реальное взаимодействие этих территориально разделенных очагов политической жизни и состав­ляет политическую сферу. Иными словами, с этой точки зрения политика представляет со­бой разновидность физического пространства, в одних частях кото­рого складываются, предположим, интенсивные политические от­ношения, а в других конкуренция за власть существенно ослаблена. Например, в Москве могут приниматься важные политические ре­шения, сталкиваться позиции правящей и оппозиционной партий, и в то же время где-нибудь в сельских районах Сибири, являющихся неотъемлемой частью российского государства, политическая актив­ность населения проявляется спорадически, от случая к случаю и по сути никак не влияет на расстановку сил, конкурирующих между собой за влияние на Кремль. Или, предположим, в одном месте сто­лицы могут идти митинги оппозиции, а в других – люди будут лишь смотреть телерепортажи об этих событиях. Таким образом, политика, понимаемая как пространственно орга­низованная сфера, будет функционировать в виде совокупности раз­личных позиций политических субъектов (топосов), совершающих те или иные действия в определенных локальных точках этой среды. То есть политика будет представлять собой совокупность конкретных местосвершений, формирующихся там и тогда, где и когда люди и их объединения предпринимают действия, направленные на захват и использование государственной власти. В силу этого политика обладает такими характеристиками, как глубина, ширина и длина, которые фиксируют географические пре­делы и параметры политического пространства, предоставляющего людям возможность бороться за власть. В рамках такой географически протяженной территории и возникают реальные конкурентные про­цессы, центры влияния и оппонирования. Таким образом, точки реального политического напряжения могут не совпадать с официаль­ными центрами власти, могут находиться по отношению к ним на разном удалении, обладать тем или иным влиянием на государствен­ные решения. В том случае, если точки политической активности будут сильно разнесены с официальными центрами государственной власти и при этом не будут иметь достаточной информационной связи, то поли­тическое пространство такой страны может стать «рыхлым», подвер­женным воздействию других государств и центров политического вли­яния. Вот почему при всех прочих условиях государства с большой территорией, для того чтобы снизить возможности сепаратизма и раз­вала страны, должны уделять особое внимание проблемам (спосо­бам, путям) компенсации территориальной разорванности полити­ки. В данном случае показательно, что древнегреческие полисы фор­мировались таким образом, чтобы гражданин мог принять участие в собрании, не тратя для этого времени больше, чем день пути. Пространственная характеристика политики показывает и то, что люди, находясь в отдалении или вблизи от центра власти, как прави­ло, формируют и вполне определенный угол зрения на власть. Иначе говоря, в зависимости от определенной территориальной диспози­ции люди приобретают и соответствующую политическую оптику. Ска­жем, человек, следящий из провинции за осуществляющейся в сто­лице властью, и человек, наблюдающий данные процессы из точки их совершения, чаще всего имеют несовпадающие представления и оценки о дееспособности и эффективности правления. В целом мож­но сказать, что, как правило, чем шире такая территориальная раз­несенность взглядов, тем больше возможностей для роста полити­ческой напряженности. Следовательно, одним из резервов усиления компромиссности политической жизни является обеспечение терри­ториальной равномерности воззрений на власть. Одним из механизмов такого умиротворения политики выступает изменение местоположения акторов, обозрение ими политических процессов из разных точек пространства. К слову сказать, не случай­но руководители государства постоянно совершают поездки по раз­личным районам страны. Помимо прочего, это дает и возможность понять специфику отношения к власти со стороны населения, про­живающего на разном удалении от центра. Темпоральные свойства политики Способность политики разворачивать свои процессы во времени объясня­ется ее свойством темпоральности. Это временное измерение политики демонстрирует особый тип про­тяженности существования ее институтов, взаимоотношений правя­щей и оппозиционной элит, индивидуальных и групповых акторов, государственных и международных организаций. С одной стороны, политическое время качественно отличается от физического, астрономического времени. Ведь люди существуют в по­литике не только в более жестком, регламентированном режиме жиз­недеятельности (например, лицам, избранным в парламент или выд­винутым в правительство, полномочия даются на строго определен­ный срок; граждане исполняют электоральные функции опять-таки в строго установленное время и т.д.). Помимо своей функциональной «жесткости» политическое время обладает способностью внезапно за­канчиваться, «умирать моментальной смертью». Крах правящего ре­жима, внезапная отставка министра, политическое убийство лиде­ра – эти и подобные им факты говорят о чрезвычайной непредсказу­емости временного завершения политических событий. Иначе говоря, у каждого субъекта существует собственный срок и ритм жизни в по­литике. А это ставит акторов перед необходимостью точнее соразме­рять свои цели с предоставленными на время условиями, мобилизовывать и концентрировать для этого ресурсы, усилия, энергию. С другой стороны, время в политике поистине многолико. Реаль­ные политические процессы осуществляются сразу в нескольких вре­менных диапазонах: - в рамках реального времени (в них политические события вос­принимаются непосредственно с точки зрения их актуальной завер­шенности); - в рамках исторического времени (предполагающего более ук­рупненную оценку происходящего в его взаимосвязи с прошлыми событиями, т.е. требующего обобщения фактов, определенной логи­ки истолкования эволюции группы политических фактов); - в рамках эпохального времени (оперирующего значительно бо­лее масштабными критериями оценки событий, приспособленными для оценки больших этапов политической истории не только отдель­ных государств, но и континентов). Таким образом, одно и то же политическое событие может иметь различные временные координаты, если его измеряют то мгновения­ми, то состояниями целых политических систем, эволюционирующих в истории человечества. Это свидетельствует о том, что политическая реальность существует одновременно в разных временных, хрональных (от греч. hronos – время) полях, различающихся собственными диапазонами, а следовательно, и специфическими критериями оцен­ки событий, фазами и циклами внутреннего развития. Реальная поли­тика есть пересечение временных полей, предполагающих разную сте­пень интенсивности изменений. Каждый временной диапазон имеет свои точки отсчета, обладает своими возможностями «сжатия» и «переноса» событий. Так, в кри­зисных процессах, в истории тех или иных государств (организаций) можно выделять различные этапы их формирования и развития. «Судь­боносные» события в масштабе повседневности, будучи помещены в иное измерение, меняют свое значение. Временные ритмы, соединяя значимое и незначимое, зачастую скрадывают от современника под­линное значение происходящего. Не случайно сказал поэт: «пораженье от победы ты сам не должен отличать». Одни события со временем мельчают, меняют значение, другие высвечивают масштабность про­изошедшего. Например, большевистскую революцию 1917 г. в России совре­менники называли «октябрьским переворотом», рассматривая его как эпизод в борьбе за власть. Впоследствии приверженцы марксизма, героизировав это событие, стали рассматривать его как «величайшее событие XX века». В то же время многие противники советского ре­жима оценивали его в более широком историческом масштабе как пролог становления столь характерного для России очередного дес­потического режима. Дать точную оценку происходящему (и произошедшему), приба­вив достоверности собственным ощущениям, можно, лишь коррект­но соединяя масштабы представлений. По сути дела, только осваивая научную логику, человек способен отделить основное от наносного, рационально и непредвзято представить череду важнейших событий и тем самым прозреть будущее. Выявить событие и придать ему долж­ный хронополитический масштаб – в этом и состоит искусство уче­ного. Самый эффективный прием рациональной трактовки временных противоречий – укрупнение масштабов видения, которое дает воз­можность точнее оценить значение и смысл перемен. Максимально обобщенное видение дает возможность теоретического конструиро­вания политических изменений, выявления целостной планетарной логики, позволяющей точнее оценивать мелкомасштабные явления. Морфологические свойства политики Морфологические свойства отража­ют базовые особенности строения и источники формообразования поли­тики. В этом смысле наиболее важным свойством является наличие элитарных и неэлитарных кругов как основных субъектов политики, чьи акции (поступки) и интеракции (взаимодействия) в сфере пуб­личной власти и формируют сферу политической жизни. Каждая из указанных групп населения выполняет специализиро­ванные функции: элиты – по представлению интересов населения и осуществлению управления государством и обществом; неэлитарные группы – по влиянию на отбор элит, контролю за их деятельностью, по воздействию на коррекцию проводимого государством курса. В силу этого политика формируется как результат взаимодействия властвующих и подвластных, как плод соучастия управляющих и уп­равляемых, итог контактирования профессионалов и непрофессио­налов. Причем на разных стадиях и фазах политического процесса (например, при принятии решений или смене политического режи­ма посредством выборов) может меняться характер и степень согла­сования их действий, набор выполняемых ими функций, их удель­ный вес и значение. Как будет показано далее, многие представители различных школ и теоретических направлений в политической мысли нередко абсо­лютизируют значение одного из двух субъектов политики. Элитисты, к примеру, настаивают на том, что массовые слои населения не нуж­ны для производства политики. Эгалитаристы же, напротив, полага­ют, что массы способны самостоятельно формировать поле полити­ки, не прибегая к услугам групп, осуществляющих специальные функ­ции управления обществом. Однако практика дает более убедительные аргументы в пользу необходимости и элитарных, и неэлитарных сло­ев для осуществления политики. Одним из таких подтверждений является тот факт, что элитарные и неэлитарные слои соединяет система представительства социальных интересов, наличие которых также характеризует базовые свойства политики. Последняя, представляя собой слой специализированных ассоциаций (партий, групп давления и т.п.) и их отношений, пока­зывает, что реализация политических целей не осуществляется не­посредственно широкими социальными слоями, а предполагает на­личие особых объединений и лиц, призванных профессионально вы­ражать и защищать интересы населения. Таким образом, необходимость и неизбежность постоянного выяв­ления и реализации интересов населения превращает политику в гло­бальный механизм представления социальных запросов и потребностей групп. При этом реально сложившиеся технологические приемы и спо­собы такого представления интересов нередко влияют на степень их реализации больше, чем сами конкретные требования людей. Процессуальные свойства политики Данная группа свойств характеризует политику как особый тип челове­ческой деятельности. Сложность, а временами и неясность взаимоотношений элиты и неэлиты, непредсказуемость последствий рационально предпринимаемых действий, наличие разнонаправленных движений и многие другие аналогичные факты, свидетельствующие об остроте и интенсивности конкурен­ции за государственную власть, – все эти факторы придают полити­ке характер динамичного явления, обусловливают исключительную быстроту политических перемен, делают ее исключительно измен­чивой. Политика представляет собой наиболее интенсивно меняю­щуюся, внутренне подвижную область общественной жизни, где по­стоянно сталкиваются энтузиазм и апатия, подъем и упадок, воз­буждение и депрессия. Подобные переломы создают возможность исключительно быстрого, а то и внезапного крушения статусов субъек­тов, изменения норм и правил политической игры, сужения или расширения объемов политических явлений. Можно привести немало примеров того, как в одночасье руши­лись казавшиеся вечными империи и режимы, как круто менялись судьбы отдельных стран и политиков. Даже в новейшей политичес­кой истории России можно увидеть, как внезапно и непредсказуемо для населения страны, росчерком пера трех руководителей прекра­тил свое существование СССР; как летом 1991 г. в столице внезапно появились танки ГКЧП и как через короткое время на обломках со­ветской империи возник новый, ориентированный на демократи­ческие ценности режим и т.д. В то же время важно отметить, что все, даже самые стремитель­ные, политические изменения, как правило, являются следствием реализации определенных целей и ценностей, программ и концеп­тов, учений и настроений действующих в политике сил. Иными сло­вами, политика органически связана с опосредованием любых дей­ствий институтов, групп, структур, органов власти, оппозиции и других субъектов теми или иными идейными целями, дающими качествен­ную оценку настоящему и будущему, предполагающими ту или иную направленность в проектировании общественных отношений. Задача политического способа целеполагания, собственно, и со­стоит в выработке широких социальных целей, которые впоследствии становятся ориентирами действий конкретных участников политичес­ких процессов. Таким образом, с процессуальной точки зрения полити­ка представляет собой совокупность идейно ориентированных действий разнообразных субъектов. Наиболее отчетливо это свойство проявля­ется в столкновениях целей и программ правящих и оппозиционных партий; курса властей, не пользующегося поддержкой населения, и народных ожиданий; противоположности поляризованных политичес­ких культур и идеологий и т.д. 3. Взаимоотношения политики с другими сферами общества Характер политики с другими сферами общественной жизни Понимание природы и специфических свойств политики неизбежно предполагает осознание ее связей и отношений с другими сферами об­щественной жизни. Испытывая влияние экономики, морали, права, художественной культуры, политика и сама оказывает на них опре­деленное воздействие, обретая при этом новые свойства и качества. Как уже отмечалось, в политической мысли далеко не сразу уда­лось отличить политику от иных форм организации социальной жиз­ни. Со времен Древней Греции вплоть до XVII столетия господство­вали взгляды, интерпретировавшие политику как всеобъемлющую форму человеческой активности, включающую в себя все формы вза­имоотношения человека и общества. Только разделение политики и гражданского общества, которое произвели Н. Макиавелли, Дж. Локк, Т. Гоббс и ряд других мыслителей Нового времени, положило начало более точному пониманию ее отношений с другими областями жиз­ни. Благодаря этим и более поздним теоретическим разработкам по­литика предстала как одна из областей человеческой жизнедеятель­ности, обладающая специфическими внутренними особенностями, возможностями влияния на другие сферы человеческой жизни. Однако и в настоящее время в политической науке предприни­мается немало попыток утвердить одностороннюю зависимость поли­тики от иных сфер общественной жизни или данных сфер от полити­ки. При сохранении случаев морализации политики, утверждения ее исключительной зависимости от права, культуры, религии или эко­номики все же в большинстве своем ученые предпочитают учитывать двойственный характер ее взаимоотношений с другими областями жизни – причинно-следственный и функциональный. В частности, причинно-следственные отношения раскрывают сте­пень детерминированности политики (как в целом, так и ее отдель­ных сторон и аспектов) экономическими, правовыми, нравствен­ными или иными факторами. Эти каузальные (от лат. causa – причи­на) зависимости были подмечены еще со времен Аристотеля, который говорил об обусловленности политических явлений экономически­ми формами жизни. На протяжении веков подобные идеи развивали и другие ученые, например, А. Смит, настаивавший на соответствии политических отношений экономическому строю, Т. Гоббс, конста­тировавший существенные зависимости политики от права, и т.д. Действительно, практика дает множество примеров того, как рост экономического уровня жизни населения стабилизирует политичес­кие порядки, как установление правового государства по сути ис­ключает радикальные формы политического протеста и т.д. Однако, как уже говорилось, нередко такие связи абсолютизировались. Так, например, И. Кант и следующие его установкам современные теоретики О. Хеффе, Дж. Роулс и др. утверждают, что политика должна «всегда применяться к праву».* А фундаменталистски настроенные приверженцы К. Маркса доводят его идею об обусловленности поли­тического процесса способом производства материальной жизни до одностороннего экономического детерминизма, считая тем самым, что политика целиком и полностью определяется материально-хозяйственными факторами. * Кант И. Трактаты и письма. М., 1990. С. 294. Характерно, однако, что, наряду с такой гиперболизацией при­чинных связей политики, в научной мысли сформировались и идеи ее самодетерминированности, т.е. практической независимости от дру­гих областей жизни. Такие подходы присущи, в частности, ряду эли-таристских концепций, авторы которых видят в «правящем классе» самодостаточный источник формирования политических отношений. В свою очередь, функциональные связи и отношения политики с другими сферами жизни отражают их взаимозависимость как опреде­ленных регулятивных подсистем общества, обладающих собственны­ми средствами разрешения конфликтов, стабилизации социальных порядков, интеграции общества. Иначе говоря, политика, наряду с другими общественными подсистемами, рассматривается как специ­фический способ решения социальных проблем, предлагающий для этого собственные приемы, техники, процедуры. Например, реше­ние тех или иных конфликтов возможно не только военными сред­ствами, но и путем применения политических методов; при этом поиск компромисса, который способен устранить острые формы про­тивоборства, может осуществляться и под влиянием экономических факторов и осуждения противоборствующих сторон общественным мнением и т.д. Эти политические, правовые и прочие регулятивные системы в зависимости от конкретной ситуации, характера той или иной про­блемы или других причин могут иметь разную эффективность приме­нения норм, санкций, форм стимуляции требуемого поведения и т.д. Преимущественное же использование обществом то моральных, то экономических, то политических методов регулирования обществен­ных противоречий как бы задает известные приоритеты в отношени­ях между сферами общественной жизни. Этот временно установленный характер связей между ними и свидетельствует об усилении или ослаблении социальной роли той или иной сферы. В целом в стабильных демократических государствах формируется тенденция к снижению роли политических методов регулирования социальных конфликтов и преобладанию правовых способов стаби­лизации общественных порядков, усилению авторитета моральных норм, методов самоуправления и самоорганизации жизни. В то же время в переходных политических процессах или при усилении авто­ритарных тенденций роль политических методов регулирования со­циальных проблем, как правило, существенно возрастает. В самых же крайних случаях, в частности, в государствах тоталитарного типа, политика вытесняет все иные способы урегулирования обществен­ных противоречий. Такая практическая абсолютизация функциональ­ных связей между сферами общества приводит к серьезнейшим де­формациям и политики, и социальной жизни в целом. Политика и экономика Политика, как уже сказано, форми­руется на пересечении ряда истори­ческих тенденций, и потому сущностные причины ее возникновения не могут быть объяснены исключительно экономическими причина­ми. В целом экономические процессы не являются «прародителями» политической сферы. Зависимость от них сказывается на содержании деятельности конкретных политических систем и режимов правле­ния. Так, слабо развитая экономика, как правило, предполагает цен­трализацию власти и усиливает авторитарные тенденции. Экономи­ческий же рост, повышение доходов на душу населения в целом способствуют развитию демократических тенденций. В основном экономика оказывает то или иное воздействие на по­литику через социальную сферу, т.е. определяя материальное положе­ние разных социальных групп и обусловливая тем самым дифферен­циацию социальных статусов их членов. Таким образом, люди, в зави­симости от экономического содержания своих интересов, вытекающих из занимаемого ими общественного положения, могут обращаться к различным политическим формам их удовлетворения: выдвижению требований к государственной власти, формированию политических движений и партий, выражению своего мнения на выборах и т.д. В свою очередь, политика, сформировавшаяся значительно поз­же возникновения производственных и обменных процессов, тоже не может рассматриваться как основополагающий фактор развития экономики. В то же время как разновидность властно-государствен­ного принуждения политика сохраняет значительные регулятивные способности воздействия на экономические процессы. И прежде все­го в тех ситуациях, когда та или иная хозяйственная проблема при­обретает значительный социальный масштаб и начинает затрагивать интересы значительной части населения или всего государства. В этом смысле характер политического влияния на экономику может быть трояким: позитивным, негативным или нейтральным. Так, в настоящее время в России без целенаправленной помощи государства в принципе невозможно сформировать прочный рыноч­ный сектор в экономической жизни страны, сделать его системообразующим сегментом всей экономической сферы. Вместе с тем политическое влияние определенных оппозиционных сил направлено на придание противоположного характера деятельности государства, которое, по их мнению, призвано заниматься преимущественно непосредствен­ным регулированием экономических связей, вытесняя тем самым ры­ночные структуры на периферию экономических отношений. Потребности современного общественного развития, необходи­мость демонополизации и демилитаризации российской экономики, борьба с коррупцией и теневой экономикой однозначно требуют по­вышения роли политических методов регулирования этих сторон эко­номических процессов. В то же время в зоне мелкого и семейного бизнеса, в сфере развития предпринимательства и других секторах экономики, где сегодня можно руководствоваться внутриэкономическими стимулами, принципами самоорганизации, государствен­но-политические методы должны уступать свое место иным формам социального регулирования. В любом случае политические методы регулирования должны использоваться лишь в тех секторах экономи­ки, где не хватает внутренних источников самодвижения или требу­ются серьезные трансформации сложившихся порядков. Политика и право Как относительно самостоятельные сферы общественной жизни полити­ка и право формируются на основе влияния множества обществен­ных факторов и не могут зависеть лишь от взаимного воздействия друг на друга. По сути дела, их взаимоотношения определяются осо­бенностями присущих им способов регулирования социального по­рядка и технологий применения государственной власти. Так, политика генетически сориентирована на обеспечение груп­повых приоритетов в организации государственной власти. То есть тех интересов, которые ни при каких условиях не могут быть проиг­норированы, даже при соединении их с общесоциальными запроса­ми населения на государственном уровне. Ведь политика по существу «работает» на согласование и продвижение интересов наиболее жиз­неспособных социальных (национальных, территориальных и др.) групп с общеколлективными целями. Поэтому государство как поли­тический институт прежде всего заинтересовано в укреплении пози­ций группы, контролирующей власть, предполагая использование для этого всех имеющихся у него ресурсов. Следуя данной цели, госу­дарство может практически выходить за рамки действующих законов (особенно в кризисных условиях) и даже имитировать соблюдение Конституции страны (как это делал сталинский режим, осуществлявший репрессии под покровом самой демократической и гуман­ной конституции того времени). По существу политика как средство упрочения публичной власти по природе своей рассчитана на некое превышение законодательных полномочий субъектов, выступающих от лица государства. Эта спо­собность политики поддерживается возможностью ее структур и ин­ститутов опираться не только на правовые механизмы, но и на не­посредственную поддержку населения, его отдельных слоев, способ­ных собственными средствами поддерживать правительство, партии, лидеров и т.д. Подобная неформальная поддержка населения, явля­ясь показателем соотношения политических сил, и заставляет власти зачастую считаться с ней больше, чем с нормами законов. Такое положение свидетельствует о том, что политика всегда учи­тывает влияние реальных, а не формальных социальных центров, тех сил, которые способны практически воздействовать на перераспре­деление ресурсов и принятие решений. Иными словами, политика прежде всего ориентирована на реальные ресурсы и силу участни­ков, оспаривающих власть, а не на их формальные статусы. Поэтому, например, находившиеся в «розыске» чеченские авторитеты в свое время признавались почти что официальными партнерами федераль­ного Центра, а регионы, нарушающие российскую Конституцию, не испытывают правовых последствий таких действий, обладая дол­жным весом при принятии важных для Кремля решений, и т.д. Соот­ветственно и политический контроль распространяется не на все со­циальное пространство, находящееся под юрисдикцией государства, а лишь на его наиболее острые и проблемные зоны, способные изме­нить соотношение участвующих в отправлении власти сил. Коль скоро множество групп, претендующих на контроль за госу­дарственной властью, помимо общепринятых норм предлагают соб­ственные цели и правила использования власти, то политическое пространство переполняется различными идеологическими целями, программами и прогнозами, авторы и сторонники которых пытают­ся идейными средствами и способами подчинить себе большинство населения, расширить базу своей политической поддержки. В силу этого в политике всегда складывается множество логик властного вза­имодействия, подразумевающих столкновения разных целей и цен­ностей, норм и стандартов. И, как следствие, конкуренция между неравновеликими претендентами на власть придает политическому процессу крайне неравномерный, а порой даже скачкообразный ха­рактер. В свою очередь, система правового регулирования изначально со­риентирована на регулирование всего социального пространства в целом, без выделения каких-либо групповых приоритетов. Право «сни­мает» групповую заостренность политической конкуренции, предъяв­ляя однозначные требования всем гражданам общества, независимо от их партийной принадлежности, симпатий и антипатий. За счет этого право фиксирует тот нижний предел взаимных требований групп к установлению общественного порядка, который необходим для их совместного проживания и осуществления власти. Не случайно главной регулятивной установкой в правовой сфере выступает равенство всех слоев населения и граждан перед законом. В этом смысле для права ничего не значат ни групповая солидарность, ни статусные интересы, ни локальные ценности, ни реальное влияние того или иного субъекта на власть. Право избегает каких-либо теневых форм регулирования общественных отношений; именно публичность, от­крытость, демонстративность применяемых им средств регулирова­ния является подлинной протоматерией правового поля власти. Для права главным принципом деятельности является диспозиция «закон – отклонение от закона» (а не «формальное – реальное влияние», как в политике), поэтому его регуляторы редко действуют в режиме предупреждения (переубеждения субъектов), полагаясь в основном на технику санкционирования. В силу этого государство как правовой институт регулирования и контроля закрепляет примене­ние всеобщих стандартов оценки общественных целей и противоре­чий. На страже этого порядка стоят специальные органы (конститу­ционный суд и др.), снимающие все недомолвки, иносказания и подтексты в толковании конфликтных ситуаций, добиваясь тем са­мым полной и однозначной интерпретации правовых норм и санк­ций в процессе их использования. Таким образом, можно видеть, что политика – это отнюдь не «конструирование публичного права для свободного действия чело­века», как считают некоторые ученые, в частности, X. Арендт.* По­литика ориентируется на закрепление приоритетов общественного развития, соответствующих интересам групп, и потому зачастую пре­небрегает правовыми средствами, мешающими достижению цели. В свою очередь, право, утверждая режим власти, легализует положе­ние доминирующей в обществе силы. * Цит. по: Косич И.В., Мишкелене Ю.Б. X. Арендт: философия и политика// Вестник МГУ. Сер. 7. 1991. № 6. С. 84. Это объясняет, почему, по мере закрепления тех или иных поли­тических целей, а следовательно, и оппонирования уже сложившего­ся социального порядка с новыми, предлагаемыми политикой при­оритетами, две регулятивные системы – право и политика -посто­янно оказывают противоречивые влияния друг на друга. Так, право сужает поле политики, накладывая ограничения на деятельность по­литических акторов: запрещает партии, ориентированные на анти­конституционные способы захвата власти, ограничивает деятельность экстремистских организаций, определяет процедуры использования властных полномочий государственными структурами и т.д. В свою очередь, политические инициативы стимулируют изменение отдель­ных законодательных актов, вступая в противоречие с уже сложив­шимся порядком. При этом отдельные законодательные нормы ис­пользуются в качестве определенного ресурса борьбы с соперниками. Опыт многих стран показывает, что правящие круги не только не подчиняются законам, но и активно используют их для борьбы с политическими соперниками. Например, в нашей стране политичес­кие противники сталинского и брежневского режимов объявлялись уголовными преступниками, испытывая на себе всю мощь репрес­сивного аппарата. И лишь в правовых государствах, где существуют мощные механизмы предотвращения произвола правящих кругов, исключена монополизация власти той или иной группой населения, в них сложились традиции гражданской активности, право выступает основным ориентиром политической деятельности, фактором, на­кладывающим ограничения на неприемлемые для большинства об­щества приемы политического противоборства, борьбы за власть. Политика – это своеобразный поисковый механизм социального развития, разрабатывающий его проекты, а право – механизм при­дания таким проектам общезначимого характера. В целом добиться соответствия этих двух сфер и механизмов общественного регулиро­вания – значит сформировать законодательную базу, закрепляющую основные цели и ценности политически лидирующих групп. В резуль­тате такого соединения регулятивных возможностей обеих сфер госу­дарственная власть приобретает необходимую стабильность, предот­вращая общество от крайностей политической конкуренции. Политика и мораль Проблема соотношения политики и морали занимала и занимает умы мыслителей на протяжении не одного тысячелетия. Данная проблема ставилась еще легистами в Древнем Китае, Платоном, Н. Макиавел­ли, Т. Гоббсом и другими учеными. В центре проблемы всегда стояли вопросы нравственного воздействия на власть, способности обще­ства к одухотворению политической конкуренции. В процессе эволю­ции политической мысли выкристаллизовались три крайних позиции по этим вопросам. Так, одна часть теоретиков (Н. Макиавелли, Г. Моска, Р. Михельс, А. Бентли, Г. Кан и др.) стояла на позиции отрицания возмож­ностей сколько-нибудь серьезного влияния морали на политику. Вто­рая часть ученых (Платон, Аристотель, Э. Фромм, Л. Мэмфорд, Дж. Хаксли и др.), напротив, практически растворяли политические подходы в морально-этических оценках, считая последние ведущи­ми ориентирами для любой, в том числе политической, деятельнос­ти. Третья группа ученых (А. Швейцер, М. Ганди, А. Эпштейн и др.) настаивала на необходимости облагораживания политики моралью, соединения тех и других стандартов при осуществлении государствен­ной власти. Как же в действительности решается эта проблема? Практический опыт показал, что в политике, как и в любой дру­гой сфере общественной жизни, понимание и реализация человечес­ких интересов изначально связаны с этико-мировоззренческим выбором человека, с определением им собственных позиций относительно справедливости своих притязаний на власть, допустимого и запретного в отношениях с государством, политическими партнера­ми и противниками. Таким образом, в осознании политической ре­альности у человека всегда присутствуют этические ориентиры. По­тому-то в мотивации его поведения в сфере государственной власти, как правило, всегда переплетаются две системы координат, оценок и ориентации – нравственная и политическая. Несмотря на то что и моральное, и политическое сознание имеют в принципе групповое происхождение, тем не менее они представля­ют собой два различных способа понимания людьми своей групповой принадлежности (идентификации), которые базируются на различ­ных способах чувствования, оценивания и ориентации в социальном пространстве. Так, политическое сознание в целом имеет логико-ра­циональный и целенаправленный характер. При этом оно неразрывно связано с оценкой конкретной проблемы, а также той ситуации, ко­торая сопутствует ее достижению. В отличие от такого способа отраже­ния действительности моральное сознание представляет собой форму дологического мышления, базирующегося на недоказуемых принци­пах веры, оно перемещает жизнь человека в мир идеальных сущнос­тей. Как писал С.Франк, не существует никакого единого постулата, «исходя из которого можно было бы развить логическую систему нрав­ственности чтобы она охватывала все без исключения суждения, подводящие под категории "добра" и "зла"».* * Франк С. Соч. М., 1990. С. 11. Мораль представляет собой дихотомический тип мышления, которое побуждает рассмотрение всех социальных явлений сквозь при­зму двоичных, взаимоисключающих оценок: благородство-низость, верность-предательство, сострадание-равнодушие и т.д. В конечном счете эти противоположные образы ценности концентрируются в по­нятиях «добро» и «зло» – конечных для человеческого сознания пред­ставлениях о положительных и отрицательных ограничениях возмож­ного поведения людей. Человек неизменно стремится к положитель­ным самооценкам своих действий, поэтому моральное сознание максимизирует его внутренние требования к исполнению целей. С одной стороны, это превращает моральное сознание в мощный источник самосовершенствования индивидуального и группового по­ведения, а с другой – делает его безотносительным к ситуациям, в которых действует человек, и к содержанию конкретных целей в сфере власти. Таким образом, если политика подчиняет человека приземлен­ным целям и понятиям, то мораль ориентирует на возвышенные смыслозначимые идеи и представления. В то время как политическое со­знание заставляет человека оценивать события и поступки с точки зрения вреда или пользы, выгоды или убытка, которое принесет то или иное действие, моральное сознание помещает эти же вопросы в плоскость взаимоотношений абстрактного Добра и Зла, сущего и должного. Взаимодействие этих двух разных способов отношения к жизни приобретает в политике неоднозначное выражение. Так, при рутин­ных действиях, связанных с осуществлением повседневных граждан­ских обязанностей, не требующих обостренных размышлений о сути происходящего, нравственные критерии не являются серьезным внут­ренним оппонентом политических стандартов. Но данные противо­речия существенно обостряются, когда люди принимают принципи­альные решения, связанные, к примеру, с выбором перспектив со­циального развития, применением или неприменением насилия. Это говорит о том, что не все процессы использования государственной власти в равной степени испытывают на себе сложность соотноше­ния морального и политического выбора, а следовательно, конф­ликт политики и морали проявляется не во всех, а лишь в некоторых зонах формирования и перераспределения государственной власти. Нельзя забывать и о том, что в отдельные периоды жизни, на­пример, во время длительных политических кризисов, люди могут утрачивать способность к нравственной рефлексии, становясь без­различными к различению Добра и Зла (но не утрачивая при этом способности формально проводить различия между ними). В таком случае нравственная деградация, помешательство, затмение разума расчищают дорогу режимам, превращающим личные и узкогруппо­вые интересы правителей в цели, в мерило нравственности, возводя цинизм и человеконенавистничество в ранг норм и правил государ­ственной деятельности. Политика в подобных ситуациях становится проводником антиобщественных целей, способствуя криминализации управления государством, разжиганию ненависти между людь­ми, поощрению насилия и произвола. Вместе с тем качество используемых в политике моральных тре­бований также бывает различным. Например, значительные слои на­селения руководствуются в сфере государственной власти только об­щеморальными оценками происходящего или, как говорил М. Вебер, являются носителями «этики убеждения», рассматривающей политику в качестве пространства воплощения неизменных принци­пов и идеалов. Такой гиперморализм может придать колоссальную силу полити­ческим движениям или решениям власти. Но чаще всего он вытесня­ет политические критерии оценки проблем, заменяя их абстрактны­ми, оторванными от жизни идеями, желая подчинить веления госу­дарственной власти неосуществимым целям, способствовать нерациональной растрате ресурсов. Наслаивающиеся же на эти тре­бования наблюдения разнообразных конфликтов, расходящихся с их идеалами интересов, множественных злоупотреблений и других не­совместимых с возвышенными идеями фактов порождают массовые представления о политике как о «грязном» и недостойном деле. В эли­тарной же среде данное противоречие между «этикой убеждения» и политической реальностью нередко вырождается в демагогию лиц, умеющих только критиковать власть, но не решать практические про­блемы. В то же время в политике создаются условия для формирования иной разновидности морального сознания, или (опять пользуясь веберовской терминологией) «этики ответственности». Содержание этих моральных оценок и требований во многом предопределяется осозна­нием того, что достижение «хороших» целей во множестве случаев свя­зано с необходимостью их примирения с использованием «нравственно сомнительных или по меньшей мере опасных средств и с вероятностью скверных побочных последствий».* Поэтому перед политиками, руко­водствующимися этой формой моральных требований, стоит проблема выбора «меньшего зла», т.е. достижения целей средствами, смягчающи­ми неизбежные издержки регулирования конфликтных ситуаций. Фор­мирование данной формы политической этики символизирует потреб­ность общества в людях, чувствующих последствия своих действий, в руководителях с «чистыми руками», приспособленных для «нечистых дел» (Н. Лосский). Реальные, а не вымышленные добродетели таких по­литических деятелей – это умеренность и осторожность в обращении с властью, желание действовать так, чтобы причиняемое ими зло не было больше зла исправляемого. * Вебер М. Избранные сочинения. С. 697. Таким образом, люди, руководствующиеся «этикой ответствен­ности», делают свой политический и моральный выбор, перенося акценты с оправдания целей на оправдание методов их достижения. Более того, носители такого рода этических воззрений интерпрети­руют моральную оценку, соотнося ее и с целями, и с ситуацией. Например, даже насилие получает здесь моральное оправдание, если применяется в ответ на действия агрессора или связано с пресечени­ем деятельности режимов, открыто попирающих общечеловеческие принципы морали. Возможна ли нравственная политика? Как видим, характер противоречий политики и морали зависит от содер­жания конкретных процессов осуще­ствления государственной власти, а также типов нравственного и политического сознания. В то же время возможность совпадения мо­ральных критериев с основаниями деятельности органов государствен­ной власти не исчерпывается этими условиями. Ведь благодаря тому, что по сути дела любая социальная группа руководствуется собственными нравственно-этическими стандарта­ми, оправдывающими и направляющими деятельность ее членов, в политике складывается несколько центров нравственной энергетики. Прежде всего можно говорить о политической этике различных соци­альных групп: интеллигенции, молодежи, рабочего класса и других, которая характеризует степень усвоения личностью коллективно вы­работанных ценностей. Кроме того, в государстве складываются нор­мы общественной морали, признаваемые большинством населения в качестве ведущих ориентиров его жизни и деятельности. В свою оче­редь, и они могут в той или иной степени соответствовать общечело­веческим нравственным принципам, которые воплощают в себе выс­шие принципы гуманизма и объединяют людей, несмотря на их социальные, национальные, религиозные и прочие различия. Эти принципы – не убий, не укради и др. С политической точки зрения проблема заключается в соотношении этих типов нравственной рефлексии, оказывающих приоритетное влия­ние на поведение людей в сфере власти. И самая, пожалуй, острая про­блема связана с ролью различных моральных групповых норм, посколь­ку высшие для группы этические идеалы могут претендовать на заме­щение общественных моральных норм. При этом отдельные группы могут признавать право представителей других групп на собственные идеалы, а могут и не признавать. В последнем случае представители таких групп могут руководствоваться убеждениями о возможности принуждения людей «для их же блага» (поскольку они-де невежественны, слепы и не понимают истинных целей) или могут расценивать любые контакты и компромиссы с политическими оппонентами как проявление недопус­тимой слабости и предательства и т.д. Иными словами, крайне опасным для общества оказывается воз­ведение групповых ценностей в ранг общественной морали. Это при­водит к нравственной дегенерации и дегуманизации политики. Так, российские большевики, полагая нравственным «лишь то, что слу­жит [делу] пролетариата, созидающего общество коммунистов»,* открыто пренебрегли общечеловеческими ценностями, спровоциро­вав кровавую вакханалию гражданской войны. В сталинские годы доносительство на друзей, родственников открыто поощрялось со­ветскими властями. Вспомним и крайне жестокое, бесчеловечное об­ращение с конкурентами в полпотовской Кампучии, в маоистском Китае и некоторых других странах. Как справедливо сказал священ­ник А. Мень, релятивизация морали, претенциозность и непроница­емость групповых стандартов для более общих нравственных ценнос­тей неминуемо ведет к насилию и «плюрализму из черепов». * Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 311. Однако когда групповые нравственные ориентиры совпадают с принципами общечеловеческой морали, тогда создаются иные воз­можности для формирования нравственной политики. В случае если нравственные убеждения правящих кругов соответствуют основным этическим нормам общества, можно говорить о форме соучастия общественного мнения и власти. Такая политическая этика будет сохранять положительные предписания общественного мнения, делать акцент на приемлемых для населения способах реализации политических целей. Выбор наилучшего из того, что позволяет ситуация для достижения цели, будет щадящим для общественных нравов, позво­ляя одновременно гуманизировать политику и рационализировать мораль. Таким образом достигается минимальный компромисс меж­ду объективной необходимостью в политическом принуждении и его положительным общественным восприятием. Это превращает поли­тику в этически одухотворенную деятельность, снимает основные, самые глубокие противоречия морали и политики. Антиподом такому характеру отношений является состояние, когда политическая этика элиты отрицает доминирующие в обществе моральные нормы в качестве элемента властной мотивации. В принципе подобные нравственно-политические идеи могут даже опережать состояние общественного сознания, превосходя их по своей гуманис­тической силе (учение М. Ганди). Но чаще всего в политической прак­тике встречаются примеры противоположного характера, когда ото­рванные от народных принципов нравственные мотивы политического управления углубляют разрыв между населением и властью, способ­ствуя нарастанию напряженности. Вслед за Н. Макиавелли можно ска­зать, что на основе стяжательства и вероломства нечестивая власть может приобрести все что угодно, но только не авторитет и славу у своего народа.* * Макиавелли Н. Государь. М., 1990. С. 26. Итак, пока существуют политика и мораль, окончательно разре­шить их противоречия, определив оптимальные способы их взаимо­влияния, попросту невозможно. Нельзя поставить политику по ту сто­рону Добра и Зла, как нельзя лишить мораль возможности воздей­ствовать на политическое поведение людей. В то же время их вековечному конфликту можно придать цивилизованную форму, по­ощряя гуманизацию политических отношений и способствуя рацио­нализации моральных суждений. Резервы такой стратегии действий находятся прежде всего в русле формирования государственного кур­са, исключающего привилегированное положение правящих элит или какой-нибудь иной социальной (национальной, расовой, конфессио­нальной и т.д.) группы, постоянного поиска консенсуса между поли­тическими конкурентами. Усиление позитивного влияния моральных требований на политику возможно и за счет их институциализации, закрепления основных нравственных принципов в системе правового регулирования, а также создания специальных структур, контролиру­ющих в государственном аппарате этическое поведение публичных политиков и чиновников (например, вводящие ограничения на по­дарки, предупреждающие проявления семейственности во власти и т.д.). Громадным влиянием обладает и организация контроля за деятельно­стью властей со стороны общественности (в лице СМИ, обнародующих факты коррупции, уличающих политиков во лжи) и т.д. Обеспечение такой политической линии должно сопрягаться и с формированием в стране морального климата, при котором ни ли­дер, ни рядовой гражданин не должны перекладывать груз мораль­ной оценки на какие-то коллективные структуры (семью, партию, организации). Только нравственная самостоятельность личности мо­жет служить фундаментом для формирования политически ответствен­ных граждан, поддерживать мораль как гуманизирующий источник политического управления, формирования и использования государ­ственной власти. Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ 1. Природа и сущность политической власти Власть и ее исторические формы Вся жизнь людей неразрывно связа­на с властью, которая является наи­более мощным средством защиты человеческих интересов, воплощения планов людей, урегулирова­ния их противоречий и конфликтов. Ключевая разновидность вла­сти – власть политическая – обладает колоссальными конструирую­щими способностями, представляет самый мощный источник разви­тия общества, орудие социальных преобразований и трансформаций. Однако, наряду с созидательными возможностями, политическая фор­ма власти может не только созидать или объединять общество, но и разрушать те или иные социальные порядки, дезинтегрировать чело­веческие сообщества. Она может быть жестокой и несправедливой силой, этаким злым демоном общества, потрясающим его устои и обрывающим судьбы стран и народов. По своей природе и происхождению власть, как таковая, – яв­ление социальное. Складываясь и существуя в различных областях человеческой жизни, она способна проявляться в самых различных сферах общественной жизни и в разных формах: то в качестве морального авторитета, то в виде экономического или информационного господства, то в форме правового принуждения и т.д. При это власть может различаться и по объему (семейная, международная и др.), и по объекту (личная, партийная, общественная и т.д.), и по характеру применения (демократическая, бюрократическая, деспо­тическая и т.д.), и по другим признакам. Будучи неотъемлемой стороной социальной жизни, власть развивается в процессе эволюции человеческого сообщества, приобретая те или иные формы в зависимости от различных этапов историчес­кой эволюции и общественных изменений. Как непременный спут­ник развития общества власть возникла задолго до появления госу­дарства и его политической сферы. Приблизительно 40 тыс. лет она существовала в догосударственных и дополитических формах, выступая в качестве способа поддержания баланса внутриклановых отно­шений в виде господства вождей, шаманов и других лидеров перво­бытных обществ. С момента образования государства, т.е. в течение последних 5 тыс. лет, власть существует и в своей политической, публичной форме. При­чем начальные, патриархальные (традиционные) формы политичес­кой власти серьезно отличались от ее современных форм. В частно­сти, в политическом пространстве того времени отсутствовали ка­кие-либо посредники между населением и государственными структурами, институт разделения властей или какие-либо иные эле­менты организации сложной межгрупповой конкуренции. По сути дела власть, механизмы принуждения в значительной мере основывались на примитивных отношениях «дарообмена» (М. Мосс), кумов­ства, протекционизма и других аналогичных связях, которые и зало­жили традиции взяточничества и коррупции в развитии государства. В настоящее время в обществе складываются формы надгосударственной политической власти, сосуществующие с аналогичными способами регулирования социальных отношений отдельными (на­циональными) государствами. Так, ООН формирует всемирную сис­тему международных, а Евросоюз – региональную систему властных отношений, в рамках которых отдельные государства несут опреде­ленную ответственность за соблюдение ими прав человека, выполне­ние межгосударственных договоренностей, за охрану природы и т.д. Их соответствующие институты – Совет Безопасности и Европарламент – контролируют исполнение отдельными государствами и час­тными организациями обязательных для них решений, применяя для этого систему конкретных мер воздействия: от торговых санкций и приостановки членства в международных организациях до экономи­ческой блокады и проведения военных акций в отношении отдель­ных государств. Сложный и даже таинственный характер властного принуждения превратил власть в один из самых притягательных для человека объек­тов изучения. С древнейших времен и в доступных им формах люди пытались осознать загадки и закономерности этого явления. Так, еще в древнеиндийском эпосе (в кн. «Архашастры») власть описывалась в простейших метафорических образах: «большая рыба ест маленькую». В Древней Греции и Древнем Риме власть в основном трактовалась в рамках универсалистских концепций «архэ»-«анархэ» (порядок-беспорядок), связывавших ее природу с упорядочением и регулированием социальных связей и отношений, установлением согласия меж­ду людьми, обменом и распределением благ в рамках конкретного государства. Так, в 5-й книге «Никомаховой этики» Аристотель трак­товал власть как «распределение почестей, имущества и всего проче­го, что может быть поделено между согражданами определенного государственного устройства».* * Аристотель Соч.: В 4 т. М., 1983. С. 150. Парадоксально, но несмотря на громадный интерес к власти люди долгое время не задумывались над ее источниками, соотношением различных форм, социальных возможностях и пределах, удовлетво­ряясь метафорическими и мифологическими представлениями об этом феномене. Практически только с XVI в. в социальной теории стали дискутироваться вопросы о том, кто имеет, а кто не имеет право на власть, каковы ее источники, пределы, атрибуты и признаки. Наряду с безраздельно господствовавшими в то время теологическими под­ходами стали высказываться идеи, согласно которым источники вла­сти следует искать в живой и неорганической природе. Природа вла­сти стала непосредственно связываться с врожденными чувствами, стремлениями людей к доминированию и агрессии. И хотя сегодня нет достоверных научных данных, подтверждающих наличие такого рода чувств, тем не менее в категориях власти достаточно широко интерпретируются асимметричные отношения в живой природе или биологизируются человеческие связи в политической сфере. Прони­кают в науку и аллегорические представления о «власти природы над человеком» или «власти человека над природой». Однако, относясь к власти как к сугубо социальному по проис­хождению явлению, многие ученые тем не менее длительное время рассматривали ее не как самостоятельный феномен, а как один из элементов государства (наряду с населением и территорией) или сред­ство доминирования в межличностных отношениях. И только со вре­менем к власти стали относиться как к самостоятельному, качественно определенному явлению общественной жизни. В последнее время стали даже предприниматься попытки создания единой науки о власти – кратологии. В сфере политической науки власть превратилась в тот концептуальный фокус, через который стали изучаться и описывать­ся практически все политические процессы и явления: деятельность элит, организация системы правления, принятие решений и т.д. Современные теоретические трактовки политической власти В настоящее время в научной литературе можно насчитать более 300 определений власти. Большинство из них, трактуя ее как явление соци­альное, тем самым раскрывают и природу политической власти. Мно­гообразные теоретические представления о власти делают акцент на ее разнообразных сторонах и аспектах, то представляя ее как особый тип поведения (бихевиоральные концепции) или способ организа­ции целенаправленной деятельности (структурно-функциональные подходы), то подчеркивая психологические свойства ее носителей, то указывая на функциональное значение принуждения, то выделяя способности власти к силовому воздействию на объект и контролю над ресурсами и т.д. Если попытаться систематизировать все более-менее значимые представления о природе власти с точки зрения ее основополагающих источников, то можно выделить два наиболее об­щих класса теорий, на основе которых удается объяснить все ее атри­буты: основания, объем, интенсивность, формы и методы принуж­дения, а также другие основные параметры. Первое из этих направлений можно условно назвать атрибутивно-реляционистским. Его сторонники связывают сущность власти с раз­личными свойствами человека и сторонами его индивидуальной (мик­рогрупповой) деятельности. По своей сути такой теоретический под­ход развивает своеобразную «философию человека», заставляя его приверженцев усматривать сущность власти в волевых (Гегель), си­ловых (Т. Гоббс), психологических (Л. Петражицкий) и прочих свой­ствах и способностях индивида или в использовании им определен­ных средств принуждения (инструменталистские теории) и поведен­ческого взаимодействия (Г. Лассуэлл). В качестве типичных примеров такого подхода можно назвать те­орию «сопротивления» (Д. Картрайт, Б. Рейвен, К. Леви), согласно которой власть возникает в результате преодоления одним субъектом сопротивления другого. Такова же по существу и «теория обмена ре­сурсов» (П. Блау, Д. Хиксон), авторы которой предполагают, что власть формируется в результате обмена одним субъектом своих (дефицит­ных для контрагента) ресурсов на необходимое ему поведение дру­гого. Показательна и теория «раздела зон влияния» (Дж. Ронг), интер­претирующая власть в качестве следствия контакта социальных зон, которые находятся под контролем разных субъектов. В это же направ­ление вписывается и телеологическая концепция Б. Рассела (в кото­рой власть рассматривается как форма целенаправленной деятельно­сти человека), и идеи школы «политического реализма», делающие акцент на силовом воздействии контролирующего ресурсы субъекта (Г. Моргентау), и некоторые другие. Различаясь в деталях, все теории этого типа интерпретируют власть в качестве асимметричного социального отношения, которое складывается и развивается на основе обмена деятельностью между раз­личными субъектами, в результате чего один из них изменяет поведе­ние другого. Представая в качестве определенной формы реализации человеческих свойств и устремлений, формы воплощения интересов (намерений, целей, установок и т.д.) индивидуальных или групповых субъектов, с присущими им разнообразными средствами, ресурсами и институтами властеотношений, политическая власть выявляет свою способность к существованию лишь в определенных точках социального пространства. При этом формируемые ею связи и зависимости господства и подчинения всегда дают возможность ответить на воп­рос: кому принадлежит политическая власть, «для кого», в чьих инте­ресах используются полномочия и возможности субъекта власти? Вместе с тем указанным позициям противостоит точка зрения, трак­тующая власть в качестве анонимного, надперсонального, безличного свой­ства социальной системы, обезличенной воли обстоятельств, принци­пиально несводимой к характеристикам индивидуального или группо­вого субъекта. И это направление (обозначим его как системное) также представлено многочисленными теоретическими конструкциями. Например, представитель структурно-функционального подхода Т. Парсонс трактовал власть в качестве «обобщенного посредника» в социальном (политическом) процессе, а К. Дойч видел в ней аналог денег в экономической жизни или «платежного средства» в политике, который срабатывает там, где отсутствует добровольное согласо­вание действий. Для относящихся к этому направлению марксистских взглядов характерно представлять политическую власть в качестве фун­кции социального аппарата того или иного класса, формирующего общественные отношения, предопределяющие его способность навя­зывать свою волю другому классу (или обществу в целом) и тем са­мым обеспечивающие его социальное господство. К данному направ­лению относятся и информационно-коммуникативные трактовки вла­сти (Ю. Хабермас), рассматривающие ее как глобальный процесс многократно опосредованного и иерархиизированного социального общения, регулирующего общественные конфликты и интегрирую­щего человеческое сообщество. Но наиболее ярко суть системного подхода выражена в постструк­туралистских теориях (М. Фуко, П. Бурдье). В крайних вариантах они интерпретируют власть как некую модальность общения, «отноше­ние отношений», изначально присущее всему социальному, не ло­кализуемое в пространстве и не способное принадлежать кому-либо из конкретных общественных субъектов. Как пишет, к примеру, М. Фуко, «власть везде не потому, что она охватывает все, а потому, что она исходит отовсюду».* При таком подходе политическая власть по сути отождествляется не только со всеми политическими, но и со всеми социальными отношениями в целом. Ни в обществе, ни в по­литике не признается ничего такого, что могло бы выйти за рамки власти. И при этом выходит, что не люди обладают способностью присваивать власть, а сама власть присваивает на время того или иного субъекта (президента, судью, полицейского) для осуществле­ния принуждения. * Foucaut М . The History of Sexuality: An Introduction. Harmondsworth, Penjuin, 1980. P. 94. В рамках системных теорий власть объявляется имманентным свойством любых социальных систем (общества, группы, организации, семьи), внимание сосредоточивается на сложившихся в каждой из систем политических статусах и ролях, механизмах принуждения, при­меняемых позитивных и негативных санкциях. Поэтому авторы и сто­ронники этих теорий легко дают ответы на вопросы «как?» и «над кем?» осуществляется властное доминирование, но затушевывают или вовсе скрывают источники его происхождения. Сущность политической власти Представители двух указанных круп­ных теоретических подходов, делая упор на реально существующих сто­ронах и аспектах власти как общественного явления, исходят из про­тивоположных принципов в объяснениях ее сущности. Признание реальности тех аспектов власти, которые используются в качестве основания для ее концептуальной интерпретации, не устраняет не­обходимости выбора между этими подходами. При определении сущности политической власти в качестве ис­ходного начала наиболее правомерной следует признать ее инстру­ментальную трактовку, раскрывающую отношение к ней как к опре­деленному средству, которое использует человек в тех или иных си­туациях для достижения собственных целей. В принципе власть вполне можно рассматривать и в качестве цели индивидуальной (групповой) активности. Но в таком случае нужны особые, пока еще отсутствую­щие доказательства, что такое стремление присутствует если не у всех, то у большинства людей. Именно в этом смысле власть может быть признана функционально необходимым в обществе явлением, которое порождено отношениями социальной зависимости и обмена деятельностью (П. Блау, X. Келли, Р. Эмерсон) и служит разновидно­стью асимметричной связи субъектов (Д. Картрайт, Р. Даль, Э. Каплан). В качестве средства регулирования социальных взаимоотноше­ний власть может возникнуть лишь в тех типах человеческой комму­никации, которые исключают сотрудничество, партнерство и ана­логичные способы общения, обесценивающие самою установку на превосходство одного субъекта над другим. Более того, в условиях конкуренции власть также может возникнуть лишь в тех случаях, когда действующие субъекты связаны между собой жесткой взаимо­зависимостью, которая не дает одной стороне достичь поставленных целей без другой. Эта жесткая функциональная взаимозависимость сторон есть непосредственная предпосылка формирования власти. В противном случае, когда в политике, скажем, взаимодействуют слабо зависящие друг от друга субъекты (например, партии раз­личных государств), между ними складываются не властные, а дру­гие асимметричные отношения, раскрывающие дисбаланс их ма­териальных ресурсов, не позволяющий обеспечить доминирование одной из них. Когда же из взаимной конкуренции начинает вырастать домини­рование одного из субъектов за счет навязывания им своих целей и интересов другому субъекту, тогда и возникает новый тип взаимодей­ствия, при котором господствует одна сторона и ей подчиняется дру­гая. Иными словами, власть возникает в результате превращения вли­яния одной стороны в форму преобладания над другой. Поэтому ког­да той или иной стороне удается навязать конкуренту собственные намерения, цели и желания, и формируется власть, знаменующая собой ту асимметричность положения, при которой господствующая сторона приобретает дополнительные возможности для достижения собственных целей. Таким образом, власть может рассматриваться как разновидность каузальных отношений или, по мысли Т. Гоббса, отношений, в кото­рых «один выступает причиной изменения действий другого». Поэто­му власть выражает позицию субъективного доминирования, возника­ющую при реальном преобладании тех или иных свойств (целей, спо­собов деятельности) субъекта. Следовательно, власть основывается не на потенциальных возможностях того или иного субъекта или его формальных статусах, а на реальном использовании им средств и ресурсов, которые обеспечивают его практическое доминирование над другой стороной. В политике подчиняются не тому, у кого более высокий формальный статус, а тому, кто может использовать свои ресурсы для практического подчинения. Не случайно М. Вебер счи­тал, что власть означает «любую возможность проводить собствен­ную волю даже вопреки сопротивлению, вне зависимости от того, на чем такая возможность основана».* * Weber M. Economy and Society: An autline of interpretive sociology. Vol. 1. N.Y., 1968. P.53. При этом способы принуждения подвластной стороны могут быть весьма различными, это – убеждение, контроль, поощрение, санк­ционирование, насилие, материальное стимулирование и т.д. Особое место среди них занимает насилие, которое, по мнению Ф. Нойманна, «есть самый эффективный в краткосрочной перспективе метод, однако он малоэффективен в течение длительного периода, поскольку принуждает (особенно в современных условиях) к ужесточению приемов властвования и к их все более широкому распространению». Поэтому «самым эффективным методом остается убеждение».* * Neumann F.L. Approashes to the Study of Political Power//The Political Science Quarterly. 06.1950. Таким образом, власть исходит из практического умения субъекта реализовывать свой потенциал. Поэтому сущность власти неразрывно связывается с волей субъекта, способствующей перенесению намерений из сферы сознания в область практики, и его силой, обес­печивающей необходимое для доминирования навязывание своих по­зиций или подчинение. И сила, и воля субъекта в равной мере являются ее неизменными атрибутами. Поэтому, даже заняв выгодную позицию, субъект должен уметь использовать свой шанс, реализовать новые возможности. Таким образом политическая власть как относительно устойчивое в социаль­ном плане явление обязательно предполагает наличие субъекта, на­деленного не формальными статусными прерогативами, а умениями и реальными способностями к установлению и поддержанию отно­шений своего властного доминирования (со стороны партии, лобби, корпорации и др.) в условиях непрерывной конкуренции. В зависимости от того, насколько эффективны применяемые субъектом средства поддержания своего доминирования, его власть может сохраниться, усилиться или, уравновесившись активностью другой стороны, достичь равновесия взаимных влияний (состояние безвластия). Достижение такого баланса сил (эквилибр) будет стиму­лировать к тому, чтобы заново ставить вопрос либо о переходе сто­рон к формам сотрудничества, кооперации, либо о вовлечении их в новый виток конкуренции для завоевания новых позиций доминиро­вания. Чтобы удержание власти было более длительным и стабильным, доминирующая сторона, как правило, пытается институпиализировать свою позицию доминирования и превосходства, превратить ее в систему господства. Как самостоятельное и устойчивое политическое явление власть есть система взаимосвязанных и (частично или пол­ностью) институциализированных связей и отношений, ролевых структур, функций и стилей поведения. Поэтому она не может отож­дествляться ни с отдельными институтами (государством), ни с кон­кретными средствами (насилием), ни с определенными действиями доминирующего субъекта (руководством). Согласно такой интерпретации власти, она не способна распро­страняться по всему социальному (политическому) пространству. Власть – это некий сгусток социальности, формирующийся лишь в определенных частях общества (политического пространства) и ис­пользуемый людьми наряду с другими средствами достижения своих целей лишь для регулирования специфических конфликтов и проти­воречий. Ее источником является человек с присущими ему умения­ми и свойствами, конкурирующий с другими людьми и использую­щий различные средства для обеспечения своего доминирования над другими. Учитывая, что в политической сфере главным субъектом власти является группа, политическую власть можно определить как систему институционально (нормативно) закрепленных социальных отношений, сложившихся на основе реального доминирования той или иной груп­пы в использовании ею прерогатив государства для распределения раз­нообразных общественных ресурсов в интересах и по воле своих членов. Процесс властвования В политической жизни отношения властвования представляют собой сложный процесс взаимодействия вовлеченных в них разнообразных структур, лиц, механизмов, которые выражают различный характер доминирования / подчинения всевозможных социальных групп. При этом властные взаимосвязи независимо от типа политической систе­мы всегда обладают некими способностями воздействия на поведе­ние граждан. В политической науке их принято называть «ликами вла­сти». «Первое лицо» власти означает ее способность побуждать людей к определенным действиям, заставлять их совершать поступки в русле тех интересов и целей, которые исходят от господствующего субъек­та. Так, правящие партии, контролируя основные государственные структуры, побуждают граждан придерживаться установленных ими законов и правил, заставляют их действовать в направлении решения поставленных задач. «Второе лицо» власти демонстрирует ее умение предотвращать нежелательные действия людей. В частности, правящие круги могут запретить экстремистские и радикальные организации, вытеснить нежелательные партии на периферию политической жизни, предот­вратить контакты граждан с населением других государств. Власти способны искусственно ограничить поле политических дискуссий, запретив контролируемым ими СМИ обращаться к определенной те­матике или введя строгую цензуру для прессы и телевидения. Осо­бенно ярко запретительный характер власти проявляется в условиях чрезвычайного положения или ведения страной военных действий, а также при тоталитарных и деспотических режимах. «Третье лицо» власти характеризует ее возможность осуществлять господство определенных сил при отсутствии видимого и даже смыс­лового контакта властвующих и подвластных. Например, авторитет политического лидера может стимулировать действия его сторонни­ков в духе определенных заветов и после его смерти или тогда, когда он находится в заключении и его никто не видит. Невидимое воздействие власти имеет место и при манипулировании общественным (групповым) мнением. Это происходит тогда, ког­да люди становятся участниками инициируемых властями процес­сов, не осознавая ясно истинных целей и замыслов правящих кругов. Например, власти могут проводить определенные эксперименты над группами военнослужащих или жителей страны, не ставя их в извест­ность об опасности этих действий для здоровья людей. Иначе говоря, манипулирование есть кратковременная форма властвования, кото­рая заканчивается, как только объект власти приобретает нужную ему информацию. «Четвертое лицо» власти демонстрирует ее тотальность, т.е. спо­собность существовать в виде повсеместного принуждения, исходя­щего отовсюду и не сводящегося к действиям какого-либо конкрет­ного лица. Власть выступает здесь как некая предписывающая пове­дение людей матрица и даже демоническая сила, которая «никогда не находится в чьих-то руках, никогда не присваивается».* В этом случае власть не осознается людьми как чье-то персональное господ­ство. Чаще всего такая форма принуждения отображает господство действующих в стране законов, норм, правил, традиций. Здесь очень распространены методы символического принуждения, привычки, стереотипы, предрассудки и проч. * Foucou M Disciplinary Power and Subjection//Power. Ed. by S.Likes, Oxford: Blac Kwell, 1986. P. 234. Показательно, что русские анархисты М. Бакунин, А. Гордин и др. полагали, что власть политических норм и законов есть особая власть, требующая специфических способов отображения и обращения с нею. Если эти нормы исходят от верхов и не учитывают интересы рядовых граждан, то такая власть должна уничтожаться. Однако если эти по­рядки и правила инициируются самим населением, то такая устанав­ливаемая власть, напротив, должна последовательно укрепляться и развиваться. 2. Свойства политической власти Универсальные черты политической власти Как относительно самостоятельное и качественно определенное явление политическая власть обладает целым набором присущих ей свойств и характеристик. Среди них можно вы­делить ряд универсальных черт, объединяющих политическую власть с другими разновидностями социальной власти – экономической, нравственной, правовой, информационной и др., а также специфи­ческие черты, присущие исключительно ей как собственно полити­ческому явлению. Среди универсальных, базовых, первичных свойств политичес­кой власти следует отметить прежде всего свойство асимметричнос­ти, которое не просто характеризует доминирование воли властителя и неравенство его статуса со статусами подвластных ему, но и отра­жает качественные различия их возможностей, ресурсов, прав, пол­номочий и других параметров жизнедеятельности. По сути дела это свойство показывает, что в политике борьба за обладание властью и удержание ее мотивируется не столько соображениями престижа, иде­ями, ценностями и другими идеальными сущностями, сколько стрем­лением конкретных людей к обладанию необходимыми им ресурса­ми и правами, которые расширяют их социальные возможности. Такая изначальная несбалансированность отношений доминиро­вания-подчинения превращает политическую власть во внутренне неравновесное явление. В этом смысле политическая власть обладает свойством инверсионности, которое свидетельствует о том, что поло­жение властвующих постоянно подрывается активностью подвласт­ных, в результате чего их статусы могут динамично изменяться и даже превращаться в противоположные. Это значит, что при сопро­тивлении подвластных более интенсивно, нежели влияние властвую­щих, субъект и объект власти могут поменяться местами. Эта постоянно существующая возможность обратимости власти показывает, что властное взаимодействие имеет комбинированный характер, т.е. власть формируется на пересечении усилий, воль не только доминирующей, но и подчиненной стороны. Отношения вла­ствующих и подвластных простираются в широком диапазоне: от оже­сточенного сопротивления и готовности умереть, но не сдаться на милость победителя, до добровольного, с радостью воспринимаемо­го повиновения. Однако при всем том власть всегда представляет со­бой некое среднеарифметическое сочетание влияния субъекта и силы сопротивления объекта власти. Принципиально важным свойством власти является и ее ресурсность. В самом общем виде ресурс – это определенное основание власти или все те средства, которые позволяют субъекту добиться доминирования. В качестве таких ресурсов могут выступать знания и информация, материальные ценности (деньги, земля, техника и др.), утилитарные средства (социальные блага, используемые для обеспе­чения текущих нужд человека), правовые нормы и законы (предпола­гающие судебные санкции, меры административного характера и т.п.), организационные, принудительные средства (военная и физическая силы или угроза их применения), территориальные (определенные территории, находящиеся в распоряжении субъекта власти), демог­рафические (люди с их определенными качествами) средства и др. В зависимости от характера политической системы или сложив­шейся ситуации те или иные ресурсы становятся либо эффективны­ми, либо дисфункциональными. Например, сегодня в демократических государствах одной только силой невозможно заставить населе­ние подчиняться власти или, скажем, государству, располагающему большими территориями, решить в свою пользу конфликт с соседней страной, обладающей значительным экономическим превосход­ством. Американский футуролог О. Тоффлер предсказывает, что в начале XXI в. важнейшим ресурсом станет информация. Она приведет к «смещению власти», которое предопределит формирование «моза­ичной демократии», где главным субъектом будет «свободный и ав­тономный индивид». Власть обладает также свойством кумулятивности, означающим, что в сфере властных отношений любой субъект ориентируется прежде всего на собственные интересы (а не на потребности партнера), пы­таясь расширить зону собственного влияния и контроля. Это доказы­вает не только остроту и конфликтность властных отношений, но и то, что изнутри, т.е. со стороны действующего субъекта (и при усло­вии неизменности его устремлений), власть по существу не имеет никаких ограничений. Поэтому она стремится к постоянному расши­рению зоны своего распространения, к тому, чтобы вовлечь в отно­шения господства / подчинения все имеющиеся в политике субъекты и связи. С сугубо практической точки зрения признание такого рода свой­ства показывает, что властные претензии и амбиции тех или иных лиц (групп) можно предотвратить только извне. Иначе говоря, влас­ти может быть поставлен предел только с внешней стороны – со стороны объекта. Вот почему, например, гражданам, голосующим за очаровавшего их претендента на какой-либо государственный пост, следует больше рассчитывать не на достоинства лидера, а на созда­ние системы сдержек и противовесов, способных контролировать, а в известных случаях и предотвращать его действия, направленные на превышение данных ему полномочий. Власть обладает и конструирующими способностями. Иными сло­вами, она является источником (если не всех, то большинства) со­циальных преобразований, осознанного проектирования и коррек­тировки общественных отношений. В этом смысле власть является не просто регулятором, но и конструктором социальности, средством преобразования социального (политического) пространства. Специфические черты политической власти Специфические свойства политичес­кой власти раскрывают ее особое из­мерение. В этом смысле прежде всего следует принять во внимание, что политическая власть формируется в условиях конкуренции групповых субъектов. Правда, сторонники постструктуралистских подходов полагают, что нет принципиальных раз­личий между тем, как взаимодействуют индивиды, и тем, как взаи­модействуют группы (М. Фуко). Однако вряд ли это положение можно признать правомерным, учитывая, что группы не могут, как отдель­ные личности, непосредственно осуществлять свое политическое гос­подство или, так же как они, конкурировать друг с другом. Группа не может стать участником конкуренции за власть, если не сумеет организовать систему представительства интересов принад­лежащих к ней граждан. Ее доминирование неразрывно связано с со­зданием определенных структур и институтов, с формированием из­вестной системы законов, норм и правил действий, предъявляемых обществу. При этом в структуре группового субъекта выделяются лица, которые интерпретируют социально значимые категории (например, «интересы народа»), публично озвучивают их, формулируют оценки явлений и отношений, обеспечивают выбор необходимых средств политической борьбы, одним словом, выступают от имени группы. В целом же доминирование группы выражается в создании систе­мы отношений, закрепленных соответствующими структурами и ин­ститутами. Эти последние в совокупности являются для отдельного человека той объективно сложившейся системой власти, которая гос­подствует над ним. Таким образом, политическое властвование груп­пы неизбежно приобретает форму надперсонального давления, за ко­торой с трудом удается различить интересы реально доминирующего субъекта. Поэтому данное свойство политической власти характери­зует определенное отстранение системы установленного господства от конкретного группового субъекта, внешний «отрыв» нормативной системы от ее творцов, что создает трудности для установления кон­кретных властвующих сил. Политическая власть есть система отношений, которые форми­руются на основе претензий групповых сообществ на полномочия самого мощного социального института – государства. В этом смысле у различных групп (представляющих их интересы партий, движений, групп давления, политических объединений) может хватить собствен­ных возможностей на контроль за высшими органами государствен­ного управления (например, в форме политического господства) или за его отдельными (центральными, региональными или же местны­ми) структурами, распоряжающимися частичными (материальными, информационными, организационными и др.) ресурсами. В резуль­тате в обществе выстраиваются многомерные иерархии властных по­литических отношений, которые особенно усложняются в рамках пе­реходных процессов, способствующих появлению различных цент­ров влияния и власти. Именно государство придает политической власти легальность использования силы на определенной территории, придает ей пуб­личный и всеобщий характер, давая возможность победившим груп­пам выступать от лица всего общества. Государство олицетворяет моноцентричность политической власти, т.е. наличие того центра при­нятия решений, который формирует цели для всего населения. Однако политическая власть ни в коем случае не тождественна государственной власти, которая представляет собой пусть самую мощ­ную, но тем не менее лишь одну из ее форм. Дело в том, что не все действия государства и не все принимаемые на государственном уровне решения могут иметь политический характер. Существуют и другие формы политической власти, например, партийная власть, фикси­рующая доминирование партийного аппарата и лидеров над членами партии, и т.д. Политическая власть обладает также свойством полиресурсности, которое свидетельствует о том, что политические структуры, и прежде всего государство, обладают доступом практически ко всем ресурсам, имеющимся в распоряжении общества. Так, государство может использовать не только экономическое стимулирование, например, с целью создания нетипичных для традиционного общества рыночных отношений, но и силу принуждения, информационного давле­ния и иные способы поддержки собственных решений. Политическая власть обладает также дополнительным источни­ком социальной энергетики, заложенным в амбициозных устремле­ниях элитарных кругов. Как показывает практика, именно им орга­нически присуще врожденное, иссушающее человека стремление к власти, тот «властический инстинкт» (М. Бакунин), который присут­ствует у этой группы лиц. То, чего нельзя было утверждать относи­тельно всех людей и социальной власти в целом, а именно съедаю­щее людей желание властвовать, в полной мере применимо к ее по­литической сфере. Если, например, в каком-нибудь коллективе властью может обладать вполне случайный человек, волею случая поставленный на место лидера, то в политике функции политичес­кой элиты (может быть, за исключением известной доли чиновни­ков, по долгу службы исполняющих ряд высших функций государ­ственного управления), как правило, исполняют люди, желающие и добивающиеся власти. Политическая история изобилует примерами того, как эгоизм, амбиции, неуемное честолюбие лидеров станови­лись причинами крупных политических событий, оказавших влияние на историю целых государств и народов. Принципиальное значение для атрибутивной характеристики по­литической власти имеет и идеология. Она по сути символизирует роль всех информационно-духовных компонентов политической вла­сти, превращая все используемые в ней идейные соображения, эмо­циональные реакции, героизацию или циничную конъюнктуру в форму систематического обоснования того или иного способа при­нуждения. Таким образом, символизируя свободный выбор челове­ка, идеология превращает власть и политику во внутренне непредоп­ределенные явления, в тот способ действий субъектов, который не запрограммирован их статусами, оставляя место и полету фантазии, и сугубо человеческой алогичности действий. В целом значение идеологического компонента власти двояко: с одной стороны, ее наличие придает позициям и целям участвующих в борьбе за власть групп целенаправленный и идейно концептуализированный характер. Разрозненные потребности собираются в единую качественно определенную систему требований, а отдельные цели освящаются наиболее общими перспективами политического движе­ния. Таким образом, идеология идейно обосновывает цели и харак­тер принуждения, которое применяется для достижения тех или иных групповых целей. С другой стороны, сама политическая власть используется для того, чтобы обеспечить тем или иным идеологическим воззрениям, созданной той или иной группой системе политического мировос­приятия наибольшее распространение в обществе. Тем самым идео­логия выступает и как средство расширения властных прерогатив груп­пы, и как самоцель применения власти в политике. Явные и теневые формы политической власти В реальном политическом простран­стве власть выражается в различных формах обеспечения группового до­минирования. В связи с этим итальянский ученый Н. Боббио выделил три формы политической власти, которые в той или иной степени присущи всем политическим режимам. Так, власть в виде видимого, явного правления представляет со­бой форму деятельности структур и институтов, ориентированных на публичное взаимодействие с населением или другими политически­ми субъектами. Власть в этой форме осуществляется в виде действий государственных органов, которые вырабатывают и на виду у всего общества применяют определенные процедуры принятия и согласо­вания решений; политических лидеров, которые обсуждают с обще­ственностью принятые меры; оппозиционных партий и СМИ, кото­рые критикуют действия правительства, и т.д. Таким образом, поли­тическая власть публично демонстрирует свою заинтересованность в общественной поддержке собственных решений, она принципиально повертывается к обществу, демонстрируя, что политические реше­ния принимаются во имя интересов населения и под его контролем. Публичная форма властвования характеризует политику как взаимо­действие властвующих (управляющих) и подвластных (управляемых), наличие у них определенных взаимных обязательств, действие вза­имно выработанных норм и правил соучастия элит и неэлит в управ­лении государством и обществом. Наряду с этим в политическом пространстве складываются и фор­мы полускрытого (теневого) правления. Они характеризуют или при­оритетное влияние на формирование политических целей каких-либо структур (отдельных органов государства, лобби), формально не об­ладающих такими правами и привилегиями, или доминирование в процессе принятия решений различных неформальных элитарных группировок. Наличие такого рода властных процессов показывает не только то, что толкование государственных задач или выработка пра­вительственных решений на деле является процессом значительно менее формализованным, чем это объявляется официально или ви­дится со стороны. Теневой характер данного профессионального про­цесса демонстрирует и то, что он открыт влиянию разнообразных центров силы (ресурсов) и зачастую в принципе ориентируется на отстранение общественности от обсуждения тонких и деликатных проблем, которые не нуждаются в широкой огласке. Третья форма политической власти обозначается итальянским ученым Боббио как скрытое правление, или криптоправление. Оно демонстрирует те способы властвования, которые практикуются либо органами тайной политической полиции, либо армейскими группи­ровками и другими аналогичными структурами, которые де-факто доминируют в определении политических целей отдельных государств. К этому же типу властвования можно отнести и деятельность крими­нальных сообществ, поставивших себе на службу государственные институты и превративших их в разновидность мафиозных объедине­ний. Эти примеры показывают, что в структуру политической власти отдельных государств могут входить институты и центры влияния, которые действуют против самого государства. 3. Легитимность политической власти Понятие легитимности политической власти Одним из основных специфических свойств политической власти явля­ется легитимность. Она представляет собой форму поддержки, оправдания правомерности применения вла­сти и осуществления (конкретной формы) правления либо государ­ством в целом, либо его отдельными структурами и институтами. Этимологически слово «легитимность» ведет свое начало от ла­тинского legalis – законность. Однако легитимность и законность не являются синонимами. Поскольку политическая власть не всегда ос­новывается на праве и законах, но всегда пользуется той или иной поддержкой хотя бы части населения, легитимность, характеризую­щая опору и поддержку власти реальными субъектами политики, от­личается от легальности, свидетельствующей о юридическом, зако­нодательно обоснованном типе правления, т.е. о признании его пра­вомочности всем населением в целом. В одних политических системах власть может быть легальной и нелегитимной, как, например, при правлении метрополий в колониальных государствах, в других – легитимной, но нелегальной, как, скажем, после свершения револю­ционного переворота, поддержанного большинством населения, в третьих – и легальной, и легитимной, как, к примеру, после победы определенных сил на выборах. В истории политической мысли высказывалось немало разноре­чивых взглядов относительно самой возможности легитимации влас­ти. Так, ученые, стоящие на антропологических позициях и платфор­ме естественного права, исходят из того, что легитимность возможна и реальна, поскольку в человеческом обществе наличествуют некие абсолютные, общие для всех ценности и идеалы. Это и дает гражда­нам возможность поддерживать власть. В то же время немало ученых полагает, что как раз отсутствие таких общих для всех идей в сегментированном обществе является причиной невозможности возникновения легитимности. Так, по мне­нию австрийского ученого Г. Кельсена, человеческое знание и инте­ресы крайне релятивны, а потому все свободны и в конструировании своей жизни, и в отношении к власти. Вместе с тем сторонники до­говорных теорий утверждают, что поддержка власти возможна до тех пор, пока существует совместная договоренность граждан отно­сительно ее целей и ценностей. Поэтому «любой тип легитимности предполагает существование минимального социального консенсуса относительно тех ценностей, которые приемлет большинство обще­ства и которые лежат в основе функционирования политического режима».* * Легитимность и легитимация власти в России / Под ред. С.А. Ланцова. СПб., 1995.С. 19. Иной подход еще в XVIII в. предложил английский мыслитель Э. Берк, который разделил теоретические и практические аспекты легитимности. Легитимность он анализировал не саму по себе, а свя­зывал ее только с конкретным режимом, с конкретными граждана­ми. По его мнению, только положительный опыт и привычка населе­ния могут привести к построению такой модели власти, при которой она удовлетворяла бы интересы граждан и, следовательно, могла бы пользоваться их поддержкой. Причем этот опыт и соответствующие условия должны формироваться, накапливаться эволюционно, пре­пятствуя сознательному конструированию легитимности. Источники легитимности В настоящее время в политической науке принято более конкретно под­ходить к понятию легитимности, фиксируя значительно более широ­кий круг ее источников и форм. Так, в качестве основных источни­ков легитимности, как правило, рассматриваются три субъекта: на­селение, правительство и внешнеполитические структуры. Легитимность, которая означает поддержку власти со стороны широких слоев населения, является самой заветной целью всех политических режимов. Именно она в первую очередь обеспечивает ста­бильность и устойчивость власти. Положительное отношение населе­ния к политике властей и признание им правомочности правящей элиты формируются по любым проблемам, оказывающимся в фоку­се общественного мнения. Одобрение и поддержка населением влас­тей связаны с разнообразными политическими и гражданскими тра­дициями, механизмами распространения идеологий, процессами формирования авторитета разделяемых «верхами» и «низами» ценностей, определенной организацией государства и общества. Это заставляет относиться к легитимности как к политико-культурной характерис­тике властных отношений. Население, как уже отмечалось, может поддерживать правителей и тогда, когда они плохо управляют государством. В силу этого такая легитимность может формироваться даже в условиях снижения эф­фективности правления. Поэтому при такой форме легитимности во главу угла ставится не зависящая от формально-правовых установле­ний реальная расположенность и комплиментарность граждан к су­ществующему режиму. В то же время легитимность может инициироваться и формиро­ваться не населением, а самим государством (правительством) и по­литическими структурами (проправительственными партиями), по­буждающими массовое сознание воспроизводить положительные оцен­ки деятельности правящего режима. Такая легитимность базируется уже на праве граждан выполнять свои обязанности по поддержанию определенного порядка и отношений с государством. Она непосред­ственно зависит от способности властей, элитарных структур созда­вать и поддерживать убеждения людей в справедливости и оптималь­ности сложившихся политических институтов и проводимой ими ли­нии поведения. Для формирования такой легитимности громадное значение при­обретают институциональные и коммуникативные ресурсы государ­ства. Правда, подобные формы легитимности нередко оборачивают­ся излишней юридизацией, позволяющей в конечном счете считать любое институционально и законодательно оформленное правление узаконенным правом властей на применение принуждения. Таким об­разом легитимность по сути отождествляется с легальностью, закон­ностью, юридической обоснованностью государственной власти и закрепленностью ее существования в обществе. Легитимность может формироваться и внешними политическими центрами – дружественными государствами, международными орга­низациями. Такая разновидность политической поддержки часто ис­пользуется при выборах руководителей государства, в условиях меж­дународных конфликтов. Категория легитимности применима и для характеристики самих политиков, различных институтов, норм и отдельных органов государства. Иными словами, и внутри государства различные политические субъекты могут обладать разным характером и иметь разный уровень поддержки общественным или международным мнением. Например, институт пре­зидента в Югославии пользуется широкой поддержкой внутри страны, но решительно осуждается на международной арене, где многие стра­ны признают Милошевича военным преступником. Или наоборот, от­дельные политики или партии на родине могут подвергаться остракиз­му, а за рубежом пользоваться поддержкой как представители демокра­тического движения. Так, население может поддерживать парламент и протестовать против деятельности правительства, а может поддержи­вать президента и негативно относиться к деятельности представитель­ных органов. Таким образом, легитимность может обладать различной интенсивностью, давая возможность устанавливать иерархические свя­зи между отдельными политиками и органами власти. Типы легитимности Многообразие возможностей различ­ных политических субъектов поддер­живать систему правления предполагает столь же разнообразные типы легитимности. В политической науке наиболее популярна классифи­кация, составленная М. Вебером, который с точки зрения мотива­ции подчинения выделял следующие ее типы: - традиционная легитимность, формирующаяся на основе веры людей в необходимость и неизбежность подчинения власти, которая получает в обществе (группе) статус традиции, обычая, привычки к повиновению тем или иным лицам или политическим институтам. Данная разновидность легитимности особенно часто встречается при наследственном типе правления, в частности, в монархических госу­дарствах. Длительная привычка к оправданию той или иной формы правления создает эффект ее справедливости и законности, что при­дает власти высокую стабильность и устойчивость; - рациональная (демократическая) легитимность, возникающая в результате признания людьми справедливости тех рациональных и демократических процедур, на основе которых формируется система власти. Данный тип поддержки складывается благодаря пониманию человеком наличия сторонних интересов, что предполагает необхо­димость выработки правил общего поведения, следование которым и создает возможность для реализации его собственных целей. Иначе говоря, рациональный тип легитимности имеет по сути дела норма­тивную основу, характерную для организации власти в сложно орга­низованных обществах. Люди здесь подчиняются не столько олице­творяющим власть личностям, сколько правилам, законам, процеду­рам, а, следовательно, и сформированным на их основе политическим структурам и институтам. При этом содержание правил и институтов может динамично меняться в зависимости от изменения взаимных интересов и условий жизни; - харизматическая легитимность, складывающаяся в результате веры людей в признаваемые ими выдающимися качества политичес­кого лидера. Этот образ непогрешимого, наделенного исключитель­ными качествами человека (харизма) переносится общественным мнением на всю систему власти. Безоговорочно веря всем действиям и замыслам харизматического лидера, люди некритически воспри­нимают стиль и методы его правления. Эмоциональный восторг насе­ления, формирующий этот высший авторитет, чаще всего возникает в период революционных перемен, когда рушатся привычные для человека социальные порядки и идеалы и люди не могут опереться ни на бывшие нормы и ценности, ни на только еще формирующиеся правила политической игры. Поэтому харизма лидера воплощает веру и надежду людей на лучшее будущее в смутное время. Но такая безо­говорочная поддержка властителя населением нередко оборачивает­ся цезаризмом, вождизмом и культом личности. Помимо указанных способов поддержки власти ряд ученых выде­ляют и другие, придавая легитимности более универсальный и дина­мичный характер. Так, английский исследователь Д. Хелд наряду с уже известными нам типами легитимности предлагает говорить о та­ких ее видах, как: «согласие под угрозой насилия», когда люди под­держивают власть, опасаясь угроз с ее стороны вплоть до угрозы их безопасности; легитимность, основанная на апатии населения, сви­детельствующей о его безразличии к сложившемуся стилю и формам правления; прагматическая (инструментальная) поддержка, при ко­торой оказываемое властям доверие осуществляется в обмен на дан­ные ею обещания тех или иных социальных благ; нормативная под­держка, предполагающая совпадение политических принципов, раз­деляемых населением и властью; и наконец, высшая нормативная поддержка, означающая полное совпадение такого рода принципов. Некоторые ученые выделяют также идеологический тип легитим­ности, провоцирующий поддержку властей со стороны обществен­ного мнения в результате активных агитационно-пропагандистских мероприятий, осуществляемых правящими кругами. Выделяют и пат­риотический тип легитимности, при котором высшим критерием под­держки властей признается гордость человека за свою страну, за про­водимую ею внутреннюю и внешнюю политику. Кризисы легитимности и способы их урегулирования Легитимность обладает свойством изменять свою интенсивность, т.е. характер и степень поддержки влас­ти (и ее институтов), поэтому мож­но говорить о кризисах легитимности. Под кризисами понимается та­кое падение реальной поддержки органов государственной власти или правящего режима в целом, которое влияет на качественное из­менение их ролей и функций. В настоящее время не существует однозначного ответа на вопрос: есть ли абсолютные показатели кризиса легитимности или это сугубо ситуативная характеристика политических процессов? Так, ученые, связывающие кризис легитимности режима с дестабилизацией по­литической власти и правления, называют в качестве таких критери­ев следующие факторы: - невозможность органов власти осуществлять свои функции или присутствие в политическом пространстве нелегитимного насилия (Ф. Били); - отсутствие военных конфликтов и гражданских войн (Д. Яворски); - невозможность правительства адаптироваться к изменяющим­ся условиям (Э. Циммерман); - разрушение конституционного порядка (С. Хантингтон); - отсутствие серьезных структурных изменений или снижение эффективности выполнения правительством своих главных задач – составления бюджета и распределения политических функций среди элиты.* Американский ученый Д. Сиринг считает: чем выше уровень политического участия в стране, тем сильнее поддержка политичес­ких структур и лидеров обществом; указывает он и на поддержание социально-экономического статус-кво.** Широко распространены и расчеты социально-экономических показателей, достижение кото­рых свидетельствует о выходе системы власти за рамки ее критичес­ких значений. * New Direction in Comparative Politics. San Francisco, Oxford, 1991. P.111. ** Searing D. Theory of Political Socialization Institutional Support and Deradicalization in Britain//British Journal of Political Science. 1996. Vol. 16. Part. 3. Сторонники ситуативного рассмотрения причин кризисов леги­тимности чаще всего связывают их с характеристикой социокультурных черт населения, ролью стереотипов и традиций, действующих как среди элиты, так и среди населения, попытками установления количественной границы легитимной поддержки (оперируя при этом цифрами в 20-25% электората). Возможно, такие подходы в опреде­ленной степени опираются на идеи Л. С. Франка, который писал: «Всякий строй возникает из веры в него и держится до тех пор, пока хотя бы в меньшинстве его участников сохраняется эта вера, пока есть хотя бы относительно небольшое число "праведников" (в субъек­тивном смысле этого слова), которые бескорыстно в него веруют и самоотверженно ему служат».* * Франк С.Л. Из размышлений о русской революции//Новый мир. 1990. № 4. Обобщая наиболее значимые подходы, можно сказать, что в ка­честве основных источников кризиса легитимности правящего режима, как такового, можно назвать уровень политического протеста на­селения, направленного на свержение режима, а также свидетель­ствующие о недоверии режиму результаты выборов, референдумов, плебисцитов. Эти показатели свидетельствуют о «нижней» границе легитимности, за которой следует распад действующего режима и даже полной смены конституционного порядка. К факторам, опреде­ляющим ее «верхнюю» границу, т.е. текущее, динамичное изменение симпатий и антипатий к властям, можно отнести: функциональную перегруженность государства и ограниченность ресурсов властей, рез­кое усиление деятельности оппозиционных сил, постоянное нару­шение режимом установленных правил политической игры, неуме­ние властей объяснить населению суть проводимой им политики, широкое распространение таких социальных болезней, как рост пре­ступности, падение уровня жизни и т.д. В целом же урегулирование кризисов легитимности должно стро­иться с учетом конкретных причин снижения поддержки политичес­кого режима в целом или его конкретного института, а также типа и источника поддержки. В качестве основных путей и средств выхода из кризисных ситуаций для государства, где ценится мнение обществен­ности, можно назвать следующие: - поддержание постоянных контактов с населением; - проведение разъяснительной работы относительно своих це­лей; - усиление роли правовых методов достижения целей и постоян­ного обновления законодательства; - уравновешенность ветвей власти; - соблюдение правил политической игры без ущемления инте­ресов участвующих в ней сил; - организация контроля со стороны организованной обществен­ности за различными уровнями государственной власти; - укрепление демократических ценностей в обществе; - преодоление правового нигилизма населения и т.д. РАЗДЕЛ III. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ Глава 5. ИНДИВИД КАК СУБЪЕКТ ПОЛИТИКИ 1. Человек и власть Понятие и структура основных субъектов политики В своем реальном, повседневном вы­ражении политика всегда представ­ляет собой совокупность различного рода действий (акций) и взаимодей­ствий (интеракций) конкретных субъектов (акторов) в сфере их кон­курентной борьбы за государственную власть. Чаще всего в качестве критериев выделения политических субъектов называются либо их конкретные действия в данной сфере, либо степень их реального вли­яния на принятие политических решений и их реализацию и госу­дарственную политику в целом, либо степень их организационной оформленности. Если же руководствоваться наиболее широким и прагматичным подходом, то под субъектами (акторами) политики можно понимать всех тех, кто принимает реальное участие во властном взаи­модействии с государством, независимо от степени влияния на прини­маемые им решения и характер реализации государственной политики. Каждый из действующих субъектов способен применять специ­фические способы и методы воздействия на центры принятия поли­тических решений, а следовательно, обладает и собственными воз­можностями влияния на власть и относительно самостоятельной ро­лью в формировании и развитии самых разных политических процессов. Как известно, в политике действует множество всевозможных субъек­тов. Однако к основным можно отнести лишь субъекты трех типов: индивидуального (микроактора), группового (макроактора) и инсти­туционального (организационного актора). Субъекты всех трех типов внутренне структурированы, их содер­жание отличается большим разнообразием. Так, к группам относятся различные общности и коллективы (от неформальных до официаль­ных, от временных до устойчивых, от локальных до транснациональ­ных объединений). Институты также включают в себя целый круг организаций, выполняющих представительские и исполнительские функции в политической системе (партии, движения, лобби, меж­дународные организации и т.п.). К числу индивидуальных субъектов некоторые ученые, например, Д. Розенау, причисляют три вида ак­торов: рядового гражданина, чье участие в политике обусловлено груп­повыми интересами; профессионального деятеля, выполняющего в государстве функции управления и контроля, а также частного инди­вида, действующего независимо от групповых целей и не выполняю­щего при этом каких-либо профессиональных обязанностей. Все основные субъекты политики находятся друг с другом в оп­ределенных иерархических отношениях. Например, сторонники фор­мально-правовых подходов в качестве основополагающего субъекта рассматривают институт и, соответственно, поддерживаемую им си­стему нормативного регулирования. В то же время приверженцы бихевиоральной методологии и теории рационального выбора счита­ют, что основополагающим значением обладает все же индивидуаль­ный субъект, из совокупности действий которого строится вся политическая реальность и для формирования которой принадлеж­ность индивида к группе не имеет решающего влияния. Поскольку уже говорилось об основаниях подхода, авторы кото­рого интерпретируют политику как сферу межгрупповой конкурен­ции за власть (и что, естественно, заставляет рассматривать в каче­стве основополагающего политического субъекта группу), то в дан­ном случае мы не будем повторять критику в адрес противоположных воззрений. Отметим лишь, что пафос выдвижения индивида на пер­вый план при объяснении политики имеет безусловные основания, которые свидетельствуют о его особом статусе в этой сфере обще­ственной жизни. Особенности индивида как субъекта политики Роль индивида в политике крайне специфична. Конечно, он не может затмить значение групповых объеди­нений для формирования политического пространства в целом. Одна­ко он может повлиять на характер развития абсолютно любой полити­ческой системы. Потому-то и недостаточно рассматривать индивида лишь в качестве одного из специфических субъектов политической сферы. Будучи исходными социальными атомами, из совокупности дей­ствий и отношений которых складывается самое общество, индиви­ды способны выступать особой целью деятельности любой системы правления и власти. По сути дела, олицетворяя статус человека как относительно самостоятельного и свободного существа, чьи интере­сы и возможности так или иначе противостоят обществу и государ­ству, индивид (личность) символизирует смысл и ценность любой коллективной деятельности. В этом плане отношения государства и индивида выражают отношения власти и человека – этих двух про­тивоположных начал социальной жизни и двух самостоятельных ис­точников общественной власти. Организуя совместную жизнь людей, государство тем не менее всегда выступает как начало подавления и принуждения людей к под­держанию определенных политических порядков и форм поведения. Государство – это символ повиновения и принуждения человека к обязательному для него поведению и в этом смысле является агентом неизбежного ограничения его свободы и прав. Со своей стороны, индивид выступает как начало свободного и естественного волеизъ­явления. Имея определенные притязания к государству, связывая с ним возможности реализации своих интересов и перспективы, чело­век все же остается тем существом, которое обладает собственной программой жизнеутверждения и самовыражения. И если государ­ство способно избрать любой путь своей эволюции, то человек все­гда будет стремиться к защите собственного достоинства и свободы, счастья и жизни. Наличие этих неистребимых человеческих стремлений, неизмен­ность жизнеутверждающих потребностей личности к свободе и счас­тью составляют стержень гуманизма. Приобретая характер высших мо­ральных принципов, данные требования становятся источником гу­манности законов, поднимаясь по своему значению выше социальных отношений в конкретной стране, выше потребностей различных групп. Они не меняются в зависимости от этапов и типов развития обще­ства, становясь мерой человечности всех социальных образований, критерием, используемым при оценке всех социальных явлений, в том числе универсальной мерой оценки человечности любой поли­тической системы. Так что, оценивая человека как «меру всех вещей» (Протагор), эти гуманистические принципы способны задать совер­шенно определенные цели и принципы государственной политике, выступив гуманистическим ориентиром саморазвития власти. Иными словами, государство и индивид взаимодействуют между собой как два взаимосвязанных и одновременно в известной степени взаимооппозиционных начала социальной жизни. Каждый из них не только обладает различными правами и возможностями, но и оли­цетворяет два различных источника и принципа организации власти в обществе. Конечно, человек и власть меняются, меняются и их ин­тересы, а главное – возможности в преобразовании социума. И все же сложившаяся практика говорит о том, что принципиальные от­ношения между ними сохраняются. Государство остается внешней для индивидуальной жизни силой, обладающей по отношению к личности важнейшими принудительными прерогативами, правами и полномочиями. Однако и человек в ряде демократических стран становится высшей социальной ценностью политических отношений, направляя государственную политику. Как же в целом соотносятся возможности государства и личности? Исторические модели взаимоотношений власти и человека В истории политической мысли в ос­новном представлены три основные модели взаимоотношений государ­ства и личности. Первая из них в ос­новном представлена патерналистскими (Конфуций) и этатистскими (Платон, Аристотель, Заратустра) теориями, обосновывающими системы власти, в которых государство обладает неоспоримым при­оритетом и преимуществом перед человеком. Так, еще легисты (IV-II вв. до н.э.) говорили о необходимости сильного деспотического государства, которое контролировало бы все стороны человеческой жизни и опиралось на жестокие законы, призванные регулировать неизбежную и постоянную войну между правителями и подданными. Конфуций, также отстаивавший доми­нирование государства, предпочитал трактовать его как большую пат­риархальную семью, в которой аристократия, чиновничество и тем более простой люд обязаны безропотно повиноваться властителю. Индивид же рассматривался как подданный, не имеющий особых прав. По сути такие же принципы отстаивал и Платон, идеализиро­вавший общесоциальные функции государства и оправдывавший его верховенство над индивидом. Аристотель тоже едва ли не обожест­влял государство, считая его высшей (после общения в семье) фор­мой социального общения. Характерно, что комплиментарность в отношении государства у Платона и Аристотеля подкреплялась идеями его очищения от не­угодных, т.е. тех, кто мог подорвать мощь и нарушить спокойствие государства, от тех «варваров», которые не достойны «государственной жизни». Понятно, что утверждение главной идеи – полного доминирования государства – исключало возможность постановки воп­роса о политических правах и свободах человека, признании индиви­да в качестве гражданина и полноправного партнера государства. Государство, как утверждалось, должно полностью определять ста­тус и права человека, каналы его политической активности. В дальнейшем такого рода идеи воплотились в понимании госу­дарства как реального воплощения общественного разума, источни­ка и гаранта прав человека. Законы государства объявлялись высшим проявлением мудрости и силы, выражением народных интересов. Со средних веков утвердились представления о государстве как един­ственном источнике человеческих прав и обязанностей. Свою лепту в обоснование государственного доминирования внес и марксизм, рас­сматривавший человека в качестве элемента системы господства клас­са чей внутренний мир и права обусловливаются, определяются ин­тересами целого. Обоснование всевластия господствующего класса до­полнил образ одномерного (экономического) человека, чья личность растворена в группе, а его права целиком и полностью зависят от коллективных пожеланий. В политической истории такие теоретические конструкции наибо­лее ярко подтвердились в практике деспотических и тоталитарных го­сударств, где были полностью подавлены права и свободы личности. Причем до сих пор многие, например, азиатские страны подвергают критике любые попытки признания внегосударственного происхож­дения прав человека и утверждения их универсалистской природы. Другая модель отношений государства и человека основывается на признании того, что в основе государства и его политики должны лежать права и природа человека. Либеральные мыслители (Дж. Локк, Т. Джеферсон, Дж. Мэдисон и др.) настаивали на том, что высшей социальной ценностью является личность, на основе потребностей которой и должна строиться вся государственная система власти. Го­сударственному господству противопоставлялись свободные граждане. Признавалось, что совместная и индивидуальная жизнь человека не должна строиться на политическом принуждении со стороны центров власти. Эти ученые и их единомышленники развивали возникшие еще в афинском полисе и римском праве идеи суверенитета личности. И хотя они говорили о взаимной ответственности индивида и государства, все же главный упор делали на ограничении и обуздании политичес­кой власти, на утверждении ее зависимости от личности. Провозгла­сив политическое равенство, либералы считали необходимым, чтобы люди получали гражданские права независимо от происхождения, владения и других статусных и социальных характеристик. Таким образом, государство объявлялось результатом соглаше­ния свободных индивидуумов, граждан, которые ограничивают его возможности вмешательства в их частную жизнь. В силу этого, выпол­няя лишь те функции, которыми наделяют его граждане, государ­ство становилось подконтрольным народу, гражданскому обществу. Главной же сферой реализации человека считалось гражданское об­щество, т.е. область независимых от государства горизонтальных свя­зей индивидуумов, межличностного общения, деятельности обще­ственных объединений. Иначе говоря, либералы признавали личность скорее источником, чем участником власти. В различных модификциях такая модель взаимоотношений госу­дарства и личности установилась в ряде современных стран Запада. И хотя до идеальной модели демократии там еще далеко, тем не менее эти государства показали, что личность может реально стать источником и целью государственной политики. Третья, срединная модель отношений человека и власти также имеет древнее происхождение. Еще семь греческих мудрецов (VII-VI вв. до н.э.) отстаивали идею компромисса и меры в отношении прав того и другого субъекта власти. Свой вклад в развитие идеи срединности внесли и некоторые другие древнегреческие мыслители – сторонники правила «золотой середины» во взаимоотношениях этих полюсов, т.е. все те кто призывал к установлению гармоничных отношений между государством и личностью. По-своему решали данный вопрос и русские философы, один из которых, Н.Ф. Федоров, говорил, что человеку «нуж­но жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех».* * Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982. С. 400 Наиболее ярко эта позиция проявилась в христианско-демократической идеологии, которая критикует не только патернализм, но и либерализм за его излишний индивидуализм и преувеличение прав личности по сравнению с правами государства. Эта теория исходит из того, что жизнь человека как творение Божие духовна и уникаль­на но ее духовность и уникальность не могут изменить такой поли­тический институт, как государство. Индивид – главный источник его деятельности, объект защиты гражданского достоинства и опе­кунства. Но и государство – не столько источник принуждения, сколь­ко орган, действующий в интересах всеобщего блага, сглаживания социальных контрастов, поддержания слабых. Государство есть сред­ство совершенствования совместной жизни, согласования интересов и упрочения справедливости. В силу этого государство и индивид должны действовать в соот­ветствии с принципами солидарности и субсидарности. Первый прин­цип предполагает, что благо (и горе) каждого неразрывно связано с процветанием (или ослаблением) целого, с заботой каждого друг о друге и о государстве как воплощении гражданских уз. Второй прин­цип означает, что государство обязано оказывать помощь тем, кто не в состоянии самостоятельно организовать достойную жизнь, у кого нет для этого необходимых средств и духовных сил. Но такая помощь должна иметь избирательный и адресный характер, не вырождаясь в поддержку иждивенчества. Иными словами, не отвергая приоритета индивида и его прав, сто­ронники такого подхода настаивают на сохранении серьезных соци­альных функций государства. Причем его социальный облик ставится ими в большую зависимость от уровня политической культуры граждан. 2. Права человека Понятие прав человека Конкретным выражением значимос­ти для политических систем гумани­стических принципов и ценностей применения власти являются пра­ва человека. Права человека представляют собой совокупность норм и принципов, которые закрепляют систему политических отношений, гарантирующих предоставление индивиду определенных свобод и со­циальных благ. Права человека имеют нормативное и институциональное (реаль­ное) содержание. В первом своем качестве они выступают в виде уни­версальных требований к организации любой политической систе­мы, которые могут применяться как критерии оценки международ­ных и внутриполитических отношений. С этой точки зрения права человека существуют как система универсальных политических норм и стандартов, которые действуют независимо от характера режима правления и конституционной системы конкретной страны. Это не­кая планка требований, к которым должна приспосабливаться каж­дая система власти. Особенно показательно действие этой норматив­ной системы в международных отношениях. Например, в документах ОБСЕ соблюдение прав человека рассматривается выше принципа невмешательства во внутренние дела отдельных государств. Это зас­тавляет все страны, стремящиеся быть членами Евросоюза, соот­ветствующим образом изменять свои конституционные и политичес­кие порядки, стиль деятельности на международной арене. В целях защиты данных принципов Европейское сообщество осуществляет коллективные (в том числе вооруженные) акции против стран, где имеют место массовые нарушения прав человека. В частности, на этой политико-правовой норме была разработана стратегия «гуманитар­ной агрессии» стран НАТО при вторжении в югославскую провин­цию Косово для прекращения «этнических чисток» режимом Милошевича. Несмотря на стремление западных демократических государств ут­вердить универсальный характер прав человека, в ряде таких стран, как Китай, Сингапур, Иран, Бангладеш, Сирия и Малайзия, отри­цают существование абсолютных прав и свобод личности, за исклю­чением тех, которые предписаны и действуют в рамках законодатель­ства отдельных государств. Нередко для обоснования этого положения политики ссылаются на неприменимость «индивидуализированных» прав человека к странам, где господствуют коллективистские ценно­сти или наличествуют острые политические конфликты, распростра­нены социальные болезни. Однако к таким заявлениям следует относиться как к сугубо по­литическим позициям. Ведь личность всегда есть порождение конк­ретного общества, и потому стремление ограничить ее права и сво­боды по преимуществу говорит о недостаточной демократичности этих стран. В настоящее время появляется все больше оснований утверж­дать, что формирование отношения людей к себе как к полноценным гражданам, требующим уважения их прав и достоинства, является поистине общемировым процессом. Об этом же свидетельствует и нарастание демократических настроений и движений в названных странах, что указывает на расширение и усиление потребности людей в свободе, уважении человеческого достоинства и личном самовыра­жении. Все это говорит о том, что национальные особенности не являются препятствием для реализации прав человека. Вместе с тем права человека фиксируют реальную защищен­ность и гарантированность прав и свобод в конкретном государ­стве. Таким образом, выступая как реальный политический институт, права человека свидетельствуют о наличии в конкретном государстве конституционных и законодательных норм, специаль­ных учреждений по охране прав и свобод, ресурсов, идущих на обеспечение данных целей, и т.д. Иными словами, в качестве по­литического института права человека фиксируют ту или иную степень реализации универсальных требований в конкретной стра­не. В целом институциональное содержание прав человека зависит от уровня демократичности существующих политических поряд­ков, сложившихся традиций и обычаев населения, от наличия материальных ресурсов страны, степени ее вовлеченности в систе­му мировых хозяйственных и политических отношений. Например, даже в некоторых демократических странах Запада равные права женщин были признаны лишь после Второй мировой войны (в Японии и Франции – в 1940 г., в Швеции – в 1974-м, а в графстве Лихтенштейн – в 1981 г.). В настоящее время в отдельных странах этот институт власти все еще не укоренен, в некоторых странах он способен обеспечить вы­полнение лишь определенной части прав человека. Например, в Рос­сийской Федерации права человека закреплены в виде конституци­онной нормы, существует должность постоянного представителя Пре­зидента по правам человека, полномочия которого дают ему возможность применять санкции к любым политическим структурам и лицам в случае нарушения ими соответствующих норм и законов. Но, несмотря на наличие таких политических инструментов, в Рос­сии имеются многочисленные факты преследования и дискримина­ции людей по этническим мотивам, в тюрьмах и отделениях мили­ции применяются пытки и т.д. Трудности исторического развития прав человека как реального политического института в значительной степени определялись тем, что идеи и практика утверждения равноправия граждан складыва­лись на фоне фактического неравенства людей в области владения материальными и духовными ресурсами. В силу этого борьба за граж­данские и политические, социальные и культурные права, за равно­правие рас и народов, мужчин и женщин, людей разных националь­ностей была неразрывно связана с противоречивым воплощением принципа социальной справедливости. Революции XX в. показали, что государственной политике нельзя чрезмерно разводить требова­ния равноправия с сохранением фактического равенства, что абстрактные требования равенства перед законом не должны усложнять и обострять реальные отношения людей. Впервые свое юридическое выражение права человека получили в 1776 г. в Вирджинской Декларации, которая впоследствии была по­ложена в основу Билля о правах (конституции) США и французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г. В настоящее время права человека закреплены во Всеобщей Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Генеральной Ассамблеей ООН (1948), в Европейской конвенции о защите прав и свобод человека (1950), Международном Пакте о гражданских и политических правах (1966), Декларации прав ребенка (1959), Декларации о ликвидации всех форм нетерпимости и дискриминации (1981), Конвенции против пыток и других бесчеловечных видов обращения и наказания (1984) и ряде других международных документов. В статье 2 Конституции Российс­кой Федерации провозглашается, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью в нашей стране, а их соблюдение и защита – первостепенная обязанность государства. Все названные международные и внутриполитические докумен­ты исходят из того, что происхождение прав и свобод человека не связано с волей конкретного государства. Их базой являются неотъем­лемые свойства людей, лежащие в основании свободы, справедливо­сти и всеобщего мира. Таким образом, человек признается равно­правным с государством субъектом власти, при этом его права не­разрывно связываются с определенными видами гражданских обязанностей. Основные теоретические трактовки прав человека Проблема прав человека как само­стоятельная политическая проблема актуализировалась по мере развития общества и усложнения взаимоотношений между обществом, госу­дарством и индивидом. Впервые представления о правах человека сформировались в VI-V вв. до н.э. в рамках теорий естественного права, которые развивали китайские мыслители Мао-Цзы, софисты, Арис­тотель и др. Их основные идеи состояли в признании равенства людей от рождения и справедливости наделения их одинаковыми, обуслов­ленными человеческой природой правами. Такое естественное право утверждалось в качестве основания условного (позитивного, писано­го) права, предполагающего его законодательное закрепление. В то же время сторонники этих идей осознавали изменчивость юридичес­ких установлений, способных и не утвердить равенства всех людей в конкретном государстве. Поэтому впоследствии свои важнейшие на­дежды они связывали с договорным характером государственности. В средние века сложились основы юридически-позитивистского подхода, приверженцы которого отрицали всякое негосударственное происхождение человеческих прав. Они исходили из рациональной природы государства, его неизменности и независимости от социально-экономических предпосылок, не различали право (человека) и закон (государства), а права личности не имели в их глазах никакого приоритета над правами государства. По их глубокому убеждению, права граждан должны были изменяться в зависимости от целесооб­разности и государственных потребностей. Творцы либеральных теорий настаивали на том, что естествен­ные, священные для человека права существуют независимо от госу­дарства. Более того, сам этот институт власти несет, по их мнению, угрозу социально обретенным качествам и правам личности. В каче­стве основных они рассматривали политические и гражданские пра­ва индивида, не придавая особого значения его социально-экономи­ческим возможностям. Но, видя свою главную задачу в ограждении человека от внешней агрессии со стороны государства, либералы чрез­мерно изолировали личность от общества и государства, не замечая, что формальное равенство лишает наименее защищенные слои насе­ления возможности .реально пользоваться его плодами. В рамках современных концепций прав и свобод человека также утверждается их неотъемлемый и универсальный характер. Однако, несмотря на признание противоречивости отношений индивида и государства, в них допускается частичное изменение его прав и сво­бод содержания. И все же, даже временно подавляя некоторые из прав, государство не в силах отнять их у человека. Поэтому современ­ные политологи приводят аргументы против чрезмерной концентра­ции прав «наверху», а тем более против группового диктата правя­щей элиты в вопросах определения объема и характера предоставля­емых человеку прав и свобод. Но и при этом особый упор делается все-таки на взаимную ответственность человека и государства за гарантированность и использование прав. Вообще считается, что в настоящее время в процессе налажива­ния отношений индивида с уже зрелым, правовым и социальным государством политические права утрачивают свой былой приоритет. Они становятся вторичными и служат в известной степени предпо­сылкой осознания гражданами всего спектра прав и форм их реали­зации. Но наибольшее внимание уделяется нарастающей индивидуа­лизации в понимании и реализации прав человека. Постепенно ут­верждается идея, что человек волен сам определять формы реализации своих прав и свобод. Государство – лишь средство поддержания ин­дивидуальных инициатив, орудие создания наиболее благоприятных условий для развития личности. Эволюция теоретических воззрений не всегда коррелирует с на­личием конкретных стандартов в предоставлении человеку прав, при­нятых в конкретных политических системах. Теоретические воззре­ния могут оставаться сугубо интеллектуальной величиной, а могут постепенно влиять на практику реализации прав человека. В значи­тельной степени такое проникновение зависит от характера правя­щего режима и присутствия у него определенных материальных ре­сурсов. Так, в СССР наряду с ресурсным обеспечением ряда соци­ально-экономических прав гражданам длительное время не только не предоставлялись реальные политические права, но и под флагом борьбы с «мещанством» и «обывательской психологией» постоянно снижался авторитет индивидуальных жизненных ценностей, прав на, личную, неподконтрольную государству жизнь. В то же время в со­временных постиндустриальных, постмодернистских обществах ин­дивидуализация прав и свобод становится центральной политичес­кой идеей, на которую работают по сути дела все политические ин­ституты. В ряде случаев права и свободы личности даже начинают властвовать над особыми правами государства, порождая дезинтегративные тенденции в обществе и создавая новые, неведомые миру проблемы в отношениях свободного индивида и государства. Типология прав человека Длительная борьба человечества за соблюдение прав и свобод личнос­ти, динамика представлений о ее месте и роли в политически орга­низованном сообществе, а также многообразие исторических усло­вий породили богатую палитру прав человека. В самом широком по­нимании права человека распадаются на негативные и позитивные. К первым из них относятся такие права и свободы, которые ос­нованы на препятствовании необоснованному вмешательству госу­дарства и других лиц в суверенные дела индивида, это права, лежа­щие в основании индивидуальной свободы личности. Они не требуют от государства накопления и распределения материальных и иных ресурсов и вообще каких-либо специальных созидающих действий, кроме исключения несправедливого вмешательства в дела и интере­сы личности, посягательства на ее свободный выбор. Негативные права ограждают личность от ограничений и принуждения со стороны го­сударства, мешающих ей действовать самостоятельно. К таким пра­вам можно отнести практически все либеральные права человека. Они абсолютны и не зависят от уровня развития конкретной страны, пред­полагая лишь признание суверенности человеческой личности и ува­жительное отношение к ее самостоятельному выбору со стороны го­сударства. В свою очередь, позитивные права основываются на ответственно­сти государства за предоставление личности определенных социальных благ, например, прав на образование, охрану здоровья, доступ к куль­турным ценностям и т.д. В данном случае гарантированность этих прав непосредственно зависит от уровня социально-экономического раз­вития государства, от заинтересованности правящих кругов в реаль­ном проведении соответствующей государственной политики и, что немаловажно, от профессионализма государственных служащих, способных обеспечить такой характер управления обществом. Ведь по­нятно, что для обеспечения права человека на охрану здоровья необ­ходимо иметь развитую инфраструктуру лечебных учреждений, стра­ховые компании и соответствующие материальные средства. Вместе с тем, даже имея в наличии подобные ресурсы, провозглашение права на этот вид социальной помощи может остаться формальной декла­рацией, если в государстве нет заинтересованности правящих слоев или госслужащие не обладают должной компетенцией для проведе­ния такой государственной политики. В силу ограниченности большинства государств в материальных ресурсах, а также неодинаковой потребности различных слоев насе­ления в тех или иных общественных благах, обеспечение позитивных прав неразрывно связывается с перераспределительной политикой государства. В частности, ее осуществление предполагает первосте­пенное обеспечение теми или иными благами наиболее нуждающих­ся слоев населения, предоставление определенных льгот и преиму­ществ отдельным категориям граждан (например, пенсионерам, ма­терям-одиночкам и др.), сохранение социальной адресности в предоставлении тех или иных благ, призванной исключить иждивен­чество и паразитизм. С более содержательной точки зрения права и свободы человека разделяются на гражданские, политические, социально-экономичес­кие, культурные и экологические. Гражданские, или личные, права – это тот круг присущих чело­веку от рождения прав, которые конституируют его автономность и индивидуальность, достоинство и самобытность, предохраняют его от посягательств и произвола власти. К ним, как правило, относят право на жизнь и достоинство личности, свободу и личную непри­косновенность. Обеспечение данных прав государство гарантирует на основе законодательного закрепления презумпции невиновности, пуб­личного и независимого суда, неприкосновенности жилища, тайны переписки, свободы передвижения, выбора места жительства, а так­же свободы любых действий, не противоречащих закону. Политические права обеспечивают возможности участия граждан в управлении делами государства и общества. К такого рода правам отно­сятся свобода слова, печати, совести, право на получение информа­ции, право на объединение с единомышленниками (создание полити­ческих ассоциаций), свобода избирать и быть избранным в представи­тельные органы государства, свобода союзов, демонстраций и т.д. Гражданские, а равно и политические права первоначально были основным предметом борьбы человека и власти, государства и обще­ства. Именно благодаря утверждению этих прав «первого поколения» личность постепенно обретала новые возможности в обществе, уси­ливала свое влияние на государство и проводимую им политику. Ве­хами на этом историческом пути стали: утверждение всеобщего из­ бирательного права, конституционные гарантии прав в демократи­ческих государствах, включение их в международные документы. Ог­ромный гуманистический заряд несет с собой и отмену в большин­стве современных европейских стран смертной казни. Социально-экономические права – это права и возможности граж­дан в сфере производства, обмена и потребления материальных ре­сурсов, в области распоряжения продуктами своего труда и факторами материальной деятельности. Их называют правами «второго поко­ления», которые стали результатом борьбы за социальные гарантии и защиту личности в сфере производства, активно начатую еще со второй половины XIX в. Во второй половине XX в. под влиянием социалистических партий на Западе, а также стран бывшего социа­листического блока, первыми закрепившими в своих конституциях широкий спектр социальных и экономических гарантий населения, эти права получили и международное юридическое признание, вой­дя в 1948 г. во Всеобщую Декларацию прав и свобод человека и граж­данина. К таким правам относятся право на собственность, свободу эко­номической деятельности, индивидуальные трудовые права (право на труд, справедливую оплату труда, защиту от безработицы, выбор про­фессии) и право на коллективные действия по защите трудовых прав, а также право на жилище, охрану здоровья, образование, участие в культурной жизни. В настоящее время наиболее полно эта группа прав обеспечивается в правовых социальных государствах – Швеции, Гер­мании, Канаде, США и некоторых других, где достигнут самый вы­сокий уровень социально-экономического обеспечения населения. Проблемы общественного развития последней трети XX в., свя­занные, к примеру, с усилением взаимозависимости государств в современном мире и, как следствие, формированием новой системы международных отношений или экологическим кризисом, вызвали к жизни права «третьего поколения», делающие акцент на отношения между государством и личностью в сфере культуры и экологии. К этим правам можно отнести право человека на мир и социальное разви­тие, здоровую экологическую внешнюю среду, приобщение к пони­маемым как общее достояние человечества культурным ценностям, свободное передвижение по миру и т.д. Обеспечение этой группы прав затруднено из-за целого ряда об­стоятельств, а именно: из-за политики режимов, склонных к деспо­тизму и не заинтересованных в контактах своего населения с народа­ми других стран, из-за многообразия политических, в том числе во­оруженных, конфликтов; вследствие разницы в материальных ресурсах и необходимости колоссальных затрат национальных государств и мирового сообщества в целом на сохранение здоровой окружающей среды и т.д. В значительной мере реализация именно этой группы прав приближает человечество к той цели, которую предрекали его многие величайшие умы, и в частности русский ученый В. И. Вернад­ский, – к объединению человечества в единый – в экономическом, информационном и других отношениях – организм. Однако на этом пути сегодня еще слишком много противоречий. Основные нарушения прав человека В современном мире существует мно­жество различных политических ре­жимов с собственными моделями вза­имоотношений государства и личности, своими стандартами соблю­дения прав и свобод человека. Демократические режимы соседствуют с авторитарными, либеральные с коммунистическими. Изъятия от­дельных прав сочетаются с массовыми нарушениями прав человека. А как писал русский ученый М. Бакунин, всеобщая свобода присут­ствует лишь там, где «она распространяется на каждого», где свобод­ное общество представлено совокупностью «массовых примеров». В принципе в определенных условиях государство, в зависимости от своих реальных возможностей, может менять содержание эконо­мических или социальных прав. В чрезвычайных условиях, для защи­ты конституционного строя оно может даже приостанавливать реа­лизацию определенных гражданских прав, ограничивать свободы, по­ражать в правах тех или иных лиц (например, лишать лиц, обвиняемых в уголовных преступлениях, права быть избранными в органы влас­ти) или группы (запрещая экстремистские партии и движения). Од­нако и здесь существуют четкие границы возможностей для государ­ства, ориентированного на соблюдение прав и свобод личности. На­пример, даже при чрезвычайных обстоятельствах законодательно устанавливаются пределы и сроки действия таких ограничений. И при этом ряд основополагающих прав, к примеру, право на жизнь, сво­бода совести, свобода вероисповеданий, право на жилище или право на судебную защиту, вообще не подлежат отмене. Но есть и такие способы действий режимов, которые направлены на ограничение прав как фундаментальных начал в отношениях го­сударства и человека. К таким способам относятся, например, введе­ние неоправданных (возрастных, материальных, территориальных) цензов, ограничивающих возможности граждан на формирование ор­ганов власти и на участие в их работе; или закрепление разрешитель­ного вместо регистрационного порядка регулирования политической активности населения, при котором власть берет на себя правоустанавливающие функции, что в конечном счете отрицает фундамен­тальный характер политических прав. В целом, с учетом мирового опыта, можно выделить следующие четыре группы нарушений прав человека со стороны государства и отдельных политических сил (в порядке значимости): - геноцид и этнические «чистки», гражданские войны, полити­ческий терроризм; - апартеид, расовая дискриминация, сегрегация; - ограничение политических прав гражданина; - уничтожение окружающей природы, введение ограничений на получение информации, сокращение доступа к культурным ценностям. Предотвратить нарушения прав человека можно только при дол­жной политической воле правящего режима, а в более широком пла­не – при установлении в конкретных странах гарантий взаимной ответственности государства и гражданина. Современные демократи­ческие государства далеко ушли от принципов регулирования отно­шений с обществом по принципу Талиона («око за око», «зуб за зуб»), придя к необходимости создания системы, уравновешиваю­щей права и ответственность государства и гражданина. И подобно тому, как конкретный человек несет, к примеру, воинскую повин­ность, так и должностные лица государства должны отвечать за при­чиненный личности ущерб. Поэтому историческая траектория совре­менного развития требует сильного демократического государства, которое стояло бы на страже прав и свобод личности. 3. Политическое участие Понятие политического участия Участие в политической жизни яв­ляется непосредственным показате­лем самоопределения личности, востребованности и осуществимости ею своих прав, выражением по­нимания человеком своего социального статуса и возможностей. Именно участие индивида в политике в конечном счете показывает, насколько эта сфера жизни способна служить не только интересам крупных социальных групп, но также запросам и чаяниям рядового гражданина, обычного человека. Как уже говорилось, отдельный индивид способен выполнять фун­кции профессионального политика; лица, действующего в рамках групповых интересов и вместе с тем осуществляющего автономную линию поведения независимо от потребностей той или иной общно­сти. Об особенностях осуществления индивидом элитарных и лидерс­ких функций речь пойдет далее, а сейчас остановимся на характери­стике политического участия рядового гражданина. Известный американский политолог Дж. Нагель определяет по­литическое участие как действия, посредством которых рядовые чле­ны любой политической системы влияют или пытаются влиять на ре­зультаты ее деятельности. * В этом смысле участие в политике пони­мается в качестве одного из средств, используемых человеком для достижения своих собственных, индивидуально осознанных целей. Причем данная форма реализации личных потребностей формирует­ся в процессе взаимодействия индивида с правительством, органами власти, другими политическими институтами и силами. * Nagel J.N. Participation.N.Y., 1976.P.1-3. Благодаря такому инструментальному отношению к политике, индивидуальное «участие» характеризует только конкретные формы практических действий человека, независимо от их мотивации или условий осуществления. Иными словами, к «участию» относятся только реально совершаемые в политике действия индивида. Осуществляя такие действия, индивид переступает через порог того умозритель­ного отношения к политическим событиям, которое выражается в эмоциях, оценках, суждениях и иных сугубо идеальных реакциях. В этом смысле политическое участие предстает как качественно иной, практический уровень включенности индивида в политическую жизнь, заставляющий его совершать там конкретные поступки. В то же время некоторые формы пассивного отношения индивида к политическим процессам, в частности абсентеизм (неучастие в вы­борах), неоднозначно, расцениваются политологами. Одни из них, как, например, Р. Хиггинс, называя «политическую инерцию» и пас­сивность граждан (наряду с перенаселением, голодом, нехваткой ре­сурсов и некоторыми другими явлениями) «основным врагом» чело­вечества, исключают ее из политического участия. Другие (С. Верба, Л. Пай), в силу массовости такого рода фактов, напротив, расцени­вают их как одну из форм деятельного отношения индивидов к поли­тике. Среди практических действий людей политическим участием мо­гут быть признаны только их целенаправленные поступки, т.е. те дей­ствия, которые специально и сознательно проектируются и осуще­ствляются ими в политическом пространстве. Иначе говоря, к поли­тическому участию относятся лишь собственно политические действия, а не поступки, которые могут вызывать политические по­следствия. Например, сознательно спланированный приход на ми­тинг может быть квалифицирован как политическое участие индиви­да, а его случайное появление там – не может. Или если гражданин специально сообщает управленческую информацию должностному лицу, то это может рассматриваться как форма его политического участия; если же эти сведения он передаст в центр принятия реше­ний косвенным образом, например, в ходе случайного разговора с ответственными лицами, то в таком случае их беседа не может быть отнесена к формам политического участия данного гражданина. Практические и целенаправленные формы политического учас­тия характеризуются масштабностью и интенсивностью. Например, индивид может участвовать в решении местных или общефедераль­ных вопросов, заниматься постоянной активной деятельностью по организации избирательных кампаний, а может изредка принимать участие в выборах – и все это будут разные по значимости и интен­сивности формы его политического участия. Непосредственно характеризуя поступки индивида, политичес­кое участие дает косвенную аттестацию и самой политической сис­теме, т.е. той внешней среде, которая сопутствует или препятствует политическим действиям граждан. Так, в одних политических систе­мах индивид имеет возможность практически реагировать на затрагивающие его поступки властей, предпринимать те или иные действия в качестве реакции на сложившуюся в стране (регионе) ситуацию, а в других то же стремление действовать натыкается на жесткость и неприспособленность политических структур к такого рода желани­ям индивидов. Например, во многих демократических странах широ­ко распространены судебные процессы, в которых рядовые граждане оспаривают действия правящих структур. В то же время в тоталитар­ных и деспотических государствах невозможны не только индивиду­альные, но и групповые формы политического участия человека (в виде деятельности партий, общественно-политических движений и т.д.). Так что разнообразие форм политического участия неизменно определяется наличием условий и разветвленностью структур, спо­собных воспринимать индивидуальные запросы граждан к власти. Основные подходы к трактовке политического участия Факты практического участия инди­видов в политической жизни нео­днозначно оцениваются представите­лями различных школ и направлений в политической мысли. Например, сторонники элитистских учений полагают, что участие рядовых граждан – это аномальное явление в политике, ибо основные функции по принятию решений, формиро­ванию государственной политики могут выполняться только на про­фессиональной основе. В этом смысле вовлечение широких социальных слоев, массы индивидов в политику рассматриваются ими как дисфункциональное и нежелательное. Сторонники же воззрений французского просветителя XVIII в. Ж. Ж. Руссо, приверженцы марксистского учения, партиципаторной демократии и некоторых других течений исходят из того, что един­ственно оправданной нормой политической жизни является посто­янное выполнение всеми гражданами функций по управлению дела­ми государства и общества. В частности, В. И. Ленин писал о необхо­димости «прямого, обеспеченного законами (конституцией) участия всех граждан в управлении государством».* Правда, повсеместность выполнения таких политических функций населением связывалась марксистами лишь с определенной исторической фазой – переходом от социализма к коммунизму, т.е. с периодом отмирания госу­дарства. Однако суть подхода от этого не меняется. 40 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 2. С. 106-107. Коротко говоря, в силу того, что каждый не только грамотный и активный гражданин объявлялся участником управления государ­ством, политика трактовалась в качестве неотъемлемой стороны ин­дивидуального существования, обязательного компонента стиля жизни личности. В этом смысле профессиональным управляющим отказыва­лось в каких-либо преимуществах перед рядовыми гражданами (в том числе в дополнительной ответственности перед населением). Они объявлялись тем политическим субъектом, чьи функции будут по­степенно передаваться всем членам общества. Не случайно марксизм негативно оценивал деятельность государственной бюрократии, т.е. чиновников-управленцев. Другая группа ученых (И. Шумпетер) полагает, что функции уп­равляющих и управляемых в политике неравнозначны: если элитар­ные круги обязаны обладать должной компетенцией для профессио­нальной организации управления государством, то рядовые гражда­не обязаны довольствоваться «символическими» формами участия, и прежде всего голосованием. Как писал С. Пэтман, «единственным способом участия, доступным для граждан... является голосование за лидеров и дискуссии».* Поскольку, по мнению многих сторонников таких взглядов, сложность реальных политических проблем и конф­ликтов столь высока, что включение в их обсуждение массы неква­лифицированных лиц только усугубит и осложнит обстановку, то бо­лее оптимально добиваться «поверхностного вовлечения» граждан в политику. В противном случае, с их точки зрения, излишняя актив­ность населения и вовлеченность в процесс принятия решений будет угрожать стабильности системы власти. И самым страшным послед­ствием такой массовой вовлеченности населения в политику может стать установление охлократических режимов, воцарение хаоса и бес­порядка. * Pateman С. Participation and Democratic Theory. Cambridge, 1970. P.5. Практический опыт, являющийся, как известно, лучшим судьей в решении теоретических споров, показал, что для тех, кто не жела­ет делать карьеру политика, вовлечение в эту область жизни требует дополнительных сил, знаний, психологической готовности к сопер­ничеству и других внутренних усилий, которые не являются услови­ями, сопутствующими приятному времяпрепровождению. Напротив, политика нередко становится сферой выброса негативных эмоций человека, его социального перевозбуждения и духовного кризиса. В реальной жизни большинство граждан не имеют ни времени, ни средств, ни возможностей для постоянного участия в политике. Политика для них – это область жизни, куда они добровольно всту­пают лишь в тех случаях, когда не могут иными путями реализовать свои интересы. И это не сфера саморазвития индивида, а область жесткой конкурентной деятельности, где правила поведения неред­ко противоречат законам и моральным нормам. Постоянные скан­дальные разоблачения, назойливая реклама лидеров и непредсказуе­мость их поведения, политический терроризм – все это создает ту напряженность, которая превращает политику в отнюдь не благо­приятствующую для жизни форму существования индивида. По сути дела участие в политике есть форма критического социального пове­дения граждан. В то же время неразрывная связь политики с жизненно важными для индивида интересами показывает, что и излишняя вовлеченность в данную область жизни, и длительное отчуждение от нее крайне опасны. В частности, это чревато либо искусственной политизацией общественной жизни и ростом напряженности человеческого суще­ствования, либо – из-за отсутствия у людей навыков поиска комп­ромиссов, ведения дискуссий о проблемах общества и т.д. – воцаре­нием конфронтационного стиля политической конкуренции, нарас­танием экстремизма и радикализма в общественной жизни. Факторы политического участия Степень и характер включения лич­ности в политическую жизнь непос­редственно определяется значимыми для нее причинами, факторами участия. Последние крайне разнооб­разны и напрямую связаны с ролями, которые индивиды играют в политической жизни. «Роль», по Г. Алмонду – это разновидность («часть») политической деятельности, свидетельствующая о том, что индивид может быть избирателем, активистом партии, членом пар­ламента и т.д. И при этом каждая политическая роль имеет свою фун­кциональную нагрузку, предполагающую соответствующие возмож­ности и обязательства (ответственность) личности перед государством (партией, обществом). Понимание факторов политического участия играет принципи­ально важную роль в толковании его природы и роли индивида в политике. В самом общем плане факторы политического участия тра­диционно рассматриваются через два его глобальных механизма: при­нуждение, которое делает упор на действии внешних по отношению к индивиду сил, в том числе на разумность власти и ограниченность необходимых для самостоятельного участия в политике свойств ин­дивида (Т. Гоббс), а также интерес, который, напротив, ориентиру­ется на внутренние структуры действия индивида и сложную струк­туру личности (А. Смит, Г. Спенсер). Так, в XIX в. основное внимание уделялось надличностным, объек­тивным факторам, например, наличию институтов, тем или иным социально-экономическим условиям жизни людей, духовной атмос­фере общества и другим аналогичным показателям, которые должны были дать исчерпывающий ответ на вопрос о том, что заставляв человека включаться в отношения с публичной властью. В своих крайних формах эта социальная детерминация растворяла личность в общественных отношениях, делала ее безликим исполнителем воли класса, нации, государства. В нынешнем же столетии, наряду с признанием определенного значения общественных норм и институтов, основной акцент делается главным образом на субъективные факторы, на характеристик индивидуальных воззрений, психологические состояния конкретных лиц, наконец, на культурные традиции и обычаи населения. Сложи­лась даже парадигма «автономного человека» (А. Горц, О. Дебарль), основывавшаяся на признании несовпадения публичных норм и институтов с мотивациями конкретной личности, что якобы обуслов­ливает принципиальную неспособность науки адекватно раскрывать подлинные причины политического участия личности. Такая гипер­болизация индивидуального начала превращает политику в совокупность спорадических, случайных поступков личности. В современной политической мысли принято различать предпо­сылки (условия) и факторы (непосредственные причины, обуславливающие действия индивида) политического участия. К первым от­носятся материальные, политико-правовые, социокультурные и ин­формационные отношения и структуры, которые создают наиболее широкую среду для различных проявлений индивидуальной актив­ности. В границах этой среды складываются те главные причины, к которым можно отнести макро- (способность государства к принуж­дению, благосостояние, пол, возраст, род занятий) и микрофакторы (культурно-образовательный уровень человека, его религиозная при­надлежность, психологический тип и т.д.) политического участия. Каждый фактор способен оказывать решающее влияние на те или иные формы политического участия людей, в зависимости от вре­менных и пространственных условий их жизни. Но наибольшее зна­чение в науке придается психологическим состояниям личности, например, ощущению угрозы своему общественному положению (Г. Лассуэлл); рациональному осознанию своих интересов и завоева­нию нового статуса (А. Лэйн); желанию жизненного успеха и обще­ственного признания (А. Доунс); пониманию общественного долга и реализации собственных прав, страху за самосохранение в обществен­ной системе и т.д. В сочетании различных факторов и предпосылок выявлены опре­деленные зависимости. Например, данные разнообразных и долго­летних социологических наблюдений показывают, что чем богаче об­щество, тем больше оно открыто к демократии и способствует более широкому и активному политическому участию граждан. Более обра­зованные граждане чаще других предрасположены к участию в поли­тической жизни, у них сильнее развито чувство восприятия эффективности своего участия, и чем больше у таких людей доступ к ин­формации, тем больше вероятности, что они будут политически ак­тивными (В. Кей). Вместе с тем анализ политических процессов в демократических странах выявил и то, что неучастие является показателем не только пассивности или убежденности граждан в том, что их голос ничего не изменит, но и уважения и доверия людей к своим представителям. Так, во многих демократических странах Запада широкие возможно­сти контроля общественности за правящими кругами, традиции пуб­личной критики действий властей в СМИ, отбор профессионально подготовленных лиц для руководства и управления снижает степень повседневной вовлеченности граждан в политический процесс. Ины­ми словами, в условиях высокой гарантированности своих полити­ческих и гражданских прав люди весьма рационально относятся к формам участия в политике, доверяя правящим кругам осуществлять повседневные функции по управлению государством и обществом и оставляя за собой право контроля и оценки их деятельности на выбо­рах и референдумах. Одновременно политическая практика XX в. дала и множество примеров «кризиса личности в политике», выражающегося в распро­странении насилия и террора или таких явлений, как коррупция, неповиновение граждан закону и т.д. Широкое распространение и воспроизводство таких форм политического участия многие ученые связывают с кризисом базовых демократических ценностей, нарас­танием интенсивности жизни в крупных городах, негибкостью поли­тических форм для самовыражения все более усложняющейся лич­ности, нарастанием отчужденнности индивида, кризисом прежних форм его договора с государством и т.д. Формы и типы политического участия В самом общем виде многообразие форм и разновидностей политичес­кого участия зависит от определен­ных свойств действующего индивида, характера режима правления, а также от конкретной ситуации. Соответственно американские по­литологи С. Верба и Л. Пай выделяют следующие разновидности по­литического участия: пассивные формы политического поведения граждан; участие людей только в выборах представительных органов власти или только в решении местных проблем; политические дей­ствия активных участников предвыборных кампаний; деятельность политических активистов, распространяющих свою активность на всю сферу политики; профессиональные действия политиков. Другой американский ученый Милбэрт разделяет формы полити­ческого участия на «активные» (руководство государственными и партийными учреждениями, деятельность кандидатов в представи­тельные органы власти, организация предвыборных кампаний и т.п.), промежуточные (участие в политических собраниях, поддержка партий денежными пожертвованиями, контакты с официальными лицами и политическими лидерами и т.д.), наблюдательные (ношение на де­монстрациях транспарантов, попытки других граждан вовлечь кого-либо в дискуссии и т.д.) и, наконец, выделяет «апатичное» отноше­ние граждан к политике. В самом общем виде различают мобилизованное и автономное по­литическое участие. Первое характеризует те формы вовлечения ин­дивида в политику, которые исходят от власти, государства, органов принуждения, создающих условия для втягивания личности в поли­тические отношения помимо ее воли. Следовательно, политическое участие не является тем инструментом, посредством которого люди хотят повлиять «на правительство таким образом, чтобы оно пред­принимало желаемые для них действия».* Итак, индивид включается в политическую жизнь, становясь заложником воли лидеров, влас­тей, их искусства манипулировать людьми. * Verba S.,Nie N. Participation in America.N.Y., 1972. P. 145. Разновидности автономного политического участия, напротив, демонстрируют действия, которые индивид предпринимает, во-пер­вых, самостоятельно обращаясь к политическим формам защиты своих интересов, а во-вторых, столь же автономно выбирая формы и кана­лы проявления своей активности. В этом смысле политическое учас­тие наиболее полно отвечает своей природе и сущности как инстру­менту разрешения индивидуальных проблем. Политический протест Особое значение для государства имеют протестные формы политичес­кого участия населения. Политичес­кий протест представляет собой разновидность негативного воздействия индивида (группы) на сложившуюся в обществе политичес­кую ситуацию или конкретные действия властей, затрагивающие его. К наиболее распространенным источникам политического про­теста, как правило, относятся: слабая приверженность граждан гос­подствующим в обществе ценностям, психологическая неудовлетво­ренность сложившимся положением вещей, а также отсутствие дол­жной чуткости властей к текущим запросам населения. Однако политический протест возникает не только там, где име­ют место неэффективные действия государства, как такового, но и там, где наличествует тот человеческий «материал», который спосо­бен к спонтанным или осознанным оппонирующим власти действи­ям. Не секрет, что, к примеру, российское население отличается долготерпением, повышенным привыканием даже к невыносимым по­литическим и социально-экономическим условиям (длительным невыплатам заработной платы, подавлениям демократических сво­бод и т.д.). В то же время в других странах граждане более активно и целенаправленно пытаются корректировать неудовлетворяющие их аспекты государственной политики. В государствах любого типа политический протест протекает в кон­венциональных (в виде разрешенных властями демонстрациях, пике­тах и прочих акциях) и неконвенциональных формах (деятельность подпольных политических партий, запрещенные шествия и т.д.). В этом смысле основная опасность протеста состоит в том, что он способен к нарастанию интенсивности и переходу к неконвенциональным, не­конституционным (особенно революционным) формам, связанным с прямым применением силы населением (или его отдельными груп­пами). Для того чтобы придать протесту цивилизованную форму, в демократических государствах обеспечивается свобода слова, фор­мируется институт оппозиции, который представлен деятельностью неправительственных партий и движений. В ряде стран оппозиция даже создает «теневые» правительства, которые постоянно оппонируют правящим структурам по всем важнейшим политическим вопросам, публикуя собственные оценки и прогнозы, планы и программы ре­шения тех или иных проблем. Крайней формой неконвенционального политического протеста является политический терроризм, цель которого – физическое унич­тожение политических деятелей, проведение силовых символических акций возмездия режиму, постоянное провоцирование взрывной си­туации в стране. В современной политической истории известны мно­гочисленные факты убийств президентов, депутатов парламента и кандидатов в представительные органы, представителей различных органов власти, повлекшие массовые жертвы захваты заложников и взрывы в общественных местах. Помимо террористических организаций (типа палестинской орга­низации У. бен Лабена, итальянских «Красных бригад», организации басков в Испании, ряда формирований чеченских боевиков и др.) такого рода действия систематически практиковали, особенно в годы «холодной войны», и спецслужбы отдельных стран, организуя поку­шения на глав государств или отдельных недружественных полити­ков. В настоящее время на международной арене существуют даже отдельные политические режимы (Ливия, Ирак, Иран и др.), кото­рые в определенные периоды своей истории открыто поддерживали (поддерживают) террористические приемы в политических отноше­ниях с другими странами. Борьба с международным и внутренним терроризмом требует громадных ресурсов, отлаженной законодатель­ной базы, решимости властей и скоординированности действий силовых структур. Глава 6. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ И ЛИДЕРЫ 1. Формирование и развитие элитистских подходов Формирование элитистских представлений Еще в древности люди заметили, что в обществе существуют две неравно­весные группы: относительно само­стоятельное и привилегированное меньшинство, которое властвует и управляет, и большинство, которое является объектом власти и управления. Что касается правящего меньшинства, то длительное время оно изучалось по описаниям жизни государей, вождей и дру­гих выдающихся личностей, находящихся в политике в центре вни­мания. И лишь в последние столетия характеристика этого слоя стала концептуально связываться со строением и характером организации политической власти и государства. С этой целью стал использовать­ся и термин «элита», который еще в XVII в. обозначал товары высше­го качества, а впоследствии стал применяться для обозначения выс­шей знати общества. Самостоятельные элитистские концепции возникли лишь в кон­це XIX столетия, в борьбе с, условно говоря, антиэлитистскими тео­риями и идеями. Например, сторонники французского просветителя Ж.Ж. Руссо, исходя из неделимости народного суверенитета, счита­ли, что сама передача гражданами даже части своих прав представи­телям во власти ведет к разрушению системы народовластия, отри­цая таким образом целесообразность разделения функций управляю­щих и управляемых. Серьезными оппонентами элитистов были ученые и мыслители, отказывавшие правящим слоям в каком-либо моральном оправдании их деятельности. Например, сторонники толстовства как социально-этического учения находились в резкой нравственной оппозиции ко всем власть предержащим. Сам Л.Н. Толстой в произведениях «В чем моя вера», «Закон насилия» и некоторых других неоднократно суро­во порицал систему светского правления, полагая, что «государствен­ная власть всегда принадлежит худшим и злым», государственные властители «большей частью подкупленные насильники», а сенато­ры, монархи и министры – «хуже и гаже палачей», ибо прикрывают зло, наносимое людям, лицемерием. Несколько иные аргументы в пользу отрицания этических осно­ваний существования правящего класса в России приводил извест­ный правовед и философ И. Ильин. По его мнению, невозможность эффективного осуществления правящим меньшинством своих функ­ций обусловлена нравственным состоянием сознания большинства на­селения. Эта нравственно и политически неразвитая часть общества – или «чернь» – напрочь лишена должного правосознания и потому «не ищет лучших людей и не хочет передавать им власть», но, даже «посадив свою власть... не умеет ей дать ни уважения, ни доверия, ни поддержки; она начинает подозревать ее, проникается ненавистью к ней». Понятно, что в таких условиях ни власть, ни государство не могут эффективно осуществляться даже профессионалами. Характерно, что антиэлитистские подходы сохранились в поли­тической мысли и в значительно более поздний период. Так, в пер­вой трети XX в. испанский философ X. Ортега-и-Гасет в работе «Вос­стание масс» (1930), тоже отмечая идейно-культурное разобщение высших и низших слоев общества, выдвинул идею, согласно кото­рой в формирующемся «массовом обществе» широкие слои населе­ния начинают перехватывать управленческие функции правящих кру­гов, лишая последних их привычных обязанностей. Однако наиболее серьезным теоретическим оппонентом элитис­тов стало марксистское учение, в ответ на ряд положений которого, собственно, и сложились подобного рода концепции. Маркс и его сторонники, признавая, что обществом правит меньшинство (вла­дельцы или представители владельцев средств производства), выска­зывали уверенность в том, что на определенных этапах истории, в частности, при переходе от социализма к коммунизму, такое положе­ние сменится иной формой управления обществом, при которой каж­дый человек начнет осуществлять определенные управленческие фун­кции, в результате чего большинство общества возьмет в свои руки функции социальной власти и управления, а государство, как аппа­рат, стоящий над обществом, постепенно сойдет на нет, «отомрет». Приверженцы же становящихся элитистских подходов обосновы­вают свою позицию тем, что история не знает исключений и потому власть меньшинства над большинством постоянна. Причем положе­ние правящих групп отнюдь не всегда связано с их материальным положением. С их точки зрения, исторический опыт всех цивилиза­ций – от первых до современных – как сложноорганизованных об­ществ показывает, что правящее меньшинство постоянно концент­рирует в своих руках политическую власть, управляя большинством населения и обеспечивая политическое развитие государства и обще­ства. Основоположниками данного теоретического направления стали итальянские экономисты и социологи В. Парето и Г. Моска. Учения В. Парето и Г. Моски В. Парето (1848-1923) в своих основ­ных трудах «Социальные системы» (1902) и «Трактат общей социоло­гии» (1916) сформулировал концепцию, согласно которой равнове­сие и динамика любой социальной системы детерминируются правя­щим меньшинством – элитой, проходящей определенные циклы своего развития. Элиты – это то лучшее, что создается в недрах об­щества; они возникают из его низших слоев, в ходе борьбы поднима­ются в высшие круги, расцветают там, а впоследствии вырождаются и исчезают. Им на смену приходят так называемые контрэлиты, ко­торые проходят те же фазы развития и упадка, а затем тоже сменя­ются новыми элитарными образованиями. При этом смена элит, как правило, знаменует собой чередование у власти разных типов элит, в частности, «лис» (изворотливых, хитрых и беспринципных) и «львов» (обладающих чувством преданности государству, консервативно на­строенных и не боящихся применять силу), использующих различ­ные методы управления и властвования. В целом элиты имеют тенденцию к упадку, а приходящие им на смену контрэлиты – к производству потенциально элитарных эле­ментов. Этот кругооборот, циркуляцию элит Парето назвал «уни­версальным законом истории», который позволяет обществу накап­ливать и использовать все лучшее, что развилось в нем, ради соб­ственного благополучия. Прекращение циркуляции неизбежно ведет к полному вырождению правящей элиты и накоплению в ней нега­тивных для общества элементов, которые препятствуют переходу в элитарные слои лучших представителей общества, а также развитию последнего. Формулируя свою концепцию, Парето исходил из того, что самым важным основанием выделения элитарных групп являются при­надлежащие ее представителям определенные психологические тен­денции, личностные чувства и компоненты («резидуи»), которые, собственно, и отличают их от остальной массы населения. Таким об­разом, Парето концептуально оформил многочисленные идеи Пла­тона, Ф. Ницше, Т. Карлейля и других мыслителей, которые указыва­ли на наличие определенных человеческих качеств, выражающих (ес­тественное) неравенство людей и разделяющих высшие и низшие слои общества. В этом смысле элита понималась как своеобразная меритократия, т.е. группа лучших людей, обладавших особыми со­циальными качествами, независимо от того, унаследовали они или приобрели их в процессе своего развития. Интересно, что этим особым, разделяющим людей свойствам впоследствии стали придавать не только положительное значение. Еще в XVIII столетии русский писатель П. Боборыкин (а впоследствии М. Бакунин) описал особый тип людей – так называемое «отребье», т.е. тех социальных аутсайдеров, которые занимают особую обще­ственную позицию. А в 60-х гг. XX в. французские мыслители Ж.П. Сартр, М. Дебре и особенно Г. Маркузе развили целое учение о лидирующей политической роли в индустриальном обществе пред­ставителей «социального дна», которые в силу своего специфическо­го и уникального опыта только и могут считаться подлинной элитой общества. Таким образом, акцент на индивидуальных качествах лиц, обла­дающих интеллектуальным, нравственным или любым другим пре­восходством над остальными и на этом основании принадлежащих к элитарным группам, позволяет считать В. Парето основоположником так называемого аристократического направления в элитологии. Качественно иной подход предложил еще один великий итальянец Г. Моска (1858-1941, заложивший в своих важнейших работах («Тео­рия управления и парламентское правление», 1884 и «Элементы по­литической науки», 1896) основы, условно говоря, функционально­го направления, рассматривавшего элиту как группу управляющих, выполняющих определенные социальные обязанности. Правда, вместо понятия «элита» Моска больше оперировал кате­горией «правящий класс», которая демонстрировала, что наряду со свойствами, отличавшими его представителей от остальных, в част­ности, богатством, военной доблестью, происхождением или владе­нием искусством управления, главной причиной его властного могу­щества являлась высокая степень внутренней организованности и спло­ченности данной группы. Именно это свойство и позволяет элите концентрировать в своих руках руководство обществом и государ­ством, объединяя население в процессе перехода от одной исторической эпохи к другой. Главная задача элиты как особого политического класса состоит прежде всего в укреплении своего господства, и даже не столько de jure, сколько de facto. Организованность правящего меньшинства не­посредственно отражает так называемая «политическая формула», означающая совокупность юридических и моральных средств и мето­дов укрепления им своей власти и положения. В то же время основ­ной функцией государства, воплощающего эту формулу, является поддержание баланса как в отношениях управляющих и управляе­мых, так и внутри правящего класса. Отсутствие такого баланса Мос­ка считал причиной формирования режимов, узурпирующих престиж легитимной власти. Согласно представлениям итальянского политолога, в силу своей организованности политический класс по сути дела монополизирует власть, контролируя все действия большинства, в том числе избира­тельные кампании, которые при таких условиях не в состоянии навя­зать волю населения правящим группам. Вместе с тем ради сохранения искомого политического баланса высшие слои общества вынуждены оправдывать свое господство в глазах общественного мнения с помо­щью абстрактных и рационально не доказуемых политических образов «народа-суверена», доминирующей общей «воли народа» и т.д. Пристальное внимание Моска уделил и процессам изменения со­става и преемственности в развитии правящего класса. В частности, выделив демократическую и аристократическую тенденции в его раз­витии, он подчеркнул, что преобладание последней, выражающей стремление группы управляющих так или иначе стать наследствен­ной и несменяемой, ведет к «закрытию и кристаллизации», а за­тем – к вырождению элиты. Параллельно с Моской такие же подходы развивал и немецкий ученый Р. Михельс (1876-1936), уделивший главное внимание опи­санию партийных элит, но сделавший при этом важные обобщаю­щие выводы. Так, по его мнению, господство элиты непосредствен­но определяется невозможностью прямого участия масс в управлен­ческих процессах и контроля с их стороны. Таким образом, организация политических взаимодействий, включающая механиз­мы представительства интересов граждан, неизбежно выдвигает мень­шинство на руководящие позиции. Причем естественная динамика организационных процессов непременно ведет к вырождению пра­вящих групп в олигархические объединения. Современные элитистские теории В современной политической теории предложенные ее основоположника­ми подходы получили новое разви­тие. Так, последователи В. Парето П. Блау, Ж. Сорель, Э. Фромм, А. Адлер, Р. Стогдилл и другие ученые составили впечатляющие опи­сания конкретных свойств политических лидеров и элит, раскрыв и уточнив на этой основе связь между индивидуальными свойствами управляющего класса и основаниями господствующего политическо­го порядка. В русле данного направления более четкие очертания об­рели ценностные концепции. Так, американский ученый Г. Лассуэлл выдвинул идею, согласно которой к элите могут быть отнесены толь­ко те, кто обладает особыми способностями к производству и распро­странению определенных политических ценностей (например, обес­печения индивидуальной безопасности человека или его обществен­ного уважения, роста доходов и т.д.), к мобилизации активности населения и формированию определенного политического порядка. В рамках ценностных теорий получила развитие и плюралистичес­кая интерпретация элит, согласно которой во власти действуют не­сколько элитарных группировок, и каждая из них обладает собствен­ными механизмами и зоной властного влияния, выражает специфические интересы различных групп населения и обладает только ей присущим авторитетом. Своеобразное теоретическое развитие получили и взгляды Моски. Так, французский исследователь Г. Дорсо обратился к учению о «политическом классе» и предложил рассматривать его как «техни­ческий инструмент» «господствующего класса», распадающийся в по­литическом процессе на «управляющий» и «оппозиционный» сегменты. В силу этого, как считает французский ученый, смена у власти пра­вящего и оппозиционного слоев совершенно не сказывается на ин­тересах и статусе правящего класса. Оригинальную концепцию предложил Р. Миллс, исследовавший на примере американского общества политическую элиту как сово­купность представителей важнейших «институциализированных иерар­хий», т.е. высших должностных лиц в составе глав корпораций, поли­тических администраторов и военного руководства. При этом, по мне­нию Миллса, наибольшим влиянием в данном треугольнике власти обладают лица (включая и часть неизбираемой, бюрократической эли­ты), находящиеся в неформальных отношениях друг с другом и оказывающие основное влияние на весь процесс принятия решений. Весьма оригинально рассматривал функциональные основания политических элит и Дж. Гэлбрейт, предположивший, что важней­шее влияние на принятие политических решений оказывает так на­зываемая техноструктура, т.е. та анонимная группа лиц, которая кон­тролирует процесс обращения служебной информации и тем самым реально предопределяет характер принимаемых наверху решений. В этом смысле публичные политики только озвучивают решения, под­готовленные их экспертами, аналитиками и прочими помощниками. Таким образом, была теоретически легализована роль так называе­мых серых кардиналов, нередко стоящих за кулисами власти и опре­деляющих ее важнейшие решения. Существенное развитие заложенные Моской идеи получили и в трудах представителей структурно-функционального направления (Д. Бернхэм, С. Келлер), акцентирующих внимание на анализе ин­ституциональных и ролевых особенностей правящих кругов. Свой вклад в развитие этого направления внесли и так называемые неоэлитаристы (X. Зиглер), делающие акцент на политических механизмах, по­зволяющих элитарным слоям осуществлять свою фактическую власть независимо от результатов волеизъявления общества на выборах, пле­бисцитах и референдумах. Бурное развитие элитистских концепций и по сей день не приве­ло к утверждению единых подходов к интерпретации самостоятель­ности элит, характеристики их отношений с массами, к определе­нию соотношения статусных и личных свойств элитарных кругов при изменении их состава, роли управляющих в развитии демократии. По сути дела каждый исторический период серьезно изменял и обнов­лял такого рода оценки и идеи. Например, в своих первоначальных вариантах элитистские теории были весьма негативно расположены к демократии. Впоследствии ситуация радикально изменилась, и элитизм стал рассматриваться как элемент политики, полностью совме­стимый с механизмами представительной демократии. Как утверж­дал видный политический мыслитель XX в. И. Шумпетер, элиты мо­гут сделать для утверждения демократии значительно больше, чем самые широкие, заинтересованные в этих ценностях слои населения. В то же время подавляющее большинство представителей совре­менного элитизма рассматривают деятельность высших управляющих структур в отрыве от обусловливающих их социальных и экономи­ческих факторов. В данном случае элиты нередко трактуются как са­модостаточные группы, полностью контролирующие все политичес­кие процессы. В известной степени это предопределяет расширение некоторыми теоретиками (А. Стоун) функционально-ролевых нагру­зок правящих групп, рассмотрение их в качестве единственных дви­жителей исторического процесса, массам же при этом отводится роль его пассивных наблюдателей. 2. Сущность, структура и функции политической элиты Место и роль элит в политическом процессе Согласуя накопленный теоретичес­кий потенциал элитизма с практи­ческим опытом развития сложноорганизованных обществ можно сказать, что политическая элита пред­ставляет собой социальную группу, которая прежде всего выполняет специализированные функции в сфере управления государством и обществом. Политическая элита – это группа лиц, профессионально занимающаяся деятельностью в сфере власти и управления государ­ством (партиями, другими политическими институтами). На государ­ственном уровне она концентрирует в своих руках высшие властные и управленческие прерогативы в обществе, предопределяя за счет этого пути и формы его политического развития. В этом смысле у большинства населения власть, понимаемая как процесс реального управления и распоряжения общественными ресурсами, по сути дела отсутствует. Политическая элита – это лишь определенная часть более широ­ких элитарных слоев общества в целом, в которые входят наиболее видные и авторитетные представители экономических кругов, гума­нитарной и технической интеллигенции, других профессиональных образований. Большинство ученых сходится на том, что те немногие люди, которые принадлежат к политически властвующему кругу, не являются типичными представителями общества, формируясь по пре­имуществу из представителей высших социально-экономических слоев. Практика не подтвердила тезис о том, что деятельность элит непос­редственно определяется интересами населения. Эти круги вообще слабо подвержены влиянию со стороны основной части населения, строя свою деятельность согласно правилам и нормам по преимуще­ству внутриэлитарного характера. Поэтому государственную полити­ку образуют скорее не требования масс, а интересы господствующих элитарных слоев (впрочем, не отрывающиеся абсолютно от потреб­ностей широких социальных слоев). Перемены в политическом курсе в основном осуществляются изнутри этой управляющей подсистемы общества. Таким образом, в любом обществе могут складываться серь­езные противоречия между составом и интересами элитарных и неэлитарных групп. Пополнение или изменение состава политической элиты зависит не только от позиции населения или конкретной ситуации, при ко­торой представители широких социальных слоев начинают прини­мать определенное участие в принятии решений, но в значительной, степени и от позиции самих элитарных группировок. В этом смысле элита является скорее саморегулирующейся общностью, которая из­бирательно допускает в свою среду представителей массы. Предста­вители как правящих, так и оппозиционных элит, как правило, еди­ны в своих представлениях относительно властных предпочтений. И их скорее объединяют, чем разъединяют основополагающие подходы к действительности и социально-экономическим ценностям. В то же время расхождения корпоративных интересов и амбиции отдельных лиц неизбежно порождают внутригрупповую конкуренцию, от сте­пени и форм проявления которой непосредственно зависит стабиль­ность политических отношений в обществе. Поэтому стабильность по­литических порядков обусловливается постепенностью внутриэлитарных изменений и установлением сбалансированных внутригрупповых отношений. В зависимости от условий деятельности правящих кругов во влас­ти формируются различные типы политических элит, обладающие большей или меньшей закрытостью или открытостью, наличием гегемонистских или демократических, автократических или олигархи­ческих черт, той или иной степенью внутригрупповой солидарности или конфронтационности (Э. Гидденс) и т.д. При этом в рамках от­дельных политических систем могут действовать уникальные элитар­ные образования, например, такие, как «номенклатура» в бывшем СССР. Учитывая сказанное, политическую элиту можно определить как группу лиц, подготовленных для выражения социальных интересов той или иной общности, приспособленных для продуцирования определен­ных политических ценностей и целей и контролирующих процесс при­нятия решений. В этом смысле политическая элита представляет со­бой результат институциализации политического влияния различных социальных групп, структурирующей всю политическую жизнь об­щества по вертикали. Основные функции политической элиты В полном соответствии с занимаемым ею местом в общественной жизни политическая элита выполняет ряд важнейших задач и функций. Прежде всего к ее социальным задачам относятся принятие и кон­троль за реализацией решений, раскрывающие ее центральную роль в управлении государством и обществом. В число основных функций включается также формирование и представление (презентация) груп­повых интересов различных слоев населения. Следует указать и на необходимость продуцирования элитой разнообразных политических ценностей, способных превращать население в активных участников перераспределительных процессов в сфере власти. Формируя различ­ные идеологии, мифы или социальные проекты, политическая элита пытается мобилизовать граждан, взять под контроль их энергию для решения необходимых общественных задач. Как свидетельствует опыт, без активного обновления элитами этих средств своего духовного гос­подства руководящие идеи обращаются в догмы, а политическая власть начинает испытывать стагнацию. Главным условием эффективного осуществления политической элитой ее главных функций является обладание ею всеми возможны­ми в конкретном обществе способами управления и власти. В этом отношении особое значение имеют ее способность и умение исполь­зовать принудительные, методы, оперативно, в зависимости от меня­ющейся обстановки, переходить к применению силовых ресурсов. Показателем безусловной крепости положения политической эли­ты служит и ее способность к манипулированию общественным мне­нием, такому использованию идеологических и иных духовных инст­рументов, которые могут обеспечить требуемый уровень легитимности власти, вызвать расположение и поддержку ей со стороны общественного мнения. В то же время опыт продемонстрировал и ряд факторов, препят­ствующих укреплению положения элитарных группировок во власти. Так, существенно подрывает позиции политических элит нарастание информационной открытости в работе институтов власти и управле­ния, критика общественностью всяческих злоупотреблений должнос­тных лиц. К таким же ограничителям можно отнести и растущую спо­собность общества к контролю за деятельностью власть предержащих, неразрывно связанную с целенаправленной деятельностью обществен­ных объединений и СМИ, активизацией контрэлит. Снижает возмож­ности волюнтаризма в управлении государством и дифференциация элит, ведущая к росту внутриэлитной конкуренции, а равно и про­фессионализация аппарата управления государством (партией). Благодаря своим функциям, политическая элита является веду­щим звеном, направляющим развитие общества. Все попытки при­низить ее статус и возможности и даже, как это нередко случалось в российской истории, уничтожить, принизить ее общественный ав­торитет в конечном счете наносят ущерб самому обществу. Накоп­ленный обществом опыт убеждает в том, что элитарные механизмы скорее всего навсегда останутся в структуре общества, сохранив свою лидирующую роль. С течением времени, очевидно, будет меняться лишь степень и характер их соотношения с механизмами самоорганизации общественной жизни. В то же время наиболее продуктивное поведение элитарных слоев, включение их в процесс демократиза­ции общества возможно только при условии снятия всех искусствен­ных границ на пути обновления ее рядов, предотвращения ее загни­вания вследствие олигархиизации и закостенелости. Структура политической элиты Строение элитарного слоя, осуществляющего в государстве и обществе функции власти и управления, чрез­вычайно сложно. Для понимания механизма формирования государ­ственной политики уже недостаточно использовать только категории элиты и контрэлиты. Многие ученые указывают на наличие в правя­щих кругах общества экономических, административных, военных, интеллектуальных (научных, технических, идеологических), поли­тических сегментов. Каждый из них выстраивает собственные отно­шения с массами, определяет место и роль в принятии решений, тепень и характер влияния на власть. Известный польский политолог В. Милановски предложил рас­сматривать структуру элитарных кругов в зависимости от выполне­ния их внутренними группировками своеобразных функций в сфере политического управления обществом. Так, прежде всего следует учи­тывать особое место «селектората», включающего в себя тех лиц, которые потенциально готовы к выполнению профессиональных фун­кций в политической сфере. В «селекторат» входят и те, кто оказывает влияние на выдвижение представителей населения, и те, кто сам готовится к исполнению этих ролей. Иными словами, «селекторат» – это широкий круг политических активистов, который еще не диф­ференцирован на различные, более специализированные сегменты. Следующим элитарным образованием выступают «потенциальные элиты», представляющие собой разрозненные элитарные группиров­ки, еще только стремящиеся к власти и соответственно проясняю­щие свои идеологические приоритеты и позиции, формирующие в связи с этим «команды» отдельных лидеров. В «потенциальных эли­тах» происходит относительное закрепление конкретных лиц на фун­кциональных позициях (лидер, идеолог, аналитик, член штаба и т.п.), оформляются инструменты и механизмы межэлитарной конкурен­ции, налаживаются первичные отношения между сторонниками раз­личных (в том числе союзных) направлений. После выборов судьбы элитарных группировок принципиально расходятся. Те из них, которые проиграли выборы, но при этом оста­лись в поле публичной политики, составляют «самодеятельные эли­ты». Авторитетные в обществе представители этих кругов могут лишь косвенно влиять на принимаемые в государстве политические реше­ния. В свою очередь, в этом сегменте формируются два основных эли­тарных образования: оппозиция и сторонники проправительственных сил. Тех и других объединяет стремление укрепить свои позиции во власти, сформировать механизмы постоянного влияния на ее ин­ституты, осуществить целенаправленное воздействие на обществен­ное мнение. Однако оппозиция нередко сопровождает свою деятель­ность попытками поставить под вопрос результаты выборов, посеять сомнения в правомерности проводимого правительством курса, выс­казать требования смены власти до очередных выборов, призвать на­селение к выражению политического протеста. Победившая на выборах элита приобретает статус «правящей по­литической элиты», которая непосредственно осуществляет процесс управления и руководства обществом и государством. В силу сложно­сти данного, крайне многогранного процесса и эта, важнейшая в обществе, группировка также разделяется на ряд составляющих. В нее входят представители центральной и региональной властей, предста­вители высшей (по характеру полномочий), средней и низшей (мес­тной) элиты. Наряду с избираемыми политиками непременным уча­стником этого круга являются и определенные слои государственной бюрократии. Тот факт, что в правящей политической элите всегда действует несколько функциональных группировок, позволяет отдельным тео­ретикам уточнить характер ее функционирования. Например, совре­менные сторонники плюралистической концепции считают, что в правящей элите могут складываться строго иерархизированные от­ношения, когда одна группа четко контролирует деятельность дру­гих, а могут взаимодействовать несколько слабо связанных друг с другом группировок (например, контролирующих законодательную и исполнительную ветви власти и имеющих при этом различные ин­тересы и направления деятельности). Такой «фрагментарный элитизм», когда реальная власть становится доступной не всем, неизбежно про­воцирует появление «группы вето» , от которой зависит окончатель­ное принятие решений. Например, Ш. Линдблом считал, что такие группы оказывают решающее влияние на этот процесс за счет своего контроля за капиталом, а С. Файнер в качестве фактора влияния рас­сматривал ориентацию на поддержку профсоюзов и т.д. Особым структурным элементом политической элиты являются «элиты в политике», которые представляют собой разновидность не­избираемой элиты, состоящей из наиболее авторитетных представи­телей технической и гуманитарной интеллегенции, которые за счет своего авторитета помогают укреплению позиций как правящих, так и самодеятельных элит. Видные писатели, ученые, спортсмены, пред­ставители шоу-бизнеса могут помочь не только выиграть выборы тем или иным партиям, но и поддержать их политические требования в условиях кризисов или рутинного течения политических процессов. Но пожалуй, самой мощной и одновременно таинственной эли­тарной группировкой в структуре политической элиты является «связанная группа», которая представляет собой неформальное объеди­нение политиков, оказывающее решающее влияние на принятие ре­шений. Это анонимное сообщество может включать и чиновников, и даже лиц, не обладающих никаким формальным статусом в системе власти. Однако ядро данной группы практически всегда составляют обладатели высших властных полномочий в государстве. Они-то и пре­допределяют те решения, которые впоследствии могут оформлять коллективные органы (правительство или парламент), изменять по­литику страны, существенно влиять на международные процессы. Иначе говоря, данная группировка действует в рамках полутеневого и теневого правления, зачастую перехватывая функции официаль­ных органов власти. Способы определения состава правящей политической элиты Роль и влияние элитарных кругов на политику общества в значительной степени определяется их размером, соотношением с основной частью населения. Общеизвестна идея Н.А. Бердяева о том, что при сокраще­нии элитарных слоев до критических значений (приблизительно 1% населения) политическая система начинает испытывать стагнацию и даже может прекратить свое существование. Таким образом, опреде­ление состава правящей политической элиты имеет важное значе­ние. Несмотря на обилие теоретических схем и нередко кажущуюся простоту задачи, определение состава правящих политических кру­гов представляет собой весьма непростую проблему. В принципе она может быть решена только при условии применения соответствую­щих методик. В целом состав группы лиц, контролирующих процесс принятия решений, может определяться с помощью трех основных методов. Первый, статусный метод предполагает, что в состав правя­щей элиты входят только обладатели и носители ключевых, высших властных полномочий в различных сферах государственного управле­ния: экономической, оборонной, научной и др. Иными словами, к элите могут быть отнесены лишь те, кто, как считал Т. Дай, обладает формальной властью в политических организациях и институтах. Та­кой метод дает возможность выделить наиболее важные сегменты власти и управления в конкретном обществе, относя к элите вполне конкретных военных, ученых, представителей бизнеса и т.д., т.е. тех, кто обладает необходимыми официальными прерогативами. В то же время само определение этого статусного ряда представляет собой произвольный и субъективный процесс, меняющий свои очертания в зависимости от ситуации в той или иной стране. Весьма распространенным является и репутационный метод, по­зволяющий относить к правящим кругам лиц, обладающих наиболее высоким авторитетом и престижем в глазах общественного мнения. Такая методика помогает выделить в сфере государственного управ­ления наиболее популярных политиков, вычленять те связи государ­ства и общества, которые легитимизируют правящий режим. Однако при всех положительных качествах данного метода следует признать, что в круг власть предержащих могут попасть и те, кто хотя и имеет авторитет, но не обладает должностными и другими возможностями влияния на институты политической власти. Потенциально самым надежным и точным методом отбора пра­вящих кругов является десизиональный (от англ. decision – решение) метод. Его применение позволяет отнести к правящим элитам те лица и группы, которые реально участвуют в принятии конкретных управ­ленческих решений. Но камнем преткновения здесь является часто возникающий информационный дефицит, недостаточность сведений о том, кто же действительно принимал участие в решении вопроса. Следует также иметь в виду и то, что такого рода информация в госу­дарственных структурах нередко относится к строго охраняемой, что еще более увеличивает трудности в использовании данного метода при решении поставленной задачи. На практике, как правило, используются одновременно все ука­занные методы в их совокупности, позволяющие более или менее точно определить состав правящей политической элиты. В то же время следует иметь в виду, что на изменение состава элиты существенно влияют и процессы качественного перерождения ее отдельных групп. Как уже отмечалось, Г. Моска и Р. Михельс одни­ми из первых указали на возможность вырождения и олигархиизации правящих структур. Как показывает практика, закостенелость, уси­ление закрытости элит, их кастовость влекут за собой прекращение осуществления ими многих социальных функций. В этом случае их роль становится по преимуществу негативной, что стимулирует рас­пад общественных связей, падение авторитета власти и т.д. Преодо­леть такого рода явления можно путем активного формирования контр­элитарных образований. Государственная бюрократия как составная часть политической элиты Как уже говорилось, часть государ­ственной бюрократии неизбежно вхо­дит в состав правящей политической элиты. Это определяется той ролью, которую играет высшее и часть среднего чиновничества в управле­нии государством и обществом. Исторически бюрократия формировалась как управленческий ап­парат государства индустриального типа. В XIX в. складывавшаяся бур­жуазная государственность послужила основанием для Г. Гегеля и М. Вебера назвать бюрократию основным носителем рациональных форм организации власти. Согласно выработанной ими идеальной модели этот аппарат управления отличается квалифицированностью, дисциплинированностью, ответственностью, следованием букве и духу законов, уважением к чести мундира. Негативные с точки зрения таких нормативных представлений явления бюрократизма (т.е. отступ­ления от этих норм поведения, выражающиеся в нарастании форма­лизма, волокиты, подчинении деятельности государственных струк­тур собственным групповым интересам и иных негативных чертах ис­полнения чиновниками своих профессиональных обязанностей) рассматривались как аномальные явления, преодоление которых дол­жно обеспечивать усиление общественного и административного кон­троля за их поведением, более оптимальное распределение их слу­жебных полномочий, повышение ответственности и иерархичности системы управления и т.д. В то же время с чисто политической точки зрения бюрократия должна была оставаться политически нейтральной и ни при каких условиях не проявлять ангажированность теми или иными властны­ми группировками. Исполнение чиновничеством сугубо администра­тивных функций, его невмешательство в политическую борьбу рас­сматривались как одно из предпосылок сохранения стабильности об­щественных порядков. Более того, М. Вебер полагал, что перерождение государственной бюрократии в политическую таит в себе угрозу че­ловеческой свободе и независимости. Марксизм иначе трактовал политическую роль бюрократии, ус­матривая в ее деятельности разновидность политического господства аппарата управления над государством и обществом, проявление та­кого стиля правления, который однозначно отчуждает население от власти, не давая гражданам, прежде всего трудящимся, использовать государство в своих корыстных целях. Динамика развития современных сложноорганизованных госу­дарств выявила ряд принципиальных тенденций формирования и раз­вития государственной политики, которые заставили иначе подхо­дить к оценке роли государственной бюрократии. В частности, усиле­ние роли государства в организации социальных процессов неизбежно повысило и роль госбюрократии. Занимаемое чиновниками место в системе государственного управления давало им громадные возмож­ности в деле реального перераспределения ресурсов. Иначе говоря, само положение высших и части средних чинов­ников в системе исполнительной власти объективно придавало их должностям политический масштаб, увеличивало их роль и значение в системе принятия решений. Не случайно, в ряде государств после выборов практически весь контингент высших чиновников подлежит замене в соответствии с политическими пристрастиями вновь избран­ного президента или главы правительства. Например, в США дей­ствует система «spoil system», в соответствии с одним из требований которой каждый вновь избранный президент назначает на ключевые посты в правительстве из своих сторонников приблизительно 1200 новых чиновников. Это является условием обеспечения политичес­кой целостности исполнительной власти, призванной решать совер­шенно определенные задачи. Усиление политических функций госбюрократии связано и с по­вышением роли профессиональных знаний чиновников, что дает им известное преимущество перед избираемыми на определенный срок политиками. Причем чиновничество имеет преимущество перед рас­колотым, конкурентным миром политиков и в силу того, что является более сплоченным социальным слоем, обладающим своей корпо­ративной этикой и традициями. Несомненным фактором, повышающим политический вес и зна­чение государственной бюрократии, являются и ее тесные связи с различными лоббистскими группировками, представляющими сегодня одну из наиболее мощных структур политического представительства интересов. Нередко происходящее сращивание бюрократических и лоббистских структур становится мощным каналом трансляции груп­повых интересов и влияния на центры политической власти. Отмеченные тенденции в эволюции государственной бюрокра­тии характеризуют ее высших и часть средних представителей как вполне определившегося в своем статусе относительно самостоятель­ного субъекта (актора) политической власти. Эта часть неизбираемой правящей политической элиты неизменно повышает свою роль в со­временном государстве, оказывая все возрастающее влияние на про­цесс выработки, принятия, а нередко и реализации политических решений. 3. Политическое лидерство Основные трактовки политического лидерства Пожалуй, важнейшим элементом политической элиты является поли­тический лидер. Персонализируя си­стему власти и управления, он олицетворяет собой эту власть в глазах всего общества или групп граждан. На протяжении веков фигуры вождей, полководцев, героев, мо­нархов, законодателей не только привлекали к себе пристальное вни­мание мыслителей, но и служили живым воплощением власти. Незави­симо от того, поклонялись, боялись или ненавидели люди того или иного правителя, в глазах населения именно он олицетворял сложив­шуюся систему власти. В XIX в. французский социолог Э. Дюркгейм, как, впрочем, и ряд других ученых, выдвинул идею о том, что со временем роль личностных компонентов власти будет уменьшаться, уступая мес­то структурам и институтам. Прогноз, однако, не оправдался. Оказа­лось, что и в сложноорганизованном государстве граждане легче дове­ряют находящимся во власти людям, а не анонимным структурам. Явный персональный характер политического лидерства побуж­дал многих ученых ставить во главу угла те или иные личные свой­ства правителя. Беря свои истоки в трудах выдающихся философов (Конфуция, Платона, Ницше), историков (Геродота, Плутарха), со­циологов (Н. Михайловского), психологов (Г. Тарда, 3. Фрейда), ант­ропологов (Ф. Гальтона) и других мыслителей, такой способ описа­ния лидерства нашел свое концептуальное воплощение в работах Т. Карлейля, считающегося основоположником «теории черт» – док­трины, рассматривавшей политического лидера как носителя опре­деленных (аристократических) качеств, возвышающих его над ос­тальными людьми и позволяющих ему занимать соответствующее по­ложение во власти. Теория Карлейля является ярчайшим примером широкого круга личностных («волюнтаристских») концепций, ста­вящих политику государства в зависимость от качеств и намерений лидера. Ее основные положения, предполагающие описание разно­образных, в основном психологических, идеологических и иных ка­честв лидеров, в XX в. развивались К. Бэрдом, Е. Вятром, Р. Такером, Р. Эмерсоном, К. Стинером, Д. Гоу и другими учеными. Авторитетным и распространенным способом описания полити­ческого лидерства являются ситуационные концепты, усматриваю­щие природу политического лидерства не в личных, а во внешних факторах. Так, Т. Хилтон, В. Дилл и многие другие ученые рассматривали лидера как функцию ситуации, что указывало на доминирую­щую роль обстоятельств, внешних по отношению к его личным ка­чествам. Не отрицая определенного значения личных качеств лидера, эти ученые ставили их в зависимость от динамики внешней среды. Они признавали, что лидер как величина зависимая вынужден де­монстрировать те черты и свойства, которые программировались са­мой ситуацией, например, войной, экономическим кризисом, пе­риодом благополучного для страны развития и т.д. Причем отдельные ученые (М. Шлезинджер-младший) абсолютизировали такую зави­симость, рассматривая лидера не более чем «игрушку» расы, класса, нации, прогресса, всеобщей воли и т.д. Однако в любом случае, в известной степени принижая автономность и индивидуальные каче­ства лидера, сторонники этого подхода выносили источники его активности в сферу отношений с обществом и внешней средой. В политической теории сложилось и личностно-ситуативное на­правление в оценке политического лидерства. Сторонники данного направления пытаются найти компромисс в признании роли вне­шних и внутренних факторов, детерминирующих деятельность лиде­ра (Г. Гертц, Е. Уэсбур, Дж. Браун, К. Кейс и др.). Наиболее характер­ной концепцией такого типа является «теория конституэнтов», гла­сящая, что лидер – не кто иной, как выразитель ожиданий внешней по отношению к нему группы последователей. Таким образом, соответствие лидера своему статусу определяется не столько его личными качествами, сколько его способностью удовлетворить интересы тех, кто содействовал его возвышению. В силу преобладающего внешнего влияния лидер превращается в своеобразную «марионетку», «куклу» поддерживающих его кругов, утрачивая необходимые ему как лидеру самостоятельность и инициативу. Такие подходы широко распрост­ранены в реальной политике. Например, в США огромным влиянием пользуются кланы Моргана и Рокфеллера, во Франции – наиболее богатые «двести семей», в России – известные группы олигархов (Б. Березовского, Р. Абрамовича и др.). Широко известно высказыва­ние Крупна в 1932 г.: «Мы наняли г-на Гитлера». Одна из наиболее показательных современных трактовок полити­ческого лидерства – «рыночная теория» (Н. Фролих, Дж. Опенгеймер, О. Янг и др.). С точки зрения этой теории лидер выступает как своеобразный торговец особого рода благами (безопасностью, правосудием и т.п.), а его целью является получение дохода от разницы между мобилизуемыми и реально затраченными на решение опреде­ленной задачи ресурсами. Поэтому лидеры должны заботиться преж­де всего об экономии средств налогоплательщиков, разумном расхо­довании государственных запасов, минимизации хозяйственных и по­литических рисков и т.д. К влиятельным современным доктринам, объясняющим природу и назначение лидерства, относится и реляционная теория (Дж. Шен­нон, Л. Селигмен), в которой доводы и аргументы строятся на основе комплексного, системного учета факторов, относящихся к внешней среде, индивидуальным и личностным качествам властвующего лица, а также особенностям ситуации и иным обстоятельствам, определяю­щим поведение лидера. В рамках данной теории создаются многочис­ленные методики эффективного отбора и подготовки лидеров. Сущность политического лидерства как института власти Характеристика политического ли­дерства должна исходить прежде все­го из понимания того, что лидерство, как таковое, является универсальным и неотъемлемым механизмом функционирования любой человечес­кой общности. Благодаря ему, сообщество людей получает дополни­тельные возможности для усиления внутренней интеграции, повы­шения степени целостности и, как следствие, укрепления своей жиз­нестойкости. Лидерство является способом внутреннего структурирования со­циальной группы, выделения тех основополагающих элементов, ко­торые способствуют реализации ими своих общих интересов. В этом смысле лидерство характеризует не только персональные качества осуществляющего эти функции лица (группы лиц), но главным об­разом их отношения с основной частью населения. Лидер – это эле­мент поддержания отношений «верхов» и «низов», их институциализации в целях самосохранения общности и осуществления ею своих интересов. По сути дела, лидер – это институт, связанный отноше­нием ответственности перед населением. Учитывая социальную природу таких отношений, лидер наряду со своими статусными характеристиками отражает и наличие особых нравственно-этических отношений с населением, которые могут сви­детельствовать о том или ином уровне авторитетности правления. Ины­ми словами, деятельность любого руководящего лица неизбежно опосредована моральными оценками населения, которые отражают тот или иной уровень неформальной поддержки его господствующего положения. Все названные общие свойства лидерства присущи и его полити­ческой форме. Однако для характеристики сущности собственно по­литического лидерства наиболее важное значение имеют два компо­нента: статусный и нравственно-этический. Первый предполагает на­личие формальных (официальных) возможностей, позволяющих тому или иному лицу (группе лиц) устойчиво влиять на власть, возглавлять реальный процесс принятия решений, осуществлять определенные должностные обязанности и нести в их рамках определенную ответ­ственность. Второй, нравственно-этический компонент, демонстрирует лишь моральную ответственность руководителей перед населением как условие сохранения и стабильности политической власти. Таким образом, политическое лидерство как институт власти об­ладает двоякой сущностью, включающей как институциональный, так и моральный аспекты. Со своей статусной стороны политическое лидерство выступает как высший сегмент власти, достраивающий пирамиду управления, как центр принятия решений, который опре­деляет стиль и характер деятельности всех других основных управлен­ческих структур и организаций. В то же время наличие морально-эти­ческих связей лидера с населением придает организации власти до­полнительные ресурсы для решения политических задач. Отличительные черты политического лидерства определяются и его масштабностью, органической связью с интересами социальных групп, взаимодействием с таким социальным институтом, как госу­дарство. Учитывая это, на деятельность любого политического лиде­ра нельзя механически переносить те особенности поведения, моти­вации или иные черты деятельности лидера, которые проявляются в малых группах (например, рассматривать его только как фокус груп­повых отношений или с точки зрения его искусства вызывать согла­сие, занимать особую ролевую позицию, оказывать постоянное вли­яние на власть и т.п.). Политический лидер, особенно лидер общенационального мас­штаба, обладает и особым характером общения с населением, опосредуя этот процесс деятельностью особых структур – аппарата уп­равления, специализированных политических организациий, например, партий, СМИ и др., которые создают особые социальные ком­муникации власти и общества. Такие «дистанционные» информаци­онные связи порой исключают непосредственные контакты лидеров с населением, побуждая население фетишизировать их фигуры, со­здавая неадекватный образ верховной власти. Выражая интересы крупных социальных групп, политический ли­дер в процессе осуществления власти неизбежно решает различные социальные задачи, играя множественные роли, выполняя многооб­разные функции. Причем в политическом пространстве многофунк­циональный характер деятельности лидера, сориентированный на сбалансированность различных интересов, как правило, придает его поведению корпоративно-групповой характер. Наряду с этими – назовем их общеполитическими – характери­стиками политические лидеры обладают также особыми чертами и качествами, которые дают им возможность не только контролиро­вать деятельность аппарата, конкурировать с другими представителя­ми правящего класса, но и завоевывать авторитет у населения. С нор­мативной точки зрения эти персональные качества должны иметь демонстрационный характер, т.е. показывать гражданам те социальные благодетели, которые он оценивает положительно. Еще Макиавелли писал, что для государя главное – создавать «видимость наличия» тех качеств, которые нравятся его подданным. Только так можно обес­печить власть и «духовное княжение» над народом. Поэтому лукав­ство, обман населения являются необходимыми для политиков тако­го уровня качествами, которые позволяют им контролировать поли­тические процессы. Функции политического лидерства Наиболее полно функциональные особенности политического лидер­ства проявляются на общегосудар­ственном уровне. Здесь самая главная задача этого политического ин­ститута состоит в осуществлении широкого круга организационно-управленческих функций, предполагающих многочисленные действия по выработке, подготовке, принятию и реализации решений; коор­динации действий участвующих в этом процессе структур; согласова­нии интересов тех или иных звеньев и т.д. Высшее положение лидера в структуре власти и управления пред­полагает его целенаправленные усилия по интеграции как общества в целом (объединения масс), так и усилению его солидарности с политическими, прежде всего государственными, структурами и фор­мами организации жизни. Заинтересованность лидера как представителя власти в усилении своего положения и сохранении стабильности правящего режима по­буждает его стремиться к минимизации конфликтов, умиротворению политических дискуссий, снижению напряженности конкуренции за власть. Таким образом, политическое лидерство – это в основном фактор стабильности действующего режима правления. Как субъект особых нравственно-этических отношений с населе­нием политический лидер выполняет коммуникативную функцию, в рамках осуществления которой он олицетворяет в глазах общества персональную и политическую ответственность за гарантии прав и свобод населения и, как следствие, за совокупную деятельность ре­жима. Следуя этим целям, лидер обязан бережно относиться к тради­циям и обычаям народа, достигнутому им уровню осознания и по­нимания политических реалий, быть терпимым к его заблуждениям и недостаткам. Близким по значению к этой задаче является и такая задача лиде­ра, как мобилизация активности населения на решение тех или иных конкретных проблем в государстве и обществе. В данном отношении первостепенную роль играет его личный авторитет, умение вдохно­вить население на те или иные солидарные с режимом действия. Политический лидер, направляя деятельность государственных (по­литических) структур, сам по сути дела представляет собой тот инсти­тут, который обязан творчески отвечать на вызовы сложившейся ситуа­ции, адекватно оценивать существующее положение, инициировать соответствующие проекты, способствовать необходимым изменениям, совершенствованию средств и методов деятельности власти. Памятуя о том, что лидер является высшим представителем по­литического класса, следует указать и на его функцию сплочения пра­вящей элиты, укрепления ее внутренней целостности, повышения конкурентной способности в отношениях с другими, например оп­позиционными, группировками. С учетом такого рода функций политическое лидерство можно оп­ределить как особый институт власти, позволяющий отдельному лицу (группе лиц) за счет обладания решающими полномочиями в процессе принятия решений в масштабах государства (партии, движения, региона) и наличия авторитета проводить определенную политическую линию. Политический лидер способен и к изменению своих качествен­ных характеристик, перерождению и вырождению в иные полити­ческие ипостаси. Так, в авторитарных и тоталитарных государствах хорошо видно, как лидирующая роль политика неизбежно трансформируется в поведение тирана или диктатора, который руковод­ствуется только собственным видением ситуации и игнорирует влия­ние общественного мнения на политическую сферу. Типология политического лидерства Многообразие выполняемых полити­ческим лидером задач, условий их осуществления, а также иных вне­шних и внутренних факторов деятельности находит свое отражение в его типологии. Можно сказать, что типология политического лидерства является одним из самых развитых теоретических компонентов. Так, политических лидеров различают по уровню их контроля за вла­стью (правящие и оппозиционные), масштабу деятельности (обще­национальные и региональные), стилю поведения (авторитарные и демократические), характеру руководства (формальные и неформаль­ные), отношению к социальным изменениям и реформам (консерва­торы, реформисты, догматики, фундаменталисты), ролевым отно­шениям к целям политического движения (идеологи, идеалисты, прагматики), отношениям к противникам (соглашатели, фанатики) и т.д. Классическую типологию политического лидерства дал М. Вебер, который, в частности, выделил следующие типы: - традиционный, он означает, что люди занимают лидерское ме­сто в связи с действием определенных традиций и обычаев, господ­ствующих в конкретном (в основном доиндустриальном) обществе; - рационально-легальный, при котором лидер получает свой ста­тус в связи с действием определенных политических (бюрократичес­ких) процедур и механизмов (выборов); - харизматический, предполагающий наличие у соответствую­щих лиц большого авторитета среди населения, которое некритичес­ки воспринимает этих лиц. Американский ученый К. Ходжкинстон также выделяет ряд типов политических лидеров, а именно: лидеров-карьеристов, ориентирую­щихся на достижение личных эгоистических интересов во власти; лидеров-политиков, действующих в сфере власти в интересах пред­ставляемых ими граждан; лидеров-техников, умело использующих ап­паратные структуры и механизмы в процессе организации власти; и лидеров-поэтов, действующих в политике во имя высоких целей, ре­ализации идеологических целей и ценностей. Весьма популярна в науке и классификация, предложенная со­временной американской исследовательницей М. Херманн. В частно­сти, она указывает следующие типы: лидер-знаменосец, обладающий высоким общественным престижем; лидер-торговец, воплощающий стиль поведения, позволяющий ему вести торг по обмену услуг на поддержку; лидер-служитель, успешно действующий в рутинных ус­ловиях во имя интересов населения; лидер-пожарник, демонстриру­ющий умение действовать в условиях кризисов, и, наконец, лидер-марионетка, зависимый от воли и интересов своего ближайшего ок­ружения. Богатая политическая практика способствует постоянному воз­никновению в разных странах новых типов политического лидерства. Особенно заметны новые очертания типов лидерства в переходных обществах, где еще только выкристаллизовываются новые связи и отношения в сфере власти. Способы рекрутирования политических лидеров и элит Принципиальным вопросом для обеспечения жизнедеятельности лю­бой системы власти является вопрос отбора и формирования состава пра­вящих элит и лидеров. Причем даже закрытые элиты так или иначе обновляются под влиянием социально-экономических сдвигов, фор­мирования новых групп влияния, перемещения богатства из одних рук в другие и т.д. Приход к власти тех или иных людей может изменить характер самой власти, в корне изменить деятельность государ­ственных органов, отношения государства и общества. Отбор элитарных кругов и лидеров обычно проходит в острой конкурентной борьбе представителей различных сил, стремящихся завоевать поддержку населения. Сбои в этом важнейшем для обще­ства процессе приводят к отбору нерепрезентативных (неадекватно представляющих интересы населения) лиц, временщиков, не подго­товленных к осуществлению должных функций и ориентирующихся лишь на узкокорыстные цели в сфере власти. В целом политическая теория описывает два класса способов рек­рутирования (отбора) лидеров и элит. Это – универсальные способы, а также применяемые в отдельных странах в зависимости от характера сложившихся в них политических систем. Среди общих способов ис­следователи выделяют в основном два принципиально различающих­ся способа, или метода – гильдийский и антрепренерский. Первый из них, гильдийский, характеризует систему в основном закрытого от общественности способа отбора руководящих кадров, в которой важнейшую роль играют заранее определенные критерии, правила и процедуры отбора. По сути это бюрократическая система селекции кадров, предполагающая множество институтов фильтра­ции претендентов на руководящие посты, иерархичность, протекци­онизм, медленный, эволюционный путь движения наверх. Напри­мер, в советской системе весь отбор кадров был именно таким. Там были заранее известны необходимые требования для продвижения во власть: социальное происхождение, необходимость опыта хозяй­ственной работы, партийное образование, работа в провинции и т.д. При этом в качестве потенциального резерва для элитарного отбора рассматривались в основном члены партии, большое внимание уде­лялось национальности претендентов, наличию родственников за границей и т.д. Второй метод, антрепренерский, представляет собой по преиму­ществу способ демократического отбора элит, при котором оценка качеств претендентов зависит от общественного мнения и выполне­ния известных процедур (выборов). При этом статусные свойства лю­дей не играют здесь особой роли. Каждый из названных способов рекрутирования лидеров и элит имеет свои достоинства и недостатки. Даже бюрократизм и закрытость гильдийской модели обладают рядом преимуществ за счет своей легальности, прогнозируемости и формализации. Как подчеркивал французский социолог П. Бурдье, там, где критерии профессио­нального отбора менее всего формализованы, там возникают пред­посылки олигархиизации элиты. Именно они предупреждают отбор в элиту претендентов на принципах землячества, родства, дружбы или клиентелы (В. Рейнхард). Наряду с этими методами отбора в каждой стране могут склады­ваться и национальные, присущие только ей и соответствующие осо­бым политическим условиям механизмы отбора и выдвижения лю­дей в структуры власти. Например, в конце 80-х – начале 90-х гг. в России действовал целый ряд таких механизмов, одни из которых обеспечивали так называемую «смену волн» партийно-хозяйствен­ной номенклатуры у рычагов власти; другие характеризовали про­цесс «конвертации» многочисленными носителями партийно-ком­сомольских статусов в обладание собственностью, таким образом они становились ведущими фигурами в правящем классе; третьи раскры­вали особенности действий региональных элит, делегировавших на федеральный уровень своих представителей, и т.д. В демократических государствах принципы и методы рекрутирования элит должны стараться учитывать как деловые качества людей, их приспособленность к выполнению сложных общественных функ­ций, так и их моральные качества, препятствующие отрыву целей их профессиональной деятельности от интересов рядовых граждан. Глава 7. СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ КАК СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИКИ 1. Система социального представительства Понятие системы Группы, будучи основным субъектом политики, обладают сложным и спе­цифическим образом включаются в конкурентные отношения по поводу социального представительства государственной власти. В целом понятие «группа» фиксирует сход­ство людей как по врожденным, так и по приобретаемым в процессе жизни признакам. При этом, обладая одинаковыми (и в одинаковой степени) чертами и качествами с другими людьми, каждый человек одновременно принадлежит к разным социальным группам (скажем, в одно и то же время является отцом семейства, членом определен­ной профессиональной, а также национальной группы, жителем того или иного города и т.д.). В то же время для человека характерна ка­кая-либо наиболее существенная групповая принадлежность, выра­жающая его основные интересы и ценности, отношение к жизни. Люди, живя и воспринимая действительность в соответствии с этими групповыми нормами и стандартами, вступают в определен­ные конфликтные отношения с представителями других общностей, групп, имеющих иные потребности, взгляды на жизнь, возможности и ресурсы. Эти межгрупповые отношения, выражая различия между людьми по тем или иным признакам, фиксируют тот уровень обще­ственной дифференциации, которая сложилась в каждом конкрет­ном обществе. Как показывает опыт, именно переплетение интере­сов групп, их различные связи и взаимоотношения оказывают суще­ственное воздействие на содержание политических процессов. Однако не все конфликтные отношения между группами могут проявляться в политической сфере и оказывать влияние на институты власти. Далеко не каждая группа стремится использовать политичес­кие средства для решения своих проблем, предпочитая строить свои отношения с оппонентами на идеях сотрудничества, взаимопонима­ния или заключения различного рода договоров и сделок. В ряде слу­чаев стремление включиться в политику для защиты своих интересов сочетается у некоторых групп с неспособностью использовать инсти­туты государственной власти для укрепления своей целостности, за­воевания новых ресурсов или достижения более высокого обществен­ного положения. А в отдельных, например тоталитарных, системах группы и вовсе лишены возможности претендовать на политическое участие и, как правило, являются объектами, а не субъектами власти. Таким образом, социальная группа с политической точки зре­ния – это только потенциальный субъект отношений в сфере государ­ственной власти. Становление ее реальным, действующим субъектом политических отношений, практически использующим свои ресурсы в целях изменения характера функционирования государственной вла­сти и управления, представляет собой длительный и сложный про­цесс, который зависит от многих внутренних и внешних для группы причин. Процессы политического оформления и выдвижения (презентации) групповых интересов в сферу публичной власти, обусловливающие фор­мирование особых институтов и механизмов, которые способны ока­зывать постоянное воздействие на государство в целях соответствую­щего общеколлективным потребностям перераспределения социальных статусов и ресурсов, составляют содержание системы социального пред­ставительства. Основными элементами такой системы являются: источники и причины политического участия; процесс групповой самоорганиза­ции; формирование представительных структур и их взаимодействие с властью. Социальная ­стратификация: сущность и отличительные особенности. Наличие источников и причин политического участия групп обусловлено характером социальной стратификации, которая выражает различия возможностей, прав и обязанностей людей, обусловленных их принадлежностью к конкретным общественным группам. Термин «страта» характеризует группу в качестве единицы ана­лиза социального положения людей. Под ней может пониматься ус­тойчивая социальная общность, класс или часто складывающаяся структура совместного действия людей. В основании ее выделения ле­жит тот или иной показатель (общественный ресурс), по которому сравнивается и сопоставляется положение людей в социальном про­странстве. Степень обладания группой теми или иными ресурсами, с одной стороны, фиксирует ее положение в обществе (статус), а с другой – позволяет ранжировать статусы групп, т.е. дифференциро­вать последние в зависимости от обладания конкретными ресурсами. В силу этого стратификация характеризует общественную дистанцию между людьми не только по вертикали (к примеру, между мини­стром и рядовым служащим), но и по горизонтали (между мини­стром и соответствующим ему по рангу генералом). Таким образом, стратификация, фиксируя все реальные отношения равенства и нера­венства людей в конкретном обществе, которые вытекают из зани­маемого группами социального положения, позволяет сопоставлять групповые статусы, права и возможности людей, выстраивать соци­альные иерархии. Социальная стратификация характеризует дифференциацию об­щества, которая складывается под воздействием социально-эконо­мических и всех других отношений и связей. По мнению В. Парето, социальная стратификация, будучи показателем асимметричности об­щественных отношений и изменяясь по форме, «существовала во всех обществах» и даже тех, которые «провозглашали равенство людей от рождения».* При этом содержание стратификации всегда определя­лось и определяется до сих пор во взаимодействии двух основных социальных тенденций: к расслоению населения и к его преодоле­нию. Как писал социолог П. Сорокин, «в любом обществе в любые времена происходит борьба между силами стратификации и силами выравнивания».** * Pareto V. Traite de sociologio rale. P., 1919. Vol. 1. P. 613. ** Сорокин П. Человек, цивилизация, общество. М., 1992. С. 334. Идеи дифференциации общественного положения людей имеют долгую историю. Так, одним из первых ученых, который «мыслил в терминах классов» (Поппер), был Платон, констатировавший рас­слоение людей на богатых и бедных и полагавший, что правильное государство должно иметь другую дифференциацию: чиновников, правителей и воинов. В XVII в. А. Смит, Э. Кондильяк и ряд других экономистов и историков ввели в научный оборот понятие «класс», которое К. Маркс и Ф. Энгельс впоследствии жестко связали с про­изводственными отношениями. М. Вебер же, полагая, что только эко­номические критерии слишком узки для анализа социального поло­жения людей, предложил рассматривать более широкий круг источ­ников неравенства: богатство, определяющее положение социальной группы в зависимости от величины присваиваемых ею благ (в связи с чем он выделял «имущие» и «приобретающие классы»); престиж, вы­ражающий принятые в обществе оценки и стандарты относительно предпочтительного образа жизни того или иного слоя; власть, харак­теризующую способность различных групп оказывать преимуществен­ное воздействие на сферу управления, сущность общества в усиле­нии разнообразия. В дальнейшем в соответствии с пониманием неизменного усиле­ния разнообразия общества, повышения его «социальной гетероген­ности» (Г. Спенсер) ученые значительно усложнили основания стра­тификации. Т. Парсонс и другие «интеграционисты» выдвинули идею, согласно которой стратификация представляет собой набор статусов и ролей, обозначающих гибкую, подвижную и временную принад­лежность людей к тем или иным группам. Таким образом, жесткая (ригидная) принадлежность к группе стала сочетаться с гибкой, под­вижной приобщенностью к ней людей. Ряд ученых, в частности Р. Парк и Э. Богарадус, интерпретирова­ли стратификационные различия сугубо психологически: чем боль­ше люди испытывают симпатию друг к другу, тем они более соци­ально близки, и наоборот, люди, испытывающие взаимную непри­язнь и даже ненависть, социально отдалены. У. Уорнер определял стратификационные различия на основе «репутационного метода», предполагающего самоидентификацию граждан, т.е. отнесение ими себя к определенному слою: высшему слою высшего класса, низше­му слою высшего класса, высшему слою среднего класса, низшему слою среднего класса, высшему слою низшего класса и низшему слою низшего класса. В последние годы исследователи обратили внимание на прогрес­сирующее значение различий в образовании людей, в религиозной принадлежности, а также различий родственных, этнических и осо­бенно социокультурных характеристик. Под влиянием культурных ори­ентиров в среде молодежи постоянно формируются группы привер­женцев альтернативным, контркультурным ценностям; ряд традици­онных социальных различий перестал отражаться на образе жизни отдельных групп (например, многие рабочие в силу повышения ма­териального благосостояния стали вести образ жизни буржуазных сло­ев); в области семейных отношений появляются формы однополовых связей, ломаются привычные стандарты поведения людей, ослабля­ется привязанность людей к традиционным нормам и стандартам клас­сов, слоев, семейных групп. Причем такие тенденции устойчиво кор­релируют с рядом тенденций политической жизни, например, с рас­ширением форм индивидуального политического участия, ослаблением партийной идентичности, ростом поддержки независимых полити­ческих деятелей и т.д. Обобщая сложившиеся подходы в определении социальных раз­личий, способных приобрести остроту в восприятии группами своих интересов и инициировать их политическое участие, можно выде­лить следующие типы социальной стратификации: - территориальную, отражающую различия между жителями от­дельных территорий (например, Приморья и Воркуты, Башкирии и Москвы и т.д.); - демографическую, характеризующую половозрастные особен­ности различных слоев населения (молодежи и пенсионеров, жен­щин и мужчин, детей из полных и неполных семей и т.д.); - этнонациональную, выделяющую различия родственных и эт­нических общностей (между теми или иными семейными группами, людьми, принадлежащими, скажем, к казахской нации и калмыц­кой народности, коренной и некоренной нациям и т.д.); - конфессиональную, отражающую различия между людьми, ко­торые придерживаются различных религиозных убеждений (между верующими и атеистами, представителями различных вероисповеда­ний); - социокультурную, фиксирующую различия в стилях поведения людей, их жизненных ориентациях, доминирующих традициях и иных культурно значимых компонентах их поведения; - социально-экономическую, обозначающую разницу в доходах, уровне образования, профессиональной компетенции тех или иных групп работников; - социально-психологическую, отображающую различия между людьми с точки зрения общественного признания важности и зна­чимости их статусов и форм поведения (например, в виде престижа и уважения разнообразных человеческих объединений); - позиционную, указывающую на различия между людьми по сте­пени их властного могущества, влияния на принятие управленческих решений. Наличие разных страт непременно включает в себя и субъектив­ное ощущение людьми своей принадлежности к данной конкретной общности (идентификацию). Она означает уровень освоения челове­ком групповых ценностей, норм, притязаний и потому является по­казателем и фактором внутренней сплоченности группы, ее целостности и интегрированности. При этом овладение нормами и ценнос­тями группы способно выступать самостоятельным источником ак­тивности человека, его продвижения в обществе. Не случайно К. Дэвис и В. Мур видели в социальном расслоении «баланс» затрат (на которые человек идет ради завоевания притязаний) и вознагражде­ния (получаемого им статуса). Каждый из перечисленных типов групповых различий свидетельствует о реально существующем расслоении населения и может стать источниками политической активности граждан. Однако отдельные виды социальных различий могут быть преодолены за счет использо­вания группами механизмов самоорганизации, более полного исполь­зования внутренних возможностей для роста экономических показа­телей жизни своих членов, укрепления солидарности с другими со­циальными общностями и т.д. При этом мотивация к использованию политических форм урегулирования межгрупповых противоречий и, более того, социальная напряженность в поведении людей могут воз­никать даже при понимании одной только разницы социальных ста­тусов. Как отмечает С. Липсет, «когда люди занимают несовместимые социальные положения, два взаимопротиворечивых статуса могут... даже вызвать к жизни... экстремистскую реакцию».* Как показывает практика, первостепенной причиной политичес­кой активности группы выступают ее наиболее существенные, влас­тно значимые интересы, которые она не может реализовать без при­влечения механизмов государственного управления. Наличие властно значимых групповых интересов свидетельствует как о дефиците жиз­ненно важных ресурсов, без которых человек не способен достичь своих целей, так и об остроте потребности в этих средствах суще­ствования. Как заметил Ф. Бро, задача политологии и состоит в кон­статации тех или иных различающихся по определенным основаниям объединений людей с целью выявления их специфических интересов по отношению к власти, поняв при этом «политические ресурсы», которыми они располагают, чтобы заставить государство услышать свои требования.** * Липсет С. Политическая социология//Американская социология. М., 1972. С.217. ** См.: Бро Ф. Политология. М., 1992. С. 46-47. Социальная мобильность и декомпозиция Социальная стратификация включа­ет в себя и другие источники и при­чины политического участия групп. К ним относятся разнообразные виды социальной мобильности, оз­начающей процесс изменения общественного положения человека. В целом преодоление социальной дистанции между группами оз­начает как повышение (восходящая мобильность), так и понижение (нисходящая мобильность) статуса. Оно характеризует при этом из­менение положения групп, не только занимающих различные места в общественной иерархии (вертикальная мобильность), но и функ­ционирующих на одном социальном уровне (горизонтальная мобиль­ность). В принципе любые социальные перемещения могут вызвать обра­щение групп к государству как главному регулятору статусных отно­шений. Однако, как показывает практический опыт, наибольший политический потенциал заключен в нисходящей мобильности верти­кального типа. Такие процессы, как правило, всегда вызывают рост политической напряженности, поскольку не только ведут к утрате людьми устойчивости их социального положения (маргинализации) или абсолютному понижению социальных возможностей определен­ных слоев населения (люмпенизации), но нередко связаны и с уничто­жением конкурирующих групп (предполагающим как качественное изменение условий существования групп, так и физическое устране­ние представителей той или иной общности). Это повышает уровень социального сопротивления последних, провоцирует активизацию сил правого и левого экстремизма, вызывает массовое распространение зависти, предубежденности к другим людям и группам. Обострение политических отношений непременно вызывает и вос­ходящая динамика слоев, находящихся на самых нижних этажах со­циальной лестницы. Их известная «невстроенность» в общество, от­сутствие должных качеств у принадлежащих к ним людей для про­движения «наверх» заставляют их ориентироваться на политические средства как на едва ли ни единственные для улучшения своего об­щественного положения. Нередкая в таких случаях озлобленность по отношению к высшим, привилегированным слоям дополняет стрем­ление к успеху с устойчивой готовностью к постоянному перевертыванию статусов. Конечно, в обществе всегда есть группы, чье социальное поло­жение отличается большей устойчивостью, и потому такие группы в основном политически инертны. Однако в условиях экономической конкуренции, преобразований в различных областях жизни, дина­мики межнациональных отношений, которые способны существен­но перестроить иерархические связи в социальной сфере, «ведущее» положение любых групп в любой момент может стать достаточно ус­ловным. Как показали исследования, если групповые перемещения в области социально-экономических отношений не превышают при­вычных для общества показателей, т.е. совершаются в естественных для него пределах неравенства, то это обходится без существенных политических потрясений. Если же экономические изменения при­обретают резкий и скачкообразный характер, то политическая ста­бильность подвергается сильнейшему давлению, а отдельные режи­мы могут даже рухнуть под тяжестью таких противоречий. Негативные последствия социальной мобильности усиливаются в государствах, переживающих распад доминирующих социальных ценностей (аномию), особенно в тех случаях, когда социальная стра­тификация жестко ограничивает возможности овладения символами общественного успеха (Р. Мертон). Опыт свидетельствует о сильной обратной связи между неравен­ством в доходах и стабильностью, поэтому любое государство неза­висимо от уровня экономического развития страны обязано после­довательно стремиться к постепенному уменьшению неравенства в социальной сфере. Позитивное влияние на динамику стратификации оказывают демократические институты, длительное существование которых, как показала практика, приводит к постепенному умень­шению различий в доходах. В международной практике сформировалось понятие о минималь­ных социальных показателях, наличие которых свидетельствует о долж­ной степени политической стабильности в обществе (так называемая «красная линия»). Например, считается, что 4-5-кратное расхождение в доходах основных групп населения служит нижней границей полити­ческого протеста и во многом является критическим показателем для существующего режима. Наличие такого расхождения должно послу­жить предостережением для молодой российской демократии, которая уже давно перешла многие критерии среднестатистической стабильно­сти (сегодня сложился 15-кратный разрыв в доходах между 10% самой обеспеченной части населения и 10% самых бедных слоев общества). Специфическим источником политического участия является рез­кое расхождение между различными статусами людей, принадлежа­щих к различным группам (социальная декомпозиция). Например, люди могут принадлежать к группам, обладающим высоким соци­альным престижем (в данной стране), но в то же время иметь не соответствующие этой высокой социальной позиции реальные де­нежные доходы. Такое несоответствие статусов, прав и возможностей стимулирует высокую активность подобных слоев населения, застав­ляя их оказывать воздействие на государственную власть с целью ус­транения подобного разрыва. Исключительно важным фактором, определяющим политичес­кий потенциал социальной мобильности, является поддерживаемый государством характер межгрупповых отношений. В данном случае речь идет о степени открытости стратификации, поощряющей или, на­против, затрудняющей перемещения отдельных граждан как внутри групп, так и между ними. Именно открытость социальных перемеще­ний служит показателем соотношения усилий общества, создающего условия для подобных перемещений, субъективных устремлений лю­дей, стремящихся изменить свое общественное положение ввиду ори­ентации на новые ценности, изменения жизненных планов, повы­шения образования и т.д. Так, государство может стремиться к поддержанию непроницае­мости, законсервированности социальных статусов, препятствуя сво­бодному переходу из одной группы в другую. Например, в ряде госу­дарств власти ограничивают социальные и гражданские права людей по национальному признаку, социальному происхождению, идеоло­гической ориентации и т.д. Отсутствие условий для свободной соци­альной мобильности может дополняться действиями по искусствен­ному формированию социальной структуры, насильственному изме­нению социальных иерархий (например, проводившаяся в 20-х гг. в СССР политика раскулачивания). В таких случаях люди лишаются возможности, благодаря собственным индивидуальным усилиям, из­менить свое общественное положение, и потому конфликты в этой сфере будут неизменно усиливать политическую напряженность. Характерно, что приблизительно до середины XIX в. даже в капи­талистических странах, как правило, доминировали идеи, оправды­вавшие стабильность занимаемого человеком положения и тем са­мым ратовавшие за сохранение неизменности социальной структуры. В противовес подобным идеям К. Маркс выдвинул мысль о социаль­ной революции, способной сломать неподвижную стратификацию буржуазного общества. Однако его последователи попытались уста­новить на ее месте не менее устойчивую структуру, в которой пред­ставители рабочего класса обладали социальными привилегиями пе­ред другими слоями населения. В противоположность такому характеру социальных отношений открытость стратификации, неограниченность вертикальной и гори­зонтальной мобильности снимают значительную часть причин для возникновения политических конфликтов между группами. В целом становление подобного типа структурирования общества соответствует основным тенденциям развития индустриального общества, которое резко расширяет возможности преодоления социальных дистанций за счет поощрения государством индивидуальных перемещений лю­дей благодаря их способностям и активности. Такая «идеология» открытости исходит из того, что индивидуальная мобильность являет­ся неотъемлемым правом личности, утверждениям политической сво­боды и важнейшей предпосылкой развития общества. При государственной поддержке социальной открытости не только «победители» обретают новый общественный статус, но и не сумевшие по какой-либо причине преодолеть социальную дистанцию не остаются «за бортом» жизни. Лишь на время смиряя свои притязания, они сохра­няют все возможности для социального роста на основе повышения квалификации, овладения новыми ценностями, оказания помощи со стороны институтов власти в борьбе с безработицей и т.д. Следовательно, обеспечение государством доступности ресурсов и статусов на основе открытой (групповой и индивидуальной) мо­бильности служит важнейшей предпосылкой политической стабиль­ности общества. При таком условии в обществе действуют естествен­ные механизмы образования социальных слоев, укореняются демок­ратические ценности и идеалы. Противоположная стратегия неизбежно ведет к нарастанию политической напряженности, чреватой самыми непредвиденными трудностями для правящего режима. 2. Самоорганизация группы как политического субъекта Процесс артикуляции групповых интересов Действие причин, побуждающих по­литическое участие группы, влечет за собой создание необходимых меха­низмов и институтов, обеспечивающих ее реальное вступление в по­литическое пространство. Основными составляющими этого сложно­го и многогранного процесса являются процедуры и технологии ар­тикуляции и агрегирования интересов, а также формирование представительных структур. Процесс артикуляции представляет собой преобразование исхо­дящих от принадлежащих к группе граждан социальных эмоций и ожи­даний в четкие и определенные политические цели и требования. При этом, как считают Г. Алмонд и А. Пауэлл, артикуляции подвергаются не только явные, но и латентные (внешне не выраженные) интере­сы. Поэтому артикулированы могут быть и рационально понятая со­лидарность с властями, выражающая, к примеру, удовлетворенность граждан своим уровнем жизни, и смутно ощущаемый людьми соци­альный дискомфорт, чувства социального одиночества, жизненной неустроенности и т.д. Артикуляция направлена на то, чтобы донести до принимающих государственные решения лиц пожелания различных частей населе­ния и тем самым включить последних в политический процесс как равноправных носителей властных прав, утвердив их в качестве субъек­тов политики. За счет артикулирования групповые интересы начина­ют «снизу» встраиваться в систему сложившихся в стране политичес­ких взаимоотношений. В целом, способствуя выдвижению перед пра­вительством массы разнородных, нескоординированных между собой запросов различных групп, процесс артикуляции усложняет и одно­временно оптимизирует принятие государственных решений. Это свя­зано с тем, что правящие структуры получают возможность видеть наиболее тревожащие общество проблемы, определять соответству­ющие приоритеты в разрешении социальных конфликтов, коорди­нировать свой курс в соответствии с изменяющейся ситуацией и оцен­ками общественного мнения. Способностью к артикуляции обладают практически все соци­альные группы, независимо от уровня их самоорганизации. В качестве субъектов групповой артикуляции могут выступать и представи­тели данного слоя населения, и даже отдельные лица, действующие вне рамок посреднических структур. В литературе обычно выделяют следующих субъектов артикуляции: все население (макросоциальная группа); корпус граждан (особая часть населения); компетентная группа (посредническая структура) и лидер. Каждый из них обладает соб­ственными возможностями в деле политической трансформации груп­повых потребностей, придания этим интересам той субъективной формы, которая наиболее точно выражает чаяния и замыслы людей. В основе субъективного оформления групповых требований ле­жит задача вычленения подлинной проблемы, которая является ис­точником либо политического протеста, либо поддержки властей. На­пример, в качестве причины падения своего уровня жизни, застав­ляющего людей обращаться к государству, могут быть признаны следующие факторы: неэффективное управление экономикой со сто­роны центральных властей, ошибки местного руководства, внешне­политические причин», предполагающие необходимость несения до­полнительных расходов в связи с ведением военных действий за ру­бежом, и т.д. Понятно, что в зависимости от признания той или иной причины ухудшения своего положения люди будут выдвигать и раз­личные требования к власти, т.е. по-разному трактовать вызвавшую их недовольство проблему. Политические требования, как правило, связаны с наличием у группы многих нерешенных вопросов, поэтому артикуляция предпо­лагает селекцию ее властно значимых потребностей, которая закан­чивается выстраиванием определенных проблемных иерархий и от­бором наиболее важных и значимых запросов к власти. Политически оформленные интересы могут иметь и самые раз­нообразные формы выражения. Они могут быть представлены не только в виде конкретно выраженных просьб, требований, лозунгов или ясно сформулированных программных целей той или иной партии, но и в виде неопределенных деклараций. Принципиальным требованием к артикуляции интересов являет­ся приведение выдвигаемых к власти требований в соответствие с наиболее общими, принятыми в конкретном обществе «правилами игры». В большинстве случаев такое соответствие предполагает, что требования солидарности или протеста со стороны групп будут иметь конвенциональный характер и не выходить за рамки правового про­странства. Однако потребность в соответствии политических требова­ний принятым в данном государстве нормам имеет несколько более широкий характер, поскольку поставленные цели могут исходить от партий, пытающихся осуществить полномасштабный пересмотр кон­ституции и потому не считающих для себя возможным придерживать­ся установлений прежней правовой системы. В таком же положении могут оказаться и партии, находящиеся на нелегальном положении. Таким образом, требование соответствия выдвигаемых группой требований правилам политической игры предусматривает поиск и нахождение ею такого способа оформления своих политических пре­тензий, который заставил бы власть реально реагировать на них, а следовательно, признать группу в качестве партнера, оппонента, по­литического противника и даже врага. Это предполагает установление довольно широких, но вместе с тем весьма определенных критериев оценки групповых требований. С одной стороны, они должны быть дос­таточно «громко» заявлены, чтобы обратить на себя внимание властей, заставить государственные органы реагировать на выдвигаемые требо­вания. С другой стороны, они не должны переходить границы превра­щения даже самого радикального протеста в такие формы социального поведения (например, в террористические), которые заставили бы государство обратиться уже не к политическим, а к административ­но-силовым формам ведения диалога с этой группой. Процесс агрегирования групповых интересов Любые группы – это общности, в которых плотность социальных отно­шений или субъективная привержен­ность людей к групповым ценностям неравномерна, поэтому внутри них всегда складываются какие-то отдельные микрогруппы. Как пра­вило, эти внутригрупповые объединения занимают специфическое положение в группе и соответственно имеют особое отношение к общеколлективным интересам и понимание общегрупповых целей. В силу этого артикуляция властно значимых интересов чаще всего приводит к возникновению нескольких различающихся позиций, ко­торых придерживаются микрообъединения внутри того или иного со­циального слоя. Противоречивость артикулированных интересов, способствуя внут­ренней раздробленности группы, уменьшает ее возможности в сфере политики, снижает ее политический вес в отношениях с властью. Как показывает практический опыт, та часть населения, которая не может консолидаризироваться в качестве внутренне единой и сплоченной группы, располагает весьма незначительными шансами на политической арене. Итак, задача усиления внутренней сплоченности, интеграции группы предполагает дополнение артикуляции механизмами и про­цедурами агрегирования, которое выступает как процесс координации и согласования частных внутригрупповых требований, установления между ними определенной иерархии и выработки на согласованной основе единых общегрупповых целей, обеспечивающих целостность группы и повышение ее политического влияния на власть. В качестве наиболее характерных для агрегирования способов со­гласования внутригрупповых целей выступают проведение дискуссий, различных обсуждений по типу направленных на выяснение позиций и поиск компромиссов «круглых столов», применение консенсусных технологий и др. Как правило, агрегирование в основном касается поиска консенсуса относительно понимания первостепенных и вто­ростепенных целей и особенно определения основных средств реше­ния задачи. Это предполагает отбор не только наиболее политически значимых требований, но и таких, которые имеют наибольшие шан­сы для своего практического воплощения. Таким образом, в процес­се агрегирования политические требования проходят дополнитель­ный отбор по их практической целесообразности. Формирование представительных структур Особый механизм, обеспечивающий процессы артикуляции и агрегирова­ния, образуют представительные органы и структуры. В принципе эти специальные объединения, формирующиеся на основе выдвижения отдельных представителей граж­дан, которым передаются дополнительные права на выдвижение и отстаивание общегрудповых требований и целей, создаются в связи и по мере артикуляции интересов. Последующая институциализация этих представительных струк­тур способствует формированию особых «вторичных ассоциаций» (Токвиль), которые опосредуют отношения власти и населения. Не­избежность возникновения подобных представительных образований свидетельствует о том, что широкие социальные слои как самостоя­тельно выходящие на политический рынок субъекты не могут непос­редственно участвовать в отношениях с властью. Иными словами, социальные группы как политические субъекты участвуют в отношениях с государственной властью опосредованно, через деятельность особого слоя медиаторов (посредников). В каче­стве таких посредников выступают многочисленные группы интере­сов, партии, СМИ и другие аналогичные образования. От их актив­ности зависит эффективность трансляции и реализации групповых интересов. При этом интересы одной социальной группы могут быть представлены как одним, так и несколькими посредниками. Политические ассоциации подобного типа могут формироваться самостоятельно, за счет последовательной организации действий при­надлежащих к группе граждан, например, на основе таких наиболее распространенных процедур отбора и выдвижения представителей, как жребий, голосование, ротация, референдум, плебисцит. В то же время группы могут делегировать право представительства и ранее сформированным объединениям, действующим на политическом-рынке. В целом деятельность представительных структур способствует по­вышению самоорганизации группы, социальному сближению ее чле­нов. Но существуют и негативные последствия их деятельности. Ска­жем, амбициозность разных представителей группы может существен­но усложнить процесс ее политической консолидации. Например, среди работников той или иной отрасли производства может быть создано несколько профсоюзов, каждый из которых, претендуя на выражение интересов всех тружеников, будет неизбежно способство­вать росту напряженности, усилению противоречивости внутригрупповых отношений. Более того, автономность этих ассоциаций такова, что они могут защищать социальные группы, которые существуют только в пропагандистских лозунгах. В таком случае под прикрытием интересов несуществующих общностей эти объединения реализуют в основном собственные потребности. Формирование посреднических структур свидетельствует о транс­формации социальных источников и причин групповой активности в политическую деятельность, а следовательно, дополняет социальную стратификацию стратификацией политической. Дифференциация внут­ри политической стратификации определяется следующими разли­чиями между посредниками: степенью их влияния на власть (правя­щие и оппозиционные партии); различиями в идеологических ориентациях (группы, исповедующие различные – левые, правые, нейтральные и пр. – ценности и цели); функциональными различи­ями (наличие специфических объединений: заинтересованных групп, лобби, партий и т.д.). Российский исследователь С. П. Перегудов в связи с характерис­тикой политической стратификации разделяет структуры, относящи­еся, во-первых, к ее функциональной (лобби, корпорации) и, во-вторых, собственно политической (выражающей функционирование партий, их территориальных организаций и т.д.) составляющим сис­темы представительства. 3. Динамика социальной структуры в современном мире Социальные источники политических изменений в стабильных и переходных обществах Многообразные тенденции развития социальной структуры в разных стра­нах мира определяют динамику по­литических отношений, порождают множественные формы организации власти, активно влияют на внеш­неполитические связи и контакты государств. Наиболее яркие и прин­ципиальные различия в политических последствиях социальной диф­ференциации можно видеть в высокоразвитых, стабильных демокра­тических государствах, а также переходных обществах. Как показывает опыт последних десятилетий, в развитых индуст­риальных демократических странах социальная стратификация осу­ществляется прежде всего на основе общего роста материального бла­госостояния населения, повышения уровня его жизни, усиления ценностных ориентации людей в пользу свободного времени и освоения культурных достижений и ценностей. Существенным показателем со­циальной динамики, оказывающим самое позитивное влияние на динамику политических отношений в этих странах, является и воз­растание уравновешенности межнациональных и расовых отноше­ний. В то же время на фоне этих общих положительных тенденций усложняется положение «негативно привилегированных» групп (И. Ваккарини), например, молодежи, женщин, неквалифицирован­ных слоев и некоторых других, для которых характерны наибольшие расхождения между ожиданиями, социальными притязаниями и ре­ально достигнутыми в обществе результатами. Такие группы с боль­шим, нежели другие группы, трудом встраиваются в социально-эко­номические отношения, достигают среднестатистических жизненных стандартов и собственных целей. При наличии основных циклических тенденций развития капи­тала, дальнейшего углубления разделения труда и разработки новых производственных и информационных технологий осуществляется определенная переструктуризация и в профессиональной сфере этих стран. В частности, на фоне динамичной перестройки во «вторичном» (промышленном) секторе существенно уменьшается доля населения, занятого в «первичном» (включающем сельское и лесное хозяйство, горнодобывающую промышленность и т.д.) секторе, и качественно возрастает численность работающих в «третичном» (непроизводствен­ном) секторе, где увеличивается доля населения, занятого предос­тавлением услуг, обслуживанием информационных потоков и ком­муникаций, банковскими операциями и т.д. В результате интернационализации капиталистических отношений, усиления и развития мирохозяйственных связей между странами, формирования региональных и межгосударственных рынков труда практически во всех западных странах образовалась весомая страта иностранных рабочих. С одной стороны, это способствует экономи­ческой интеграции и упрочению политических связей и контактов между государствами. Правда, представляя собой, как правило, бо­лее дешевую рабочую силу и конкурируя с местным населением на рынке труда, иностранные рабочие способствуют увеличению безра­ботицы, а следовательно, и усилению политической напряженности. С другой стороны, статус иностранных рабочих нередко провоцирует нарушение их прав со стороны работодателей, вызывает дискрими­нацию по национальному и демографическому признаку. Не случай­но, во многих странах действуют экстремистские группировки, тре­бующие ограничения въезда иностранцев, лишения эмигрантов пра­ва на работу. Нередко регулирование такого рода конфликтов также выходит на политический уровень и даже вызывает обострение меж­правительственных отношений соответствующих стран. С 70-90-х гг. в ряде стран (Канаде, США, Германии, Швеции и некоторых других) неуклонно растет численность дееспособного насе­ления, существующего благодаря социальной помощи со стороны го­сударства (учащиеся, пенсионеры, инвалиды, безработные и т.п.). Та­кая внутренняя политика, означая расширение перераспределительных функций государства и сочетаясь с ростом затрат на различные соци­альные программы, реализацию проектов и целей, направленных на повышение народного благосостояния, однозначно способствует упрочению и стабилизации политических порядков в этих странах. В условиях такой социально направленной политики государства, на основе роста благосостояния населения, расширения возможнос­тей информационных и культурных контактов между населением раз­ных стран, стимулирующих постоянный поиск новых стилей жизни, в этих странах наблюдается значительный рост разнообразия социокультурной специфики в жизнедеятельности групп. Формирование соседских общин, конфессиональных и нонконформистских объеди­нений молодежи, досуговых объединений граждан, непрерывных куль­турных экспериментов в сфере свободного времяпрепровождения и иные аналогичные процессы влекут за собой образование множества различных устойчивых групп, различающихся по ценностным и сти­левым особенностям жизни. В целом можно говорить о явном доминировании тенденций к формированию более гомогенной социальной структуры, сближению (с экономической точки зрения) положения групп, занятых в раз­ных отраслях хозяйственной жизни, выравниванию различий эконо­мических классов. Но наиболее убедительно подтверждает тенден­цию к снижению социальной асимметрии положение и динамика среднего класса, представляющего подавляющее большинство насе­ления данных стран. Роль среднего класса в индустриально развитых странах По существу средний класс состав­ляет экономическую основу стран данного типа. Характерно, что его позитивную роль еще в древности отмечал Платон, который полагал, что «среднее сословие» призвано прежде всего экономически обеспечивать содержание основных клас­сов общества – как управляющих государством, так и воинов. В настоящее время в состав среднего класса входит часть соб­ственников и хорошо оплачиваемые профессионалы в различных отрас­лях экономики. Это те экономически независимые, с достаточно вы­сокими стандартами потребления люди, которые относительно сво­бодно выбирают сферу приложения своих сил и не расходуют свою энергию на добывание «куска хлеба». Напротив, это те, кто занима­ется самостоятельным и во многом творческим трудом, обладающим для них большим внутренним смыслом. Таким образом, люди, относящиеся к среднему классу, – это те, которым есть, что терять, а следовательно, и защищать в своей жизни. Поэтому принадлежащие к данной социальной группе люди в основном заинтересованы в укреплении существующего строя и, как правило, придерживаются консервативных политических воззрений. Однако, благодаря стабильности порядков в своих государствах, они нередко политически пассивны и представляют собой то электораль­ное «болото», за которое идет постоянная борьба соперничающих партий. Положение среднего класса характеризуется и определенной не­равновесностью, промежуточностью, предполагающей, что принад­лежащие к нему люди обладают статусом, размещающимся между высшими и низшими слоями населения. Трактуя эту промежуточ­ность статуса средних слоев с точки зрения перехода капитализма к социализму, марксисты исходили из того, что их ждет перспектива слияния или с буржуазией, или рабочим классом либо перспектива социального распада и исчезновения. Но жизнь не подтвердила это предположение К. Маркса. В настоящее время средний класс занима­ет центральное место в социальной структуре западного индустри­ального общества. Благодаря своему положению, именно он стаби­лизирует политические порядки, способствует защите идеалов сво­боды и прав человека. Менталитет и поведение принадлежащих к данному классу граждан уравновешивают крайности социально-по­литических противоречий между бедными и богатыми слоями насе­ления. А его социально лидирующая роль демонстрирует, что разли­чия в собственности или других экономических показателях жизни являются временными различиями и не способны инициировать су­щественные политические потрясения. Конечно, не все процессы формирования и функционирования среднего класса имеют политически нейтральный характер. Полити­ческим значением обладают и проблемы, связанные с поиском ра­бочих мест людьми, получившими добротное образование. Вызывает отдельные политические колебания и переток населения из среднего в более низкие слои общества, т.е. судьба людей, которые уже вкуси­ли «хорошую жизнь», но не смогли удержаться на завоеванных пози­циях. Это нередко сопровождается возникновением массовых стрес­сов и разочарований, вызывающих определенные изменения в поли­тической атмосфере общества. Словом, высокоразвитые индустриальные общества отнюдь не бесконфликтны. Социальные противоречия, вызванные безработи­цей, перестройкой экономических отношений, национальными и ра­совыми проблемами, способствуют возникновению подчас доволь­но острых политических противоречий. В то же время наличие такого мощного социального стабилизатора, каким является средний класс, господство разделяемых подавляющим большинством общества идеалов и ценностей, доминирование законов и уважение традиций ог­раничивают уровень политических притязаний различных групп и слоев отдельными поправками к политическому курсу режимов. По­литические требования групп не подрывают стабильности существу­ющего строя, а смены кабинетов министров, парламентов, правя­щих партий осуществляются при незыблемой власти закона. В противоположность этой группе стран, в государствах, осуществляющих переходные преобразования, возникающие там соци­альные противоречия групп вызывают значительно более острые по­литические последствия. Социальные факторы политических изменений в переходных обществах В переходных государствах социальная дифференциация общества склады­вается под влиянием целого ряда противоречивых, а зачастую и взаи­моисключающих тенденций и факторов. В самом общем виде наи­большую роль здесь играют две противоположных тенденции. Одна из них связана с социальными последствиями становления и разви­тия рыночных отношений, появлением нетрадиционных источников роста доходов и завоеванием людьми новых статусов в обществе, структурной перестройкой экономики, дальнейшей урбанизацией, расширением хозяйственных и культурных взаимосвязей с другими странами, а также рядом других аналогичных факторов. В целом их действие способствует усилению вертикальной и горизонтальной со­циальной мобильности, укреплению открытости социальной струк­туры, а также распространению и укоренению в общественном со­знании либерально-демократических ценностей. Вместе с тем в переходных общественных системах большое вли­яние имеют и унаследованные от прошлого тенденции, в частности, к воспроизводству отношений, связанных с функционированием до­тационных и неконкурентных секторов экономики, со старой ин­фраструктурой хозяйствования и разделения труда, прежним приви­легированным положением ряда национальных групп и т.д. В основ­ном такие тенденции выражаются в усилении влияния интересов низкодоходных групп общества, в том числе работников неквалифи­цированного физического труда, части управленческого аппарата, пенсионеров, работников малорентабельных и нерентабельных пред­приятий и учреждений госсектора, слабо вписывающихся в рыноч­ную экономику, жителей малых городов и сельской местности, где менее всего заметны результаты реформ, некоторых категорий уча­щейся молодежи и др. В целом их влияние усиливает требования социальной справедли­вости и равенства, укрепления порядка и усиления государственного патернализма. В конечном счете оно способствует сохранению закрытости социальной структуры в этих странах, сдерживанию хозяйственной инициативы населения и в конечном счете направлено на усиле­ние перераспределительных процессов в государстве. Неизбежным последствием такого социального влияния выступает и воспроизвод­ство в политическом пространстве консервативных и даже реакцион­ных идей, ценностей, институтов. В результате взаимодействия этих двух макросоциальных тенден­ций в переходных обществах формируются три типа стратификаци­онных противоречий, которые вызывают наиболее значимые поли­тические последствия. К ним относятся, прежде всего, социальные конфликты внутри традиционной стратификации, т.е. унаследован­ные от прежних общественных отношений противоречия между груп­пами внутри дотационной сферы; внутри новой, рыночной стратифи­кации (например, между группами крупного и среднего капитала), а также между этими двумя типами социальности (к примеру, между мелкими торговцами и работниками государственной сферы обслу­живания). В контексте взаимодействия этих трех типов противоречий отношения равенства и неравенства одновременно способствуют и усложнению социальной дифференциации, например, за счет воз­никновения противоречий между работниками, занятыми в разных отраслях и сферах, и упрощению социальной структуры, связанно­му, в частности, с формированием бедных и богатых слоев. Наличие противоречивых тенденций ведет к маргинализации об­щества, образованию множества промежуточных социальных слоев, существующих не как устойчивые общности, а как размытые множе­ства не определившихся со своим положением людей. В силу этого стратификационные процессы сопровождаются множественными кри­зисами идентификации, освоения людьми новых ценностей и целей. В конечном счете такие социальные процессы неизменно усиливают политизацию общественной жизни, способствуют нарастанию не­сбалансированности групповых отношений и росту политической не­стабильности. Особенности социальной стратификации в современном российском обществе В целом в нашей стране, как и в дру­гих переходных странах, группы, заинтересованные в рыночных преоб­разованиях и побуждающие госу­дарство к расширению поддержки предпринимательства, соперничают с силами, не заинтересованны­ми в структурной перестройке экономики и стремящимися сохра­нить политику прямого государственного регулирования и патер­нализма. Номенклатурные кланы в государственном аппарате, пы­тающиеся поставить себе на службу ход реформ, сталкиваются с протестом широких социальных слоев, стремящихся утвердить в обществе принципы социальной справедливости и свободы. Борьба сил и слоев, связанных с криминализированной и «честной» экономикой, приобретает острейшие формы, вплоть до актов политичес­кого террора и т.д. В то же время формирование современной социальной стратифи­кации в России имеет определенную специфику и историю. Так, еще в 50-80-х гг. в стране шли латентные процессы зарождения квазича­стной собственности (например, в виде индивидуально-корпоратив­ной собственности высшей управленческой бюрократии, накопле­ния ресурсов в теневой экономике), которые впоследствии способ­ствовали формированию протокласса крупных собственников (номенклатуры, крупных представителей сферы торговли). В 1985- 1991 гг. начатая открытая номенклатурная приватизация привела к сосредоточению правящим классом в своих руках той государствен­ной собственности, которой они формально распоряжались в совет­ское время. Учреждение классом управляющих многочисленных фон­дов, совместных предприятий и структур на месте государственных учреждений и организаций – вот тот механизм, который способ­ствовал перераспределению общественных ресурсов в индивидуаль­ную собственность управляющих. Так, сохранив власть, номенклату­ра приобрела и собственность. В ее лице в стране легально сформиро­валась группа очень богатых и влиятельных людей. В 1992-1996 гг. в стране начал постепенно складываться конку­рентный капитализм (в виде директорской и чековой приватизации, обогащения чиновников за счет лицензирования и квотирования при регулировании экспортно-импортных операций, возникновения слоя мелких и средних предпринимателей). Корпоративный характер от­ношений власти и бизнеса привел к формированию благоприятных условий для роста крупного капитала. Например, если в США требо­валось в среднем 47 лет, чтобы заработать состояние в 10 млн долл., а в Южной Корее – 13 лет, то в России в те годы это было возможно всего за 3-4 года. В дальнейшем нарастающее влияние крупного ка­питала привело к его тесному сближению с властью и вхождению во власть (олигархизация). В то же время поддержка среднего и мелкого бизнеса оставалась на периферии внимания властей. Преимущественная ориентация государства на поддержку круп­ного капитала и протекционистская политика в отношении предста­вителей правящего класса привели к стремительному социальному расслоению и массовой нисходящей социальной мобильности. В стране образовалась значительная группа бедняков, по разным данным ох­ватывающая сегодня от 40 до 80% населения. Если, к примеру, ми­нимальная зарплата в США составляет сегодня приблизительно 115- 120% прожиточного минимума, то в РФ – всего 17,5%. Такое значи­тельное снижение уровня жизни населения показывает, что в настоящее время стратификация имеет тенденцию «свертывания раз­личий» к своему одному политически значимому измерению – эко­номическому. По мнению ряда российских ученых, в настоящее время в стране сложилась такая стратификация: элита (крупные предприниматели и собственники, политики, высшая бюрократия, генералитет) – 0,5%; верхний слой (крупные чиновники, бизнесмены, высокооплачивае­мые специалисты) – 6-7%; средний слой (мелкие частные предпри­ниматели, работающие по найму специалисты) – 21%; базовый слой (полуинтеллигенция, работники массовых профессий сферы торгов­ли и сервиса, квалифицированные рабочие и крестьяне) – 65%; ниж­ний слой (технические служащие, работники без квалификации, люм­пены) – 7%. Социальная стратификация российского общества выявила но­вые престижные группы, к которым стали относиться финансисты, банкиры, работники налоговых структур, юристы. В то же время в ряде молодежных слоев получила широкое распространение, приоб­рела особый авторитет криминальная этика. И это не случайно, учи­тывая, что в настоящее время в теневой экономике (непосредствен­но и параллельно) занята большая часть рабочей силы. Из них в 1998 г. 9 млн россиян принимало участие в криминальном бизнесе (охваты­вающем более 40 тыс. хозяйственных объектов). Коррупция стала ат­рибутом государственного устройства. В последние годы, несмотря на наличие низких потребительских стандартов и переживаемые страной сложности, отмечается посте­пенное складывание среднего класса. Данный процесс связан прежде всего с определенной перестройкой интеллектуальной сферы, при­ведением в соответствие количества работников науки, образования и культуры с возможностями и потребностями общества в этих видах деятельности, а также постепенным формированием слоя мелких и средних предпринимателей. Значительную роль в эволюции социальных отношений, нео­днозначно отражающихся на политической стабильности общества и разнообразии политической жизни в стране, играют: миграция из стран СНГ, усиление региональных особенностей, усложнение культурного облика групп. Опыт показывает, что смягчение поли­тической напряженности в России, как и в других странах с пере­ходной социальной структурой, как правило, связано с усилени­ем социальной направленности деятельности правительства (осо­бенно в отношении наименее защищенных слоев населения), с борьбой против преступности и привилегий госбюрократии, рас­ширением возможностей профессиональной переподготовки граж­дан и рядом других мер. Глава 8. НАЦИЯ КАК СУБЪЕКТ ПОЛИТИКИ 1. Нации в политическом измерении Основные подходы в трактовке наций Специфическим субъектом политики, придающим процессам форми­рования и распределения государ­ственной власти исключительную сложность и своеобычность, является нация. Связанные с нею образы Отечества, Родины, патриотизма присутствуют сегодня в требованиях практически любых – левых или правых – партий, инициируя существенные изменения в полити­ческих процессах. В то же время, как показал практический опыт, характер формулируемых в данном аспекте целей, а также осознание способов их достижения непосредственно зависят от понимания на­ции как специфической общественной группы. Исторически термин «нация» (от лат. nascor – рождаться) ис­пользовался еще в Древнем Риме для обозначения небольших народ­ностей. При этом он применялся наряду с термином греческого про­исхождения «этнос», обозначавшим племя (общность людей), объединенных родством, внешним сходством, языком и территорией. Впоследствии «нация» в основном стала употребляться для характе­ристики результата слияния нескольких этносов, произошедшего в результате миграции, захвата территорий или объединения земель. Но такой подход к трактовке термина «нация» не остался единствен­ным, сохранив и в теоретическом, и в практическом отношении многозначность его употребления. В разных ситуациях термин «на­ция» может означать и этническую общность, и все население государства, а в английском языке он может еще и характеризовать госу­дарство. Такое положение привело к тому, что в трудах некоторых современных научных школ и даже международных документах по­нятия «нация» и «этнос» используются как синонимы. Современное, специализированное понимание нации сложилось в конце XVIII в. в связи с получившим политическое значение во времена Великой Французской революции требованием государствен­ного суверенитета и начавшимся процессом формирования национального самосознания. Революционеры называли себя патриотами, и с тех пор слово «родина» (лат. patria) стало символом нации, кото­рая стала непосредственно связываться с государственностью и граж­данской идентичностью. Это особое проявление чувства общности, возникшее в раннебуржуазную эпоху, впоследствии обогащалось но­выми смыслами под влиянием процессов формирования национальных государств, национально-освободительной борьбы и распада колониальной системы, перекройки границ в расселении этносов на раз­ных континентах. Одновременно наряду с развитием теоретических представлений, признающих нацию в качестве специфического и весьма важного политического актора, в научной мысли сложилась и традиция ис­толкования ее как порождения обыденного сознания, не только не проясняющего, но и запутывающего анализ реальных политических процессов. Например, К. Поппер полагал, что «нации, расы, лингви­стические группы» представляют собой «чистый вымысел», не име­ющий научного и политического значения. Его последователи, в ча­стности К. Вердери, также считают, что использование этого поня­тия в научном анализе весьма затруднительно. Такого же мнения придерживается и группа российских ученых (В. Тишков, Г. Здравомыслов), отрицающих реальное существование нации и рассматри­вающих это понятие в качестве метафорического отображения этно­культурной реальности. Однако для людей, участвующих в диалоге с властью, приоб­щенность к такого рода объединениям служит основой для выдвиже­ния реальных требований к государству, нередко ведущих к измене­нию форм правления и организации совместной жизни граждан, к переселению крупных слоев населения и другим масштабным поли­тическим последствиям. Поэтому вряд ли можно говорить о вирту­альном характере национальных групп. Несмотря на обилие теоретических трактовок нации в социаль­но-политической мысли, в настоящее время можно говорить о бе­зусловном преобладании двух основных теоретических подходов к ее пониманию – конструктивистском и примордиалистском. Конструктивистское понимание нации Приверженцы конструктивистского направления рассматривают нацию в качестве результата целенаправлен­ной осознанной деятельности того или иного субъекта. В этом смысле нация трактуется либо как «воображаемая общность» (Б. Андерсон), либо как итог деятельности интеллектуальной элиты, создающей образы национальной солидарности (К. Касьянова), либо как след­ствие культивируемой властями общегосударственной солидарности (В. Розенбаум). Наиболее видный представитель этого подхода Э. Гелнер полагает, что в качестве основного продуцирующего нацию субъекта выступает государство, как таковое. Только твердо признав устанавливаемые им «определенные общие права и обязанности по отношению друг к дру­гу», «группы людей становятся нацией».* Поэтому именно сознатель­ные действия госструктур по формированию национальных движений и рождают нации. Его единомышленник Э. Хобсбаум также указывает на центральную роль в процессе формирования наций механизмов мо­билизации государственными элитами этнических чувств своих граждан и переноса этнической идентичности на уровень государства. * Гелнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 35. Таким образом, в данном случае политическая деятельность, на­правленная на защиту воображаемой нации, признается главным фактором, созидающим нацию как определенную общность. Признает­ся, что на формирование этой группы государство влияет больше, чем биологическая или какая-либо иная предопределенность. Но в то же время утверждается и то, что такая конструирующая деятельность государства должна сочетаться с наличием доброй воли граждан, а так­же с наличием необходимых предпосылок, в частности определен­ного уровня культурной гомогенности (сплоченности) и образованно­сти общества. По сути дела, исторически данное понимание национальной об­щности, которое предполагает объединение людей, проживающих на всей территории государства, коренится в практических образцах так называемой французской (западной) модели образования нации. Со­зданный в XVIII-XIX вв. во Франции образец гражданского общества исторически предопределил первое понимание нации как определен­ном формы сограэхдаиства, включающей всех проживающих на опре­деленной территории людей и не зависящей от употребляемого ими языка, цвета кожи и религиозных убеждений. Такое либеральное по­нимание нации ориентировано на определенное идеологическое род­ство и политический выбор граждан, которые наряду с государствен­ными институтами выступали как механизмы поощрения групповой солидарности и интеграции общества. В силу этого в основание наци­ональных интересов закладывались главным образом материальные интересы, требующие точной и рациональной оценки. В целом же та­ким пониманием нации утверждалась формула «один народ – одна территория – одно государство», которая послужила первичным ори­ентиром формирования национальных государств в Европе XIX в. Примордиалистские трактовки нации Другой образец идеи и практики фор­мирования нации, «немецкий», ис­ходил из ее признания в качестве органической общности, спаянной общей для людей культурой. При таком понимании и способе нациестроительства особое значение при­обретали этногенетические факторы, и прежде всего язык, традиции и обычаи, акцентирующие внимание на общности происхождения людей, факторах кровного родства и духовной солидарности данной группы населения. В свою очередь, это неизменно стимулировало появление трудно рационализируемых интересов, активизировало у людей иррациональные эмоции и чувства, в которых слышался «го­лос крови», «зов предков», «дыхание почвы» и т.п. На основе этой исторической и духовной практики постепенно сложился примордиалистский подход, согласно которому нация есть объективно сложившаяся общность (группа) людей, которая облада­ет вполне определенными интересами и существование которой не зависит от чьих-либо сознательных действий. В этом смысле нация стала определяться в основном через совокупность тех или иных черт, раскрывающих ее природу и сущность. Наиболее показательной в этом отношении является трактовка нации известным немецким ученым конца XIX в. О. Бауэром. С его точки зрения, нация есть группа, для которой характерна «общность территории, происхождения, языка, нравов и обычаев, переживаний и исторического прошлого, законов и религии». «Нация, – писал он, – это вся совокупность людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы».* * Бауэр О. Национальный вопрос и социал-демократия. СПб.. 1909. С. 139. В дальнейшем в рамках примордиалистского подхода сложилось немало различных концепций, в которых был не только предложен свой набор свойств, присущих национальным группам, но и выдви­нуты более оригинальные идеи. Так, социобиологические трактовки (В. Рейнпольдс, В. Фалгер, Я. Вин), развивавшие также расистские идеи Ж. Гобино, X. Мейнерса и др., делали акцент на расовой при­надлежности людей, факторах их кровнородственной близости, на­стаивали на естественно-генетическом характере происхождения на­ции. В этом смысле, например, признававшиеся унаследованными человеком от рождения те или иные взгляды и стереотипы понима­лись как неизменяемые со временем и сохраняющими либо комплиментарное, либо негативное отношение к представителям других на­ций. Русский ученый Л. Гумилев предложил рассматривать этнические (национальные) движения (общности) с точки зрения наличия в них двух форм движения. Одна из них, биологическая, включала в себя воздействия географического ландшафта, культурных факторов, взаимоотношений с соседями и т.п., другая, социальная, предпола­гала наличие особого источника развития, так называемой «пассионарности», концентрирующей напряженность человеческой энергии и проявляющейся в поведении конкретных людей, задающих тон и направление развития данной общности. Особая позиция сложилась в марксизме, интерпретировавшем нацию как специфическую общность, обладавшую вторичным по от­ношению к классам значением, а национальный вопрос представ­лявшем в качестве составной части классовой борьбы в период капи­тализма. Отмечая значение интегрирующих нацию определенных эко­номических отношений, объединяющих ее представителей, а также присущего им литературного языка и известных духовных традиций, приверженцы этой концепции важную роль отводили государственно оформленной территории. В результате такого подхода место той или иной нации в жизни общества определялось в зависимости от степени ее политического самоопределения. Соответственно нацио­нальные группы подразделялись на те, которые способны к государ­ственной организации (собственно нации), и те, которые еще не готовы к такого рода организации совместной жизни (народности). Поскольку на практике степень зрелости национальных и этничес­ких общностей определялась высшей политической организацией рабочего класса – коммунистической партией, то в обществе по сути устанавливалась субъективная иерархия наций, которая усиливала социальное неравенство в обществе и закрепляла негласное лидер­ство людей одного происхождения над другими. Прямо противоположные идеи предложены авторами культуро­логического подхода (М. Вебер, Дж. Бренд), рассматривавшими на­цию как анонимное сообщество людей, принадлежащих к одной куль­туре. Современный сторонник данной идеи норвежский ученый Ф. Барт считает, что этничность (в данном случае как одно из проявлений нации) представляет собой форму организации культурных отличий, которые являются своеобразными «маркерами», отличающими ее (эт­ничность) принципиальные черты; последние же, по его мнению, сложились под влиянием традиций, исторических, экономических и других факторов. Осознание этой совокупности черт проявляется в понимании людьми своей национальной идентичности, т.е. в при­знании персональной значимости своей принадлежности к этому груп­повому объединению. При таком понимании консолидация нации происходила по мере овладения и осознания людьми групповых ценностей в качестве ве­дущих ориентиров, систематизирующих их видение мира. Признание главенства языка как важнейшего носителя и условия приобщения людей к культурным ценностям, а также приоритета естественно осваиваемых людьми необходимых для жизни ценностей сочеталось с отрицанием доминирующего влияния территории, на которой про­живали носители данных ценностей, на содержание культурных мо­тиваций, традиций, жизненных стереотипов людей. В этом смысле предполагалось, что даже представители различных этносов, освоив­ших и руководствующихся одной и той же системой ценностей, мо­гут рассматриваться как представители одной нации. Теоретические различия конструктивистских и примордиалистских подходов в известной степени сложились сугубо исторически. Первые, так называемые большие, европейские нации, формиро­вавшиеся в эпоху складывания капиталистических отношений, в зна­чительной степени опирались на естественные механизмы интегра­ции, действовавшие на основе не только культурных, но и террито­риальных, а также экономических факторов. В более поздний период, когда уже сформировался определенный опыт строительства наций, когда были продемонстрированы образцы их функционирования в рамках тех или иных государств, такие механизмы интеграции обще­ства стали использоваться и в тех странах, которые еще только начи­нали решать задачи укрепления своей целостности, улаживать терри­ториальные споры и т.д. В этом смысле создание наций стали рассматривать и как реали­зацию определенных политических проектов, ориентированных на сознательное конструирование подобных общностей и инициируе­мых правящими или иными кругами политической элиты. Причем такие процессы шли не только в XIX, но и в конце XX столетия. Например, в процессе образования новых государств на территории СССР и в ряде стран Средней Азии, которых «обрекли» на независи­мость в Беловежской Пуще (месте подписания Договора об образо­вании СНГ в составе России, Белоруссии и Украины), уже после получения ими государственного суверенитета начались процессы ис­кусственного создания национальных идеологий, институтов и норм. Такой тип формирования нации aposteriori стал необходимым усло­вием сплочения этих стран и народов. Таким образом, не только примордиализм, базирующийся на кон­статации объективных факторов внутренней сплоченности наций, но и конструктивизм представляет собой вполне реалистическую фор­мулу теоретического истолкования процесса формирования наций, особенно в современных условиях. Практическое политическое значение конструктивистских и примордиалистских трактовок наций выражается прежде всего в том, что предложенные ими идеи создают различные концептуальные рам­ки для формулировки требований к государственной власти от име­ни национальных групп, выделяют важнейшие механизмы формиро­вания и развития наций, урегулирования межнациональных отноше­ний. Так, конструктивистские подходы делают основной упор на возможностях государства, партий, движений и располагаемых ими ресурсах. В рамках объективистских идей акцентируются иные цели и приоритеты. Например, социобилогические подходы, базирующиеся на идеях психопатического превосходства крови, неизбежно предоп­ределяют этногегемонистскую систему политических требований, выражающих превосходство одной нации над другой, желание их представителей к абсолютному господству на соответствующей тер­ритории, стремление к утверждению стиля жизни той или иной группы за счет другой и т.д. Марксизм, как показал практический опыт строительства соци­ализма в странах бывшего «социалистического лагеря», со своей трак­товкой национального вопроса способствовал крайней политизации процесса образования и развития наций, который постоянно соче­тался с политикой государственного террора по отношению к наро­дам, заподозренным «в связях с врагом» или недостаточной лояльно­сти к властям, массовыми переселениями народов и даже геноцидом граждан определенной национальности. В то же время принципы культурологического подхода, базирую­щиеся на идее экстерриториальности, генетически отвергают требо­вания типа «отдайте нашу землю» или «русским – русское государ­ство», поскольку приобщение к любым – «русским», «немецким» «турецким» и прочим цементирующим нацию ценностям не зависит от территории, где проживают люди, и не предполагает какой-либо ангажированности политических структур. В этом смысле данные по­ложения являются теми идейными предпосылками, которые наибо­лее пластично обеспечивают исторический характер формирования наций, их стихийную эволюцию, включающую как сближение, так и дистанцирование подобных групп друг от друга в силу сходства или различий их обычаев, религиозных убеждений, языков и т.д. В то же время ориентация лишь на сугубо культурные ценности в ряде случа­ев граничит с апологией космополитизма. Наиболее полно политическое значение разного рода теорети­ческих и идеологических подходов выражается в тех или иных фор­мах и типах национализма. 2. Национализм Сущность национализма Идея нации, используемая для вы­ражения особых требований к влас­ти, неизбежно порождает специфические политические акции, в систематизированном виде и представляющие собой национализм. В самом общем виде национализм – это политическое движение, на­правляемое определенной доктриной на выражение и защиту интере­сов национальной общности в отношениях с государственной властью. Почти 90% современных государств полиэтничны, поэтому по своему значению и политическому весу национальные движения дан­ного типа вполне соотносимы со стремлением людей к демократии, формированию гражданского общества. В то же время в силу специ­фического происхождения наций, наличия в поведении принадле­жащих к ним людей множества предрассудков, иррациональных мо­тиваций, ложных оценок и установок национализм выступает как крайне неоднозначное и противоречивое политическое явление. Объективно национальные движения направлены на использова­ние политических механизмов как внутри государства, так и на меж­дународной арене для повышения уровня общности граждан одной национальности (или всего населения той или иной страны в целом) и защиты их интересов. Национализм выходит на политическую аре­ну тогда, когда властные отношения требуют большей культурной и социальной сплоченности общества или отдельных слоев его населения. Как говорил еще Ш. Монтескье, «дух нации», любовь к Родине являются единственной основой существования «органического» об­щества. В то же время практический опыт показал, что национализм не просто исходит из признания наличия нации и ее особых интересов, но в известной степени и претендует на превосходство национально ориентированных потребностей над всеми иными чаяниями и за­мыслами людей. Высокая оценка национальных приоритетов, как пра­вило, всегда сопрягается с идеями независимости, что в свою оче­редь практически постоянно вызывает к жизни требования получе­ния определенной части государственного суверенитета и его политико-административного закрепления. Конкретно это может оз­начать предоставление нации определенной автономии в рамках го­сударства и даже создание самостоятельного государственного обра­зования. В ряде случаев целью национализма становится и повышение эффективности деятельности государства, проведение в нем реформ, способных качественно повысить уровень культурной и социальной защищенности граждан той или иной национальности. Еще одна до­статочно распространенная цель национальных движений – получе­ние национальными группами «национально-культурной автономии», гарантирующей приобретение гражданами той или иной националь­ности качественно иных возможностей выражения своей идентично­сти (например, за счет развития сети школ с образованием на род­ном языке, расширения возможностей отправления религиозных об­рядов, развития национальных печатных изданий и т.д.), расширения прав на особые формы политического представительства, законода­тельные инициативы. Учитывая высокое политическое значение национальных движе­ний в современных государствах, их широкий общественный резо­нанс, в ряде случаев национализм используется как политическое прикрытие для получения власти совершенно иными социальными силами. Такая инструментальная форма национализма чаще всего ста­новится орудием проникновения на политический рынок тех сил, которые не заинтересованы в публичной огласке и предъявлении об­щественному мнению своих подлинных целей. Место национализма в политике Национализм исторически выступа­ет не только средством дезинтегра­ции традиционных обществ и их пе­рехода в современное состояние, но и составной частью неравно­мерного процесса развития индустриальных государств. В рамках этих политических процессов разнятся как причины возникновения на­ционализма, так и его цели, а также его роль в политическом разви­тии тех или иных стран, Так, в XIX в., по мере разложения империй и формирования политической карты мира, требования наций к власти перемести­лись с культурных на политические цели, что привело к созданию самостоятельных национальных государств. В переходных процессах XX в. национальные движения в основном возникали в русле националь­но-освободительной борьбы угнетенных народов, многочисленные примеры которой дал опыт разрушения колониальной системы в се­редине нынешнего столетия, что также сопровождалось формиро­ванием ряда национальных государств. Помимо задач, связанных с обеспечением государственного строительства, национализм в дан­ных условиях способствовал внутренней консолидации общества, мобилизации его населения на осуществление целей модернизации и даже психологической компенсации страданий, вызванных отста­лостью страны и резкими внутриполитическими противоречиями (X. Винклер). Весьма типичной причиной, инициирующей национальные дви­жения в переходных условиях, является и динамика развития отдель­ных национальных общностей в процессе изменения их масштаба и роли внутри конкретного государства. Например, «малые» нации пе­рерастают в «большие», приобретая системообразующее для госу­дарства значение, что предполагает и соответствующее перераспре­деление прав и ресурсов власти. В политических же процессах развитых современных государств национализм в основном складывается в рамках урегулирования меж­национальных конфликтов, например, на основе возникновения на­рушений прав жителей определенной национальности или несправед­ливого распределения социальных благ между различными нацио­нальными группами. Существенной причиной возникновения национальных движений является и стремление «малых» наций к са­мостоятельности, базирующееся на преувеличении своей культур­ной и политической роли в обществе, что провоцирует сепаратизм и, как следствие, инициирует центробежные тенденции, ведет к дез­интеграции государства и общества, к нарастанию обособленности и изоляционизма отдельных групп населения. Помимо постоянного по­явления на политической карте современных государств новых наци­ональных меньшинств, которые выступают со своими политически­ми требованиями, в качестве причин, провоцирующих возникнове­ние национальных движений, могут выступать и влияние родственных зарубежных групп, борющихся за права соплеменников в других стра­нах, и политика ирредентизма (сознательного объединения людей одной национальности в рамках единого государство), и противоре­чия между титульными и нетитульными нациями и т.п. Столь же распространенной причиной активизации национальных движений является и низкая эффективность государства, не способ­ного к должному регулированию межгрупповых отношений. Например, в конце 80-х – начале 90-х гг. XX в. во многих странах Восточной Европы и республиках СССР всплеск национальных движений был вызван прежде всего резким ослаблением государственного контроля за межнациональными отношениями, а равно – крайне низкой эф­фективностью его действий в социально-экономической сфере, со­провождавшейся резким падением уровня жизни населения. Одно­временно активизации национализма способствовали и возросшие на волне перемен амбиции национальных элит, что также можно рассматривать в качестве относительно самостоятельной и весьма серьезной причины политической активности наций. Значение этой особой причины формирования национализма тем более велико, что деятельность элитарных кругов нередко придает ему радикальные и разрушающие государственность формы путем пропаганды идей исключительности своей нации, утверждения ее особой миссии в развитии страны, разжигания межнационального недоверия и розни. Нередко под национальными лозунгами скрыва­ется и сознательная установка определенных элитарных группиро­вок, в том числе поддерживаемых из-за рубежа, на дезинтеграцию государства и общества, на изменение государственных границ, на­гнетание региональной и международной напряженности. Хорошей питательной средой для формирования политической поддержки такого рода разрушительных для государства целей становится и недостаточный уровень национального самосознания граж­дан, низкий уровень образования гуманитарной интеллигенции «ма­лых» наций, массовое распространение в элитарных и неэлитарных слоях межнациональных предрассудков, отсутствие у широких слоев населения склонности к компромиссам, терпимости к религиозным и иным характерным отличительным чертам жизни представителей другой национальности. Типы национальных конфликтов Наиболее важной объективной при­чиной возникновения национальных движений, формулировки их целей, придания им той или иной интенсивности и продолжительности яв­ляются разнообразные межнациональные (этнополитические) кон­фликты, которые не могут быть урегулированы за счет внутренних ресурсов сторон. Конфликты такого рода нередко опосредуют разнообразные проти­воречия и асимметричные отношения групп социально-экономическо­го, территориального, демографического и иного характера, придавая им своеобразный оттенок и усложняя пути и методы выхода из кон­фликтных ситуаций. При этом национальные аспекты, как правило, способны играть роль детонатора различных социальных противоре­чий, придавая противоборству чрезвычайную стремительность и ос­троту. Более того, различные политические силы порой стремятся сознательно свести те или иные социальные групповые конфликты к национальным основаниям. В связи с этим в науке нередко высказы­ваются мнения о том, что любые расхождения позиций или неравен­ство ресурсов у национальных (этнических) общностей неизбежно приводит к острым конфликтам. Однако практический опыт разви­тия межнациональных отношений в ряде таких стран, как Швейцария, Голландия, Бельгия и некоторых других, показывает возмож­ность установления взаимоуважительных и политически стабильных отношений между различными национальными, этническими и ра­совыми группами. Наиболее распространенными являются конфликты между наци­ональными (этническими) группами в полиэтнических государствах, возникающие на основе различий во владении теми или иными со­циальными ресурсами, а также между национальным большинством и меньшинством. Как правило, причинами такого положения дел в не­малой степени служат факторы естественно-исторического характе­ра, заселенность определенных территорий, тесная связь отдельных групп с теми или иными видами хозяйственной деятельности, про­цессы ассимиляции и миграции отдельных наций, эволюция административно-территориальной организации государства, а также сокра­щение его реальных возможностей. Например, в результате формиро­вания социально-экономической периферии в России (в частности, это относится к районам Крайнего Севера, испытывающим посто­янные трудности в обеспечении ресурсами) материальное неравен­ство проживающих там граждан непосредственно предстает как на­циональное. Специфические конфликты возникают и в результате идентифи­кации этнических меньшинств с родственной общностью, прожива­ющей в соседних странах (например, у турок в Болгарии, венгров в Румынии, русских в Молдавии и т.д.). Примерно такие же противо­речия возникают и вследствие формирования этнических анклавов, складывающихся в результате этнической эмиграции из соседних го­сударств, а также воссоединения ранее раздробленных этносов и вос­становления прав репрессированных народов. Среди множества межнациональных конфликтов прежде всего следует отметить те, которые возникают на почве наиболее полити­чески значимых противоречий между государством (центральной бю­рократией) и национальной группой. Чаще всего данный конфликт связан с систематическим ущемлением прав последней (юридичес­ким или фактическим). Такие отношения могут приобретать различ­ные формы: немотивированного ужесточения контроля за жизнью данной части населения, создания препятствий в кадровом росте, проведения незаслуженных репрессий и т.д. Например, в СССР ста­тус негласной государственной политики приобрело дискриминаци­онное отношение властей к гражданам еврейской национальности, которые подвергались различным формам социального притеснения и унижения. Во многих странах весьма распространенным типом межнацио­нальных конфликтов является противоречие между титульной (ко­ренной, дающей официальное название государству) и нетитульной (некоренной) нациями. Такое положение может выражаться в суже­нии представителям последней возможностей для вероисповедания, обучения детей на родном языке, установлении чрезмерных требова­ний в освоении государственного языка, дискриминации по нацио­нальному признаку в области здравоохранения, образования, про­фессионального кадрового роста и т.д. Причем такие противоречия могут возникать даже тогда, когда нетитульная нация превосходит титульную по численности. Как свидетельствует опыт преобразова­ний в большинстве современных Прибалтийских государств, самым серьезным последствием такой политики является масштабная соци­альная дискриминация и превращение представителей нетитульной (в данном случае русской) нации в «людей второго сорта». В структуре межнациональных отношений особое место занима­ют и так называемые межэтнические конфликты. Их особенность со­стоит в том, что степень их урегулированности слабо зависит от ра­циональных действий по использованию институтов власти и преоб­разованию характера их деятельности, проведения согласительной политики и использования всевозможных техник примирения (этим они отличаются от других типов межнациональных конфликтов). При­чина крайней степени устойчивости подобных конфликтов заключа­ется в том, что источники их напряженности, как правило, лежат в эмоционально-чувственной сфере, органически подкрепляясь дей­ствием бытовых традиций, некритически воспринятыми, «с моло­ком матери» впитанными оценками и суждениями, подсознательны­ми, в том числе религиозными, стереотипами и стандартами, выра­жающими трудно изменяемое некомплиментарное отношение к людям другой национальности. Этническая несовместимость, неспособность жить в мире «со­прикасающихся наций» (С. Хантингтон) служит выражением куль­турной дистанции, которая порой является условием самого суще­ствования этносов. Причем эта дистанция трудно преодолима как для групп, так и на индивидуальном уровне. Нередко такие конфликты выливаются в ожесточенные, в том числе вооруженные, столкнове­ния отдельных этнических образований (тейпов, махалей), ведущих борьбу друг с другом на протяжении долгих лет. И подчас требуется жизнь не одного поколения, чтобы такое взаимонепонимание утра­тило свою остроту и агрессивность. Межнациональные (межэтнические) противоречия проявляются как на уровне политических институтов (движений), так и на меж­личностном, бытовом уровне. На этом уровне формируются разнообразные стереотипы враждебности, недоброжелательства, провоци­руются стихийные мятежи, выступления, террористические акции, самосуд и т.п. В этом отношении важнейшим фактором примирения сторон является взвешенная политика государства, направленная на выравнивание прав представителей всех проживающих на его терри­тории национальностей и предоставление им возможностей жизни в соответствии со своими убеждениями. Структура национализма Национализм как политическое дви­жение представляет собой крайне сложное, внутренне структурированное явление. В его структуру вхо­дит ряд компонентов, от содержания каждого из которых существен­но зависят возможности реализации национальной общностью своих целей в области государственной власти. Основополагающее значение здесь имеет национальная идеоло­гия, в которой формулируются цели национального движения, а также указываются пути и средства их достижения. Как определенная сис­тема идеально выстроенных целей она провоцирует активность недо­вольных, придавая целевую направленность их действиям, как пра­вило, ослабляющим целостность государства. Но главное заключает­ся в том, что идеология выступает идейной и духовной основой массовой национальной идентификации, т.е. осознания широкими слоями населения своей приобщенности к данной национальной груп­пе, понимания людьми уникальности и непреходящего значения раз­деляемых ими групповых норм и ценностей для собственной жизне­деятельности. В свою очередь, степень распространения и характер поддержки идеологических целей национальных движений непосредственно за­висит от уровня и характера массового национального самосознания. Существует такое определение данного феномена: национальное са­мосознание есть совокупность представлений, характеризующих ре­альное освоение людьми общегрупповых идеалов, культурных норм и традиций той или иной национальной общности, а также обусловлен­ных ими ее интересов. Национальное самосознание, как правило, формируется с уче­том специфического влияния ряда особых коллективных представле­ний. В частности, на уровень осознания идеалов и интересов нации существенное влияние оказывают этнические приоритеты, обуслов­ливающие коллективную идентичность на базе общности «крови и почвы», некритического освоения ряда сложившихся традиций, смыс­лов и ценностей. В силу своего во многом подсознательного характера эти установки могут драматизировать действительность, приобретая разрушительные для рационального отношения к жизни формы. К чис­лу факторов, влияющих на формирование национального самосоз­нания, относятся и религиозные воззрения как один из важнейших факторов народного менталитета, сплавленный с историей станов­ления и развития данной общности и ее мировосприятием в цивилизационном контексте. Аналогичными факторами являются социальные идеи, формирующиеся под воздействием более широких, чем госу­дарственные, современных экономических процессов, коммуника­ций и институтов культурной жизни, а также собственно политичес­кие чувства и представления, отражающие отношение людей к реаль­ным властно-перераспределительным процессам в их странах и мире в целом. Все перечисленные факторы являются компонентами струк­туры национального самосознания. Значение каждого из этих компонентов зависит от конкретных условий и особенностей эволюции конкретного народа. Например, национальное самосознание большинства жителей Северной Ирлан­дии обусловливается религиозными установками, определяющими их принадлежность к католикам и протестантам; в осознании после­военного разделения граждан немецкой национальности, проживав­ших в ФРГ и ГДР, вешающую роль играли политические оценки; в понимании подавляющим большинством современных жителей Гер­мании, стран Бенилюкса и многих других государств своей принад­лежности к европейской общности главное значение имеют соци­альные представления и т.д. В целом названные компоненты национального самосознания спо­собны формировать не только позитивную идентичность, связанную с ростом межгруппового уважения и взаимоответственности, нали­чием у людей высоких чувств долга и патриотизма. Те же, но иначе воспринятые идеи могут перерастать в шовинизм (ультранациона­лизм, ориентированный на разжигание вражды и ненависти между народами), способствовать распространению ксенофобии (недобро­желательства к иностранцам), расистских и фашистских настроений, придавая таким образом национальным движениям деструктивный для общества характер. Принципиальное значение в структуре национализма имеют так­же институты и нормы, упорядочивающие массовую активность пред­ставителей определенной нации, организующие и формализующие стихийные акции (практики) граждан, координируя их с сознатель­но конструируемыми целями и задачами на политической арене. В каче­стве таких важнейших институтов могут выступать национальные го­сударства, национальные партии, соответствующие группы давле­ния и СМИ. Нередко институциональные формы принимает деятельность вооруженных группировок и партизанских отрядов (а иногда даже террористических организаций), борющихся за спе­цифически понятые национальные интересы. Особое место в структуре национализма принадлежит нацио­нальным элитам, играющим ключевую роль в формировании поли­тического облика движения. В силу исключительного значения субъек­тивных компонентов для концептуализации национализма, как та­кового, громадную роль играют идеологические (интеллектуальные) слои элитарного слоя. Именно они продуцируют ценности, интегри­рующие национальные общности, проясняют современное значение исторических традиций и обычаев, формулируют национальные ин­тересы, лежащие в основе повседневной деятельности этих политических сил. Понятие национальных интересов Национальный интерес представля­ет собой наиболее важный ориентир самостоятельной политической дея­тельности национально ориентированных сил в сфере государствен­ной власти. Национальный интерес является одним из основополага­ющих условий обретения людьми национальной и культурной иден­тичности, кроме того, он в концентрированной форме выражает те цели и способы их достижения, которые закрепляют за национальны­ми движениями тот или иной политический статус как внутри госу­дарства, так и на международной арене. Наконец, как основание де­ятельности национального государства национальный интерес выс­тупает и в качестве показателя определенности внешней и внутренней политики страны. Однако, несмотря на столь весомую роль национального интере­са, в науке до сих пор не достигнуто согласия не только в его трак­товке, но и в признании его существования. Например, ряд ученых (Б. Капустин) отрицает значение национальных интересов в силу их содержательной неопределенности, что, по их мнению, создает ус­ловия для навязывания социально разрозненному обществу ложной и заранее заданной общности интересов, широкие возможности для спекуляций и манипулирования общественным мнением. Тем не ме­нее большинство теоретиков все же использует данное понятие для анализа политической реальности, расходясь, правда, в понимании его природы и назначения. Так, одна группа ученых исходит из идеологической трактовки национального интереса, предполагающей формулировку политичес­ких целей в рамках заранее заданных ценностей и культурных значе­ний. При таком понимании национальные интересы нередко высту­пают в виде разнообразных духовных конструкций – «русской идеи», «американской мечты», «духа фатерланда»; имперских установок, предполагающих создание «великой» страны (России, Боснии, Гер­мании и т.д.); антизападных или антироссийских убеждений, рас­сматриваемых отдельными элитарными слоями в мусульманских и недружественных нам государствах как не подлежащие критике сверх­ценности. Данная трактовка национальных интересов программирует преж­де всего эмоционально-чувственные мотивации политического поведения представителей определенных наций (государств), закрепле­ние в их политических программах и лозунгах неких вневременных оценок, подходов, стереотипов. При определенной позитивности та­кого понимания национальных интересов и соответствующих дей­ствий, демонстрирующих, к примеру, «принципиальность» полити­ки, ее «приверженность идеалам и принципам», подобные формы общеколлективных целей, как показывает практический опыт, толь­ко усугубляют разногласия с конкурентами и драматизируют виде­ние политической ситуации. Более того, такое положение ставит государство как политический институт в заведомо проигрышное по­ложение в борьбе с конкурентами, способными более гибко относиться к оценке ситуации, маневрировать, корректировать свои цели и т.д. Другая трактовка национальных интересов предполагает прагматическое отношение к ним, характеризующее соответствующие цели как непременно позитивное, но содержательно разнообразное обще­коллективное благо. При таком подходе не существует никаких окон­чательных представлений о том, что и как надо достигать. Все содер­жательные параметры национальных интересов зависят от обстанов­ки. Поэтому у носителей таким образом понимаемых национальных интересов постоянно меняются и «вероятные» союзники, и «потен­циальные» противники нации (национального государства), и пози­тивные, и негативные оценки внешней и внутренней ситуации. Од­нако при всем этом сохраняются две универсальные цели: процвета­ние граждан и усиление мощи государства. Причем средствами обеспечения этих целей в основном признаются экономический по­тенциал и военная сила. На примере внешней политики такой подход к пониманию на­циональных интересов ярко продемонстрировал известный немец­кий теоретик Г. Моргентау. Он писал: «Цели внешней политики должны определяться в контексте национального интереса и под­держиваться определенной силой. При этом содержание самого на­ционального интереса определяется самим государством и не пред­полагает каких-либо иных ограничений кроме силы, которой оно располагает по отношению к силе взаимодействия с ней других госу­дарств».* * Morgenthau H. G. Politics among Nations. N.Y., 1952. P. 67. В сфере практической политики понимание национального инте­реса, как правило, сочетает известные элементы прагматики и иде­ологических предустановок, которые изменяют приоритетные цели и задачи национальных движений (государств). Наряду с этим наци­ональные интересы обладают и другими характеристиками, к кото­рым, в частности, относятся следующие: временные (долгосрочность, краткосрочность), приоритетные (первостепенность, второстепенность) степень устойчивости (постоянство, изменчивость), предмет­ность (относятся к внутриполитическим или внешнеполитическим пооцессам), направленность (включают действия, направленные как на повышение благополучия своих граждан, так и на проведение по­литики национального гегемонизма и разрушения существующей го­сударственности). Принцип национального самоопределения Самое существенное влияние на характер целей, реально формулируе­мых в рамках национальных движе­ний оказывает один из важнейших принципов внутренней самоор­ганизации национализма – принцип национального самоопределения. Исторически сложилось в основном политическое понимание дан­ного принципа. Как уже отмечалось, представители ряда научных школ рассматривали государственно-политическое самоопределение наций в качестве важнейшего условия их конституциализации. Однако при этом совершенно не принимался в расчет исторический и даже так­тический характер выдвижения подобных требований. Иными слова­ми, независимо от степени развития национальной общности требо­вание государственно-политического оформления территории, на которой она проживала, рассматривалось как универсальное, внеисторическое. Понимая, что реальные межнациональные отношения неизбеж­но включают в себя естественно складывающиеся процессы сближе­ния, ассимиляции или, наоборот, взаимного дистанцирования от­дельных общностей, можно утверждать, что оправдание стремления национальных групп, особенно «малых», к политическому самооп­ределению неизбежно подрывает целостность многосоставных в эт­ническом плане государств. Иными словами, универсализация этого требования, его применение к национальным группам разного масштаба, веса и значения в политической жизни конкретных стран не дали бы сложиться ни одной крупной национальной группе и ни одному крупному полиэтническому государству. На практике стремление придать первостепенное значение прин­ципу национального самоопределения в его сугубо политической фор­ме противоречит и некоторым другим принципам, в частности прин­ципу территориальной целостности государства. Как показал практи­ческий опыт развития целого ряда многонациональных государств, некоторые титульные нации, получив право на самоопределение, нередко опираются на принцип территориальной целостности, что­бы не допустить возможности самоопределения национальных мень­шинств в уже обретших самостоятельность государствах. Формируя свои цели, лидеры национальных движений должны исходить из того, что по своему содержанию принцип национально­го самоопределения не сводится только к своей политической составляющей. Помимо этого он одновременно является и специфи­ческим показателем культурной общности людей, и правовым прин­ципом, и критерием достижения нацией конкретной стадии в своем развитии, и свидетельством наличия известных психологических про­цессов и т.д. Вот почему в зависимости от конкретной исторической и политической ситуации следует руководствоваться теми его ориен­тирами, которые позволяют наиболее оптимально обеспечить общеколлективные интересы представителей той или иной национальной группы. Это требует применения соответствующих механизмов и техно­логий достижения целей национализма: ресурсов и возможностей партий, прокламации программ, выдвижения лозунгов, использова­ния СМИ и т.д. В частности, конструируемые в рамках национализма действия могут способствовать эмоциональной драматизации мни­мых и действительных национальных притеснений, ориентируясь на политизацию данных конфликтов, т.е. на активное вовлечение влас­ти в решение данных противоречий. В то же время используемые спо­собы и техники реализации целей могут помочь сделать основной упор на компенсацию морального ущерба и минимизацию национальных предрассудков, способствовать усилению внутренней солидарности и культурного сплочения данной общности без обращения к институтам власти. 3. Национальные движения в современном мире Типы национализма В зависимости от характера постав­ленных и решаемых задач, типов действующих лиц и множества других факторов в современном мире, формируются различные типы национальных движений, различающихся своими внешними и внутренними параметрами, Как уже указывалось, широкое распространение получило выделение и описание «гражданского» и «этнического» национализме делающих акцент соответственно либо на общеполитических, либо на кровно-родственных, «почвенных» критериях групповой идентификации. Наряду с этим известный американский исследователь Дж. Брейли выделяет национализм сепаратистский, направленный на отделение той или иной нации от существующего государства; реформаторский, стремящийся придать более национальный характер структурам и отношениям уже существующего государства; и ирредентист­ский, предпочитающий объединение нескольких государств или при­соединение части одного государства к другому. Другой западный ученый Дж. Хол выделяет и описывает «интегральный» национализм, ориентированный на усиление монолитности как полинациональных, так и мононациональных обществ. А Б. Андерсон вычленил «официальный», или «правительственный», национализм, направленный на большее соответствие интересов нации интересам государства. Несколько иные основания для классификации национализма предлагает российская исследовательница Л. Дробижева, которая вы­деляет следующие типы национализма: имперский (т.е. традицион­ный государственный национализм крупной нации, стремящейся на­вязать свои ценности и установки другим национальным группам, в том числе за счет насильственной ассимиляции), макрорегиональный (демонстрирующий деятельность интеграционных национальных об­разований, например ТНК, направленную на противостояние им­перской политике отдельных государств и доказательство своей са­модостаточности) и, наконец, микрорегиональный (национализм «малых» наций и этнических групп, стремящихся обеспечить себе политические привилегии). Весьма распространенным является также выделение различных типов национализма в зависимости от его политической программы, например: либерального (предполагающего сочетание национальных и государственных ценностей), радикального (ориентирующегося на рез­кий разрыв этих идеалов и даже на уничтожение части прежней элиты), реакционного (испытывающего недоверие к новым, демократическим ценностям и пытающегося всеми методами сохранить прежние идеа­лы) и т.д. Например, в России в XIX – начале XX в. национальные движения преследовали цели сохранения империи, умножения земель, руководствуясь при этом идеями «панславизма» (учения, утверждавше­го превосходство славянских народов перед остальными), негативного отношения к цивилизационным ценностям западного толка. Однако наиболее политически значимым основанием для типологизации национализма в настоящее время является его отношение к демократии. Такое основание стало особенно актуальным в после­дние десятилетия, когда обозначился кризис современных нацио­нальных государств, а также выявились серьезные политические про­тиворечия в связи с резким ростом национального самосознания в пост тоталитарных странах Восточной Европы и СНГ. С точки зрения отношения к демократии, как правило, выделяются три типа национализма: враждебного демократии, нейтрального и соответствующего ее базовым принципам и задачам. Национализм и демократия Выделение национальных движений, находящихся в разном отношении к демократии, безусловно, имеет под собой реальную почву. Однако теоретическая проблема заключается не столько в констатации ука­занных типов национализма и их распространенности, сколько в по­нимании путей и методов демократизации национальных движений. А это, в свою очередь, зависит от понимания совместимости нацио­нальных и демократических процессов. Возникновение и существование принципиально нечувствитель­ных к нормам демократии национальных движений некоторые пред­ставители многих научных школ традиционно объясняли на основе аксиологического подхода, выражавшего однозначно негативное от­ношение к этому политическому движению, как таковому. По сути, дела сторонники их позиций отождествляли национализм с его наиболее гипертрофированной формой – шовинизмом, т.е. идеями и действиями, направленными на обеспечение превосходства прав на­ции над правами человека, на достижение национального превос­ходства, дискриминацию меньшинств и установление этногегемонизма. В настоящее время внутренняя несовместимость демократии и национализма нередко объясняется наличием острых, интенсивных этнических чувств, присущих представителям различных националь­ностей в плюральном обществе, которые неизбежно раскалывают гражданское общество и обрекают его на недемократизм. Сторонники противоположных взглядов полагают, что демократия как достаточно формальная система обеспечения равенства групп не препятствует, но и не гарантирует равные статусы и возможности, к примеру, национальным меньшинствам. В то же время такие гарантии возможны только на основе дополнения формальных npoцедур определенными конституционными порядками, создания специальных политических механизмов, если не устраняющих, т.ч. существенно смягчающих межнациональные противоречия (например, в виде предоставления нацменьшинствам специальных квот для участия их представителей в работе законодательных и исполнительных органов власти). Существеннейшую роль в совмещении национализма и демократии играет и установление определенной избира­тельной системы (например, смешанной), не позволяющей нацменьшинствам трактовать результаты выборов как выражение «тирании большинства». Важнейшее значение в демократизации национальных движении имеет и массовое распространение чувств толерантности, инонациональной терпимости, взаимоуважения представителей различных наций, пропаганда в обществе образцов культуры и достижение компромисса. При этом СМИ не должны становиться на защиту интересов только лиц определенной национальности, усугубляя различия между национальными группами, способствуя расширению чувств инонациональной неприязни, распространению националистический фобий и предрассудков. Но главным условием внутреннего совмещения демократия национализма является деполитизация национальных отношений, утверждение в обществе принципа национальной экстерриториаль­ности (отрицающей жесткую зависимость существования нации от территории, на которой она проживает в настоящее время) и, следовательно, укоренение общегражданского характера наций, принципа «одна нация – один народ – одна территория – одно государ­ство». В этом смысле политические требования отдельных наций и эт­носов будут неизбежно пересекать границы различных общностей. Но тогда и борьба за национальное самоопределение будет борьбой от­дельных наций и этносов не за часть государственного суверенитета, а за дальнейшую демократизацию государственно единого и много образного в этническом отношении общества, предоставляющего всем национальностям равные права для культурного и политического раз­вития. Центральная роль в придании демократического характера нацио­нальным движениям принадлежит государству, его целенаправленной политике в области межнациональных отношений. Государство не дол­жно ослаблять контроль за развитием межнациональных отношений, гибко подстраивая под них свои административно-территориальные границы, принципы и задачи своей социально-экономической полити­ки. Полиэтнизм общества должен предполагать соответствующее орга­низационное обеспечение государством, адекватные изменения в стро­ении его политической системы. Объективные этнообразующие тенден­ции должны стать для государства основой для сохранения единых, стабильных и демократических отношений. Как показал опыт Югосла­вии (в послевоенных границах), моноэтнический национализм в поли­этнической стране, когда едва ли ни каждая из национальных групп выказывала стремление к доминированию, способен разрушить даже вполне развитое демократическое государство. В русле формирования демократизирующей национальные дви­жения политики государство должно оперативно и радикально пре­секать любые формы этнического насилия, попытки оправдания даже самого незначительного национального превосходства, исходящие от представителей любых, в том числе титульных, национальностей. При этом особое внимание следует уделять национальным «группам риска», т.е. тем группам, которые либо в прошлом подвергались не­заслуженным репрессиям, либо сегодня испытывают явную несов­местимость с представителями других национальностей, ущемление своих прав на культурную самобытность и активно противятся асси­миляционным процессам и т.д. Крайне внимательное отношение государства ко всем проживаю­щим на его территории нациям и этническим группам, последова­тельность его интегрирующей общество политики особенно важны для таких стран, как Россия, которая является исторической роди­ной для автохтонных (зародившихся в ней), но существенно разли­чающихся религиозными или иными компонентами национального самосознания народов, землей, с которой связана их историческая память, психологическое восприятие Отечества. РАЗДЕЛ IV. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНСТИТУТЫ Глава 9. ГОСУДАРСТВО КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ 1. Природа и сущность государства Понятие и теории происхождения государства Государство является центральным, интегрирующим общество полити­ческим институтом. Оно концентрирует высшие властные полномочия и обладает способностью управлять и целенаправленно регулировать социальные отношения. Государство – это институт, организующий совместную жизнь населения на определенной территории и обеспечи­вающий там должный социальный порядок, поддержание соответствующих норм и правил человеческого общежития. Долгая история формирования и развития государства сопровождалась не менее длительными и не всегда результативными попытками теоретического объяснения источников возникновения данного института, его отличительных черт, социального назначения и перспектив будущего развития. Долгое время государство практически отождествлялось с обществом, его социальной организацией. И только в XVI веке благодаря трудам Н. Макиавелли, в которых впервые использовался термин stato (от лат. status – положение) для обозначения особой, отличной от общества структуры власти, появился и термин «государство». Сложность и многообразие путей формирования этого института власти, его функций и назначения отразилась и на объяснении причин его происхождения. В частности, в Древней Греции в основном преобладали теории естественного происхождения государства. Так, Аристотель полагал, что люди как социальные по своей природе су­щества, стремящиеся к совершенству и потому постоянно взаимо­действующие друг с другом, неизбежно образуют общество и его формальную организацию – государство. При этом государство слу­жит не только проявлением естественного стремления людей к вза­имному общению, но и средством достижения ими морального со­вершенства. Государство состоит из людей, но оно неизмеримо силь­нее любого отдельного человека или каких-либо групп и объедине­ний. Поэтому сила, мощь и превосходство государства над человеком также должны рассматриваться как его важнейшие проявления. Ин­тересно, однако, что эта гуманистическая логика объяснения есте­ственного характера возникновения и назначения государства впос­ледствии была подхвачена сторонниками фашизма (в частности, Мус­солини с его теорией «органистского государства»), сделавшими акцент на могуществе и силе этого института власти. В средние века большое распространение получила теория боже­ственного происхождения государства, творцы которой рассматрива­ли государство как результат Божьего промысла, орудие проявления заранее предуготованного для человека божественного плана, выяв­ление высшей воли Творца. Такое понимание природы государствен­ной власти предусматривало, что именно Бог выбирает короля и да­рует ему абсолютные полномочия по отношению к подданным, ко­торым надлежало подчиняться земному властителю, даже если тот был тираном. Соединившись с интересами института церкви, эта идея интерпретировалась в духе теории «двух мечей», признававшей пра­вомерность наличия центров светской и церковной власти, каждая из которых считалась дарованной Богом и обладала собственной ком­петенцией: одна – в мирской, другая – в духовной области. Основываясь на этих идеях, приверженцы божественной интерпре­тации государства утверждали наличие некоторых народов-избранни­ков, которых якобы благословил Всевышний. Отголоски таких тради­ций сохранились вплоть до настоящего времени. Например, японские власти во Второй мировой войне широко использовали мифологичес­кие идеи, утверждавшие, что первым императором Японии был внук Богини Солнца и потому умереть за Богом избранного монарха есть высший религиозный долг. Собственную трактовку происхождения государства дала договор­ная теория, находившаяся в оппозиции к «божественному праву ко­ролей» и основывавшаяся на идее народной власти, т.е. признания народа главным источником государственного суверенитета. Возник­шая в XVII-XVIII вв. теория общественного договора в самом общем виде утверждала идею о том, что властители и подвластные имеют друг перед другом определенные обязательства, возникшие в тот период, когда суверенный народ согласился создать государство и пе­редать правителям определенные полномочия. Таким образом, признавалось, что люди могут аннулировать правительство и государ­ство, если они не служат их целям. В то же время эта самая общая установка предполагала возмож­ность различного истолкования форм и полномочий власти, прав властвующих и подвластных, а также иных существенных сторон об­щественного договора. Так, Т. Гоббс утверждал, что государственная власть предоставляется властителям, дабы сохранить общественный порядок и предотвратить «войну всех против всех». Именно монарх есть воплощение сущности государства, его суверенитета и потому, во избежание хаоса и разрушительных последствий взаимной конку­ренции граждан, властям следует иметь существенное преимущество перед народом. В противоположность таким идеям Ж. Ж. Руссо и его сторонники отдавали решающие преимущества в государстве насе­лению в целом, полагая, что общественный договор предполагает право и необходимость властвования народа только в непосредствен­ной форме, не нарушающей и не ограничивающей его общеколлективную волю. В то же время Дж. Локк и его последователи настаивали на том, что государство в рамках общественного договора должно полностью контролироваться народом и быть использовано для за­щиты прав и свобод граждан. Свою лепту в обоснование источников возникновения государ­ства внесли теоретики, настаивавшие на насильственном характере этого процесса. Еще в древние времена возникли идеи о том, что государство было создано путем захвата и насилия сильных над сла­быми. Таким образом, на протяжении тысячелетий формировалась не только установка на отрицательное отношение к государству как социальному злу, но и этическое оправдание сопротивления ему и даже уничтожения его. Такие подходы были характерны и для ранних христиан, сопротивлявшихся Римской империи, и для теологов, стре­мящихся подчинить церкви органы светской власти, и для много­численных революционных группировок, боровшихся с разнообраз­ными формами тирании и диктатуры. Наиболее яркую форму такого рода идеи получили в теориях анархистов М. Штирнера, П. Прудона, М. Бакунина, рассматривавших государство как воплощение соци­ального зла и стремившихся освободить человека от всех разновид­ностей внешнего принуждения и власти. В противоположность такой трактовке в XIX в. в теориях Г. Гегеля и Ф. Ницше сложился иной подход, согласно которому государство, имевшее силовое происхождение, есть крайне положительное для общества явление. По их мнению, государство, проявляя в своей де­ятельности заложенную при его рождении силу, организует власть сильных над слабыми, заявляя о себе как о самой могущественной организации в человеческом сообществе и неся таким образом благо нуждающимся в защите людям. По этой причине государство при­знавалось институтом, стоящим выше ограничений обыденной мо­рали или прав отдельной личности. Собственную трактовку происхождения государства дала маркси­стская теория, в которой указывались определенные предпосылки данного процесса (прежде всего наличие общественного разделения труда, возникновение частной собственности и классов) и непос­редственная причина создания государства (непримиримость классо­вых взаимоотношений, вследствие чего экономически господствую­щий класс создает государство как инструмент принуждения своих конкурентов). Как писал В. И. Ленин, «государство есть продукт и проявление непримиримости классовых противоречий. Государство возникает там, тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоречия объективно не могут быть примирены».* * Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 7. Таким образом, в марксизме наиболее ярко выразилось отноше­ние к государству не как к институту, выполняющему общесоциаль­ные функции в обществе, а как к инструменту группового господ­ства, аппарату власти, господства и управления общественными процессами в интересах определенного класса. Как подчеркивал Ленин, «государство есть машина для угнетения одного класса другим, ма­шина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчи­ненные классы».* * Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 75. Причины возникновения государства Возникновение государства стало результатом усложнения обществен­ного развития, формирования мно­гообразной гаммы общественных интересов, неоднозначности развивавшихся связей властвующих и подвластных. Дифференциация ин­тересов различных человеческих общностей и соответствующих им общественных отношений, поставив под вопрос былые формы со­хранения целостности общества, в основном и предопределила воз­никновение института, способного добиться организации совмест­ной жизни граждан на отдельной территории. Для этого государство берет у общества часть необходимых для поддержания его жизнедея­тельности функций, отчуждает и даже узурпирует их. Поэтому в его деятельности существуют как общесоциальные мотивы, обусловлен­ные задачами интеграции и организации общества в целом, так и групповые, связанные с особыми интересами государственной бю­рократии, политических элит и социально доминирующих групп об­щества, обладающих реальными привилегиями в использовании его ресурсов и материальной силы. Как особый политический институт государство возникло в IV- III тыс. до н.э. Его структуры и особые функции складывались по мере развития родоплеменных отношений и обособления определен­ной группы лиц (вождей, видных дружинников, служителей культа, родовой аристократии, обладателей материальных богатств и их при­ближенных), которые, трансформируя свои статусы и социальные привилегии во власть, постепенно концентрировали в своих руках управленческие функции, закрепляя их в виде устойчивых обществен­ных позиций и подкрепляя их традициями, верованиями и религиоз­ными постулатами. В зависимости от особенностей эволюции различных цивилиза­ций эти универсальные процессы образования государства обладали известной спецификой. Например, на Западе особенности развития материальной и духовной жизни связали образование этого полити­ческого института с формированием сословного представительства граждан, возникновением института частного права, постепенным ограничением власти правителей законом и правом, наложившим определенные ограничения на вмешательство государства в эконо­мические процессы. На Востоке же формирование государственных структур происходило на фоне практического всесилия верхов над обществом и жесткостью форм социальной консолидации последне­го (в виде господства кланов, каст, общин). Такие исторические ус­ловия, препятствуя развитию частной собственности и критической саморефлексии обществ данного типа, существенно ограничили воз­можности правовых регуляторов и потенциал гражданской активно­сти населения в формировании государства. В целом государство сформировалось как институт организации совместной жизни. Именно в этих целях оно формирует и поддержи­вает нормы и правила социального общежития, контролирует их вы­полнение властью и подданными, ограничивает влияние групповых и корпоративных структур. Как пишет немецкий ученый О. фон Гирке, государство – это «самая высшая и всеохватывающая коллективная общность... эта коллективная общность является постоянным, живым, активно действующим единством, формируемым всем народом».* В этом смысле государство – универсальная ценность, без властно-организующей роли которой невозможно сохранить человеческое общежитие в современном мире. * Цит. по: Vincent A. Theories of the State. Oxford, 1987. P. 214. Основные признаки государства Как специфический институт поли­тической власти государство облада­ет рядом качественных свойств, от­личающих его от иных институтов. Прежде всего, государство выступает как институт, который дей­ствует на строго ограниченной территории. Законы и правила, нормы и постановления государства действуют только на определенном про­странстве, обладая соответствующими ограничениями в регулирова­нии поведения граждан. Этот признак отличает государство от всех иных политических и социальных объединений людей, формирую­щихся на основе их кровнородственных, этнических, идеологичес­ких, экономических или других форм связи. Причем размеры самой территории не имеют значения (государства могут быть такими круп­ными, как Россия, и такими «карликами», как Ватикан). Государство представляет собой публичный политический инсти­тут, обладающий особой организацией, структурой, профессиональ­но-кадровым составом и другими чертами, не совпадающими с ха­рактеристиками организации общества как такового. В этом смысле государство предстает в качестве особого аппарата управления социальными процессами, особой группы лиц, профессионально зани­мающихся осуществлением функций по руководству и регулирова­нию общественными отношениями. Государство обладает высшей властью (суверенитетом) на зани­маемой им территории. Только оно может издавать и устанавливать общеобязательные законы, нормы, правила человеческого поведе­ния для постоянно проживающего на его территории населения. Кроме того, государство обладает правом отменять постановления и реше­ния частных политических структур и организаций, противоречащие его решениям. Тем самым государство устанавливает для проживаю­щих на его территории людей гражданский статус, означающий как признание властью собственной ответственности перед ними, так и установление за гражданами известных прав и обязанностей перед государством. Обычно люди получают государственное гражданство по факту рождения на территории данного государства. В рамках контроля за вводимыми им правилами общежития госу­дарство обладает монополией на легальное применение силы, на фи­зическое принуждение отдельных граждан, групп или организаций к выполнению принятых им решений. Спектр применяемых государ­ством средств контроля, таким образом, может простираться от со­знательного побуждения и мотивации поведения граждан вплоть до физического уничтожения тех, кто не придерживается установлен­ных им норм. Для такого обеспечения контроля у государства имеются особые органы – армия, полиция, службы безопасности, прокурату­ра, суд, а также соответствующие средства – оружие, тюрьмы и др. Государство обладает и монопольным правом на взимание с на­селения различного рода налогов и сборов, которые используются для материального поддержания социальной организации совмест­ной жизни: на оплату работы госслужащих, создание структур общесоциального назначения (судов, больниц, школ), а также для обес­печения целенаправленных изменений в области экономической, социальной и духовной жизни (для обеспечения реализации государ­ственной политики в этих сферах). Тем самым государство претенду­ет на представление интересов всех граждан, заинтересованных в по­зитивном развитии своей страны и общества. Несмотря на сущностную значимость всех указанных черт госу­дарства, удельный вес каждой из них, а равно их роль и влияние на повседневную деятельность государства в целом весьма различны. Например, в современных условиях в силу интенсивного развития глобальных информационных связей или развития мировых рыноч­ных отношений, приводящих к возрастанию экономического влия­ния крупных фирм или ассоциаций (типа Европейского союза, Аме­риканской ассоциации свободной торговли и т.п.) по сравнению со «своим» государством, постепенно снижается значение территори­альных параметров последнего. Иными словами, нарастание инфор­мационной и экономической проницаемости границ сокращает су­веренные права национальных государств в области внутриполити­ческого регулирования соответствующих процессов. Более того, в таких регионах, как объединенная Европа, вырисовывается тенденция не просто к усилению информационной и экономической взаимозави­симости государств, но и к нарастанию условности внешних границ в рамках постоянно усиливающейся межгосударственной интеграции. Конечно, это не свидетельствует об окончательной утрате значе­ния территориальной очерченности государств. Многочисленные кон­фликты в мире по поведу контроля над территориями и расположен­ными на них ресурсами показывают, что сохранение существующих границ до сих пор является весьма принципиальным для государств вопросом. Скажем, те же государства объединяющейся Европы ук­репляют свои общие границы от проникновения нежелательных им­мигрантов, беженцев, ставят заслоны на пути потоков наркотиков, международного терроризма и т.д. В то же время определенное ослаб­ление значения государственных границ показывает необходимость развития в современных странах альтернативных государственным средств поддержания общесоциального порядка, например, путем создания механизмов регионального контроля, повышения интен­сивности инокультурных контактов между народами, усиления ин­теграционных процессов и т.д. 2. Внутреннее устройство государств Формы территориального устройства государств Проявление специфических свойств и функций государства в действитель­ности всегда зависит от формы орга­низации власти и характера взаимосвязей высших органов государ­ства, соотношения их функций, связей с населением и других мо­ментов, свидетельствующих об устройстве данного политического института. С точки зрения наиболее общих особенностей территориально-административного устройства государства подразделяют на унитар­ные, федеративные и конфедеративные. В унитарном государстве все административные единицы не обла­дают никакими дополнительными полномочиями и представляют собой части единого целого. Органы государства – это составные части одной политической системы, функционирующей на основе единой конституции и системы законов. С точки зрения степени кон­центрации властных полномочий на высших этажах государства вы­деляют централизованные (Великобритания, Швеция, Дания) и де­централизованные (Франция, Испания) государства. В децентрализо­ванных государственных образованиях в ряде случаев даже предусмотрена определенная автономизация отдельных областей и территорий, предполагающая наличие там собственных парламентов и исполнительных структур, обеспечивающих им несколько более высокий уровень представительства интересов. Однако такая само­стоятельность отдельных частей страны ни в коем случае не подры­вает унитарные черты государств данного типа. Федерация как форма государственного устройства представляет собой форму свободного объединения отдельных государств (регио­нов, субъектов федерации), каждое из которых обладает определен­ной автономией и имеет особые отношения с центральной властью. По мнению канадского ученого Р. Уаттса, «в настоящее время около двух миллиардов человек проживает в 23 федерациях, которые в свою очередь охватывают 480 членов федерации или федеральных земель, которые могут сравниться с 180 политически суверенными государ­ствами».* * Watts R. Comparing Federal Systems in the 1990-s. Institute of Intergovernmental Relations, 1996. P. 4. Федерация – это не просто союз государств (регионов), а форма полного переустройства всей государственной и общественной жизни объединяющихся субъектов, предполагающая их интеграцию, объеди­нение в особое, но все же единое государство. По сути дела, это форма сочетания двух государственных суверенитетов. В рамках федеративной системы правления каждый гражданин одновременно принадлежит двум общностям: федерации в целом и ее отдельному субъекту. С точки зрения своего внутреннего строения федерация отлича­ется: - наличием двух уровней управления, обладающих собственной компетенцией в вопросах представления интересов граждан; - конституционным распределением исполнительных и законо­дательных полномочий Центра и субъектов федерации; - обеспечением представительства региональных интересов на фе­деральном уровне (чаще всего за счет образования второй палаты федерального парламента); - верховенством федеративной конституции, которая не может изменяться односторонне и требует согласия большинства членов фе­дерации; - наличием третейского (независимого) суда, разрешающего спо­ры властей разного уровня; - наличием института межправительственного сотрудничества, регулирующего проблемы относительно предметов совместного ве­дения сторон. Федерация создается для более оптимального взаимодействия и выражения национальной, культурной или территориальной специфи­ки различных общностей. Отдельные субъекты формируются на основе либо национальных (Бельгия), либо территориальных (Германия), либо смешанных (Россия) общностей граждан. По сути дела население дан­ного государства обладает двойным суверенитетом, определяющим рас­пределение властно-управленческих функций между Центром и отдель­ными субъектами (регионами). Так, к исключительной компетенции союзных органов относятся вопросы обороны страны, денежного регу­лирования, таможенная политика. Определенная группа вопросов отно­сится к совместному ведению Центра и субъектов федерации (напри­мер, налаживание внешнеэкономических отношений), а ряд вопросов является прерогативой только субъектов федерации. Такое положение закрепляется наличием двухпалатного парламента, одна из палат кото­рого формируется по территориальному признаку. Степень автономности субъектов федерации подчас весьма высо­ка. Они могут обладать своей конституцией, устанавливать собствен­ное гражданство. При этом Центр может вмешиваться в дела субъек­тов главным образом в случае возникновения там чрезвычайных об­стоятельств. Однако в любом случае субъекты федерации не могут в одностороннем порядке выйти из состава союзного государства. Большинство проблем развития современных федераций связано с тем, что Центр, апеллируя к сохранению территориальной целос­тности и повышению эффективности хозяйственного регулирования, постоянно стремится к централизации управления (в том числе орга­нами субъектов федерации), в то время как субъекты федерации за­интересованы в расширении своей самостоятельности и автономии. Поэтому в федерациях идут постоянные споры из-за прав регионов в проведении налоговой, бюджетной, социальной политики, из-за расширения (сужения) национальной и провинциальной юрисдик­ции и т.д. Таким образом, спектр отношений между Центром и реги­онами располагается в диапазоне от «централизованного федерализ­ма» (практически сближающегося с унитарными государствами) до «договорного федерализма» (когда объединение государств происхо­дит на основе строго оговоренной передачи субъектами некоторых своих прав новообразованному центральному правительству). Практика показывает, что тенденции к автономизации субъектов федерации постепенно нарастают. Помимо расширения внутриполи­тических прав многие регионы (в США, Канаде, России) создают постоянные внешнеторговые представительства в других странах, поддерживают международные контакты с иными государствами, являются членами международных организаций. При этом некоторые межгосударственные органы поощряют такую форму автономизации государственного устройства различных стран, формируя свои струк­туры по региональному принципу (Европарламент), а некоторые финансовые институты (Европейский банк) оказывают помощь кре­дитами не национальным государствам, а отдельным регионам. Конфедерация представляет собой союз самостоятельных госу­дарств, которые временно передают часть своих полномочий для осу­ществления совместных целей (в области обороны, транспорта, свя­зи) союзным органам. Члены конфедерации практически полностью сохраняют свой внешний и внутренний суверенитет, обладая правом свободного одностороннего выхода из состава союза. Поэтому в дан­ном типе государств формируются только такие совместные органы власти, которые служат решению строго очерченных задач. Законодательные органы формируются здесь не путем выборов, а представительными органами субъектов договора, и потому члены этих органов, за некоторыми исключениями (Швейцария), голосуют только в духе официальной позиции своих государств. Конфедерация в отличие от государств-членов строит всю свою деятельность на ос­нове международного права и добровольно принятых взаимных обя­зательств стран-участниц. При этом последние всегда могут отказать­ся от выполнения решений объединенных органов власти по тем или иным вопросам, не совпадающим с их текущими интересами. Совме­стные органы не имеют прямых связей с гражданами отдельных го­сударств. В конфедерации нет единого гражданства, население оста­ется гражданами суверенных государств, входящих в конфедерацию. Общие органы власти и управления не имеют права непосредствен­ного налогообложения граждан стран-участниц. Здесь нет союзного гражданства и отсутствует право набора воинских формирований. К разновидностям государственных объединений конфедератив­ного типа относятся: кондоминимумы, представляющие собой политические союзы, осуществляющие общее управление двумя или большим числом вне­шних территорий, но таким образом, что население этих государств имеет большую свободу самоуправления (Андорра); ассоциированные государства, функционирующие на основе до­говорных союзов, которые могут быть приостановлены на заранее оговоренных условиях (Острова Кука и Новая Зеландия, Маршалловы острова и США); договорные союзы, представляющие собой такое политическое устройство, при котором большее государство односторонне влияет на меньшее, не имеющее практически никакого воздействия на уп­равление большей частью (Бутан и Индия) и др. Как показал международный опыт, в силу практически полного сохранения суверенитета отдельных государств их конфедеративные союзы обладают крайней неустойчивостью. История дала немного примеров существования конфедераций: США в период с 1776-го по 1787 г., Швейцария до 1848 г., Германия с 1815-го по 1867 г. Формы государственного правления С точки зрения формы правления, подразумевающей определенную структуру и правовое положение выс­ших органов государственной власти, а также порядок их формиро­вания, принято выделять монархии и республики. Монархии (от греч. manarchia – единовластие) представляют со­бой такую форму государственного устройства, источником и одно­временно высшим выражением власти в котором является одно лицо, получающее данные полномочия по наследству и потому не завися­щее от выбора населения. Монархии бывают как абсолютными, где высшие исполнительные и законодательные функции всецело при­надлежат единоличным главам государства (Саудовская Аравия, Оман, Катар), так и конституционными, где власть правителя, реальный механизм властвования действует в рамках конституционных норм, ограничивающих полномочия монархов функциями иных (прежде всего законодательных) органов власти. Последние, в свою очередь, делятся на дуалистические, где монарх наделен в основном исполни­тельными и частично законодательными функциями (Иордания, Кувейт, Бахрейн, Марокко), и парламентские, где «первые лица» в основном обладают представительскими функциями, не имея воз­можности существенно влиять на политические решения (Велико­британия, Испания, Швеция и др.). В последнем случае монархи ско­рее олицетворяют собой национальные традиции, уважение граждан к власти и играют роль определенного национального символа, спла­чивающего общество. Республики (от лат. res publica – общественное дело) означают формы правления, отличающиеся выборным характером высших ор­ганов государственной власти. В свою очередь республики разделяют­ся на парламентские и президентские, отличающиеся особыми отно­шениями между исполнительной и законодательной ветвями власти. Так, в парламентских республиках (Германия, Италия, Греция) президент является главой государства, но при этом обладает в ос­новном представительными функциями. Правительство же во главе с премьер-министром играет первостепенную роль в политической жизни, формируется парламентом, перед которым и несет ответ­ственность. Глава кабинета является первым лицом в государстве. При президентской республике (США, Бразилия, Мексика) парламент и президент занимают независимое по отношению друг к другу положение. Президент является главой исполнительной власти, главой государства, избирается всем населением и потому не несет ответственности перед парламентом. Он назначает правительство, не подотчетное парламенту, обладает высшей распорядительной влас­тью, важнейшими прерогативами в области руководства вооружен­ными силами, гражданской администрацией. Парламент здесь лишен права отправлять правительство в отставку, хотя и президент не мо­жет распустить парламент, в основном обладая лишь правом отлага­тельного вето на законопроекты парламента, которое может быть преодолено квалифицированным большинством или 2/3 парламента при повторном голосовании. Наряду с этими устоявшимися моделями организации государ­ственной власти в мире сложились и такие формы правления, кото­рые трудно отнести однозначно к тому или иному типу правления. Среди смешанных форм правления можно отметить так называемую суперпрезидентскую республику (Боливия, Колумбия, Гондурас), где институт президентства предельно концентрирует все высшие пол­номочия основных ветвей власти и занимает практически бесконт­рольное положение в государстве. В то же время прерогативы законо­дательных и судебных ветвей власти здесь резко ограничены. Другой формой смешанного правления является президентско-парламентская, или полупрезидентская, республика (Ирландия, Португалия, Фран­ция, Финляндия). Здесь у правительства существует двойная система ответственности перед президентом и парламентом, ведущая к тому, что сильная президентская власть соединяется с контролем за прави­тельством со стороны парламента. 3. Типы современных государств Правовое государство Многовековая эволюция государства как важнейшего политического ин­ститута наглядно демонстрирует непрерывную модификацию его структуры, функций и других важнейших черт и параметров в зави­симости от изменения общественных отношений, постепенной ра­ционализации способов властвования, наконец, от степени разви­тия самого человека, его способностей и потребностей в государстве как механизме организации и поддержания политического порядка. На начальных этапах своей истории государства воплощали по­литический порядок, поддерживаемый на основе сложившихся в обществе традиционных норм и верований, слабо институциализированной и практически не ограниченной власти единоличных пра­вителей, отрицающий равенство прав и возможностей проживающих на его территории людей. Постепенно отношения властвующих и подвластных в государстве обрели более упорядоченный характер, выработав и юридически закрепив особые полномочия и прерогативы каждого из этих субъектов в управлении обществом. Основным ценностно-нормативным инструментом, закрепившим правовой по­рядок отношений государства и общества, а следовательно, и очер­тившим их взаимные обязательства, задавшим всеобщие принципы организации публичной жизни, особенности устройства государства, стала конституция. Конституция, понимаемая как известный свод юридических ак­тов, законов и постановлений, в совокупности определяющих осно­вания государственного устройства, а также цели и основные спосо­бы формирования государственной власти, одновременно возвести­ла о новом положении личности в государстве. Принимаемые на основе волеизъявления безусловного (квалифицированного) большинства граждан, конституции зафиксировали тот минимально необходимый уровень общественного согласия, на основе которого стали возмож­ными совместная жизнь граждан, налаживание взаимоуважительных отношений государства и общества. Первые правовые документы, которые имели характер конституционных актов, наложивших огра­ничения на деятельность монархов и возвестивших формирование нового политического правопорядка, появились в Англии в XIII в. Первые же полновесные конституции были приняты в 1789 г. в США (в 1791 г. – Билль о правах) ив 1791 г. во Франции (в 1789 г. – Декларация прав человека и гражданина). Начавшая формироваться в эпоху Просвещения система консти­туционализма решила важнейшую историческую и вместе с тем дво­якую задачу. Во-первых, она придала должную юридическую форму деятельности государства, распределив полномочия и функции его различных ветвей и органов и сделав закон важнейшим ориентиром деятельности властей. Тем самым были заложены основы того поли­тического порядка, при котором групповые предпочтения и приви­легии в деятельности государственных властей уступали место общесоциальным целям и ценностям. Более того, ориентация на законо­дательно установленные нормы и правила устраняла важнейшие предпосылки для произвола и субъективизма в принятии государ­ственных решений, накладывала на действия профессиональных по­литиков и государственных служащих (бюрократию) наиболее суще­ственные функциональные ограничения. Во-вторых, огромную роль в развитии государства сыграла и ори­ентация конституций на ту систему ценностей, которая отобразила новое положение личности в государстве. Иначе говоря, источником права, воплощенного в этих конституциях, являлась личность, чьи права и свободы объявлялись высшим критерием деятельности всего государства. Государство не только объявлялось зависимым от инди­вида политическим институтом, но и должно было ограждать его личную жизнь от неоправданного вмешательства власти, гарантиро­вать ему основополагающие права и свободы, всемерно поддержи­вать его стремление к свободной и творческой жизнедеятельности. Никакие законы не могли нарушить этой подчиненности государства интересам личности, оправдать нарушение властями ее основопола­гающих прав. Таким образом, государство из могущественного центра принуждения и насилия над человеком превращалось в самого надежного защитника его прав и интересов. Так возникшие еще в древности великие гуманистические идеи о приоритете закона в дея­тельности государства, о наличии естественных прав человека, предполагавшие соответствующее политическое обеспечение, определен­ное строение власти, делающее ее относительно безопасной для ин­дивида, через влияние закона стали плотью государственной политики. Правовое государство, начавшее складываться под влиянием ли­беральных конституций, означало принципиально новый этап в раз­витии государственности, как таковой. Качественной основой такого государственного устройства власти стала ориентация всех его орга­нов на ценности прав человека, которые не могли быть изменены никакими частными законодательными актами и стилем функцио­нирования государства. Права человека как совокупность ценностей и идеалов государственной власти обрели неоспоримый приоритет перед любыми законодательными актами конкретного государства. Универсальным и предпочтительным регулятором политических конфликтов, межгрупповых и межгосударственных противоречий в правовых государствах стали право, закон, система устойчивых норм и правил поведения как государственных органов, так и отдельных лиц и частных организаций. На внешнеполитической арене правовые государства начали придерживаться норм международного права, ориентируясь не только на букву, но и на дух правового решения имевшихся конфликтов и противоречий. Социальной основой и принципиально необходимой предпосыл­кой правового государства явилось гражданское общество (подроб­нее о нем см. гл. 11), которое олицетворяло наличие независимых и не опосредованных государством разнообразных взаимоотношений граждан и их объединений, подчиненных реализации их интересов на основе принципов самоорганизации и самоуправления. Приоритет гражданского общества определяет два принципа ре­гулирования социальной активности населения и институтов власти. По отношению к гражданам в правовых государствах действует пра­вило «разрешено все, что не запрещено законом», раскрепощающее и поощряющее инициативу, формирующее принцип свободного и одновременно ответственного поведения. Институты власти руковод­ствуются в свою очередь правилом «разрешено только то, на что они уполномочены законом». Такой принцип устанавливает зависимость структур власти от общества и предотвращает произвол власти, спон­танность отправления властных полномочий, усиливает формальные, а значит и контролируемые действия органов власти. Исторический опыт показал, что зрелость и развитость граждан­ского общества базируется на определенной духовной атмосфере, состоянии общественного мнения, в основе которого лежат разделя­емые большинством населения ценности индивидуализма. Как спе­цифическая мировоззренческая основа гражданского общества ин­дивидуализм на начальных этапах становления капитализма, в усло­виях формирования рынка был сродни эгоизму, заставлявшему человека игнорировать интересы других. И лишь постепенно конку­ренция и нарастание рационализма превратили индивидуализм в си­стему ценностных ориентации, которые выражают не столько пред­почтение частных интересов перед общественными, сколько пони­мание людьми своей гражданской ответственности за способы их достижения, а также невозможность нанесения ущерба правам дру­гих индивидов и обществу в целом. В настоящее время в развитых индустриальных странах наступил этап «нового индивидуализма», воз­вестившего органическое сочетание его принципиальных установок с коллективными ценностями, выводящими на первый план при­оритеты всего социума в целом. Такая духовная подоплека массовых политических действий соответствует новому этапу развития право­вого государства, свидетельствующего не о власти абсолютной сво­боды, а о наличии сбалансированной системы прав и полномочий всех участников политического рынка (включая государство). Разделение властей в правовом государстве Существенным признаком правово­го государства является определенное разделение полномочий властей, пре­рогатив и функций исполнительной, законодательной и судебной властей. В целом это свидетельствует о стремлении данного типа госу­дарства предотвратить монополизацию власти и добиться наиболее оптимального соотношения функций при принятии решений. Осу­ществляя свой внутренний суверенитет на основе разделения влас­тей, правовое государство добивается сбалансированности и стабиль­ности политического развития. Идея разделения властей была впервые выдвинута Дж. Локком как попытка добиться компромисса между парламентом (вигами) и коро­лем в целях установления во Франции конституционной монархии. При этом речь шла только о взаимном соотнесении полномочий двух ветвей власти – исполнительной и законодательной. Ш. Монтескье, игнорируя политическую реальность того времени, придал этой идее характер по­литического идеала, связанного со становлением буржуазного государ­ства в целом. В таком виде данная идея была перенесена за океан и утвердилась в американской конституции. В Европе же эта концепция не получила своего полного практического воплощения. Идея разделения властей не раз подвергалась критике как проти­воречащая принципу национального и государственного суверените­та не предполагающего его передачу различным ветвям власти (А. Дюги). Много претензий выдвигалось и в связи с тем, что такой подход снижает эффективность и профессионализм управления, спо­собствуя децентрализации власти и ответственности государства пе­ред обществом. Признавалось и то, что интенсивная динамика и ус­ложнение объекта государственного управления требуют не только компетенции (что делает невозможным обсуждение ряда решений в парламенте, нередко ориентирующегося не на решение конкретной проблемы, а на обсуждение принципов). Концентрация управленчес­ких усилий особенно важна и в условиях кризисов, когда требуется оперативная реакция властей на ситуацию. В этом смысле правитель­ство должно обладать как свободой исполнительных действий, так и возможностью их правового обеспечения. Однако, несмотря на теоретические возражения, жизнь проде­монстрировала крайне важную роль разделения властей при практи­ческой организации государственной власти. Прежде всего этот прин­цип выражает необходимость функциональной дифференциации в организации государственных структур, препятствующей монополи­зации власти и узурпации принятия решений тем или иным центром влияния. Ведь, как показала практика, в современных условиях наря­ду с тремя основными ветвями власти существенное значение при­обретает влияние «четвертая» власть (СМИ), транслирующая мнение организованной общественности. Кроме того, в отдельные периоды политического развития могут повышать свою роль и более мелкие «власти» – муниципальные, региональные, отраслевые (военные, гражданские). Таким образом, ориентация на разделение прав и пол­номочий различного уровня властей в правовом государстве, уста­новление их прав и прерогатив во влиянии на государственную власть, как таковую, означают создание системы сдержек и противовесов, направленной на сохранение необходимого для стабильности поли­тического порядка, на поддержание баланса сил и постоянного на­хождения компромисса между ними. Вместе с тем закрепление за каждой из ветвей власти определен­ных функций, сфер ответственности, а следовательно, и установле­ние порядка взаимодействия этих функционально разнонаправленных органов дают возможность более оптимально и взвешенно под­ходить к процессам выработки целей, согласования интересов, уточнения и корректировки государственных позиций. Иначе говоря, разделение властей представляет собой и самый общий технологи­ческий механизм, обеспечивающий оптимизацию процесса приня­тия политических решений в государстве. Необходимость и плодотворность разделения властей в правовом государстве диктуется и необходимостью уравновешивания интере­сов и сил влияния на власть со стороны различных элитарных груп­пировок, которые контролируют исполнительные, законодательные, судебные и иные органы власти. Ведь даже несмотря на общность основных ценностей и целей государства, корпоративные интересы отдельных частей правящего, политического класса, амбиции отдель­ных политиков могут стать мощным фактором политической деста­билизации в государстве. Признание необходимости установления разделения властей не говорит, однако, о каком-либо универсальном и жестком закрепле­нии их взаимных прав и полномочий. Специфика функций, а главное объем прерогатив каждой из ветвей государственной власти должны определяться в соответствии с типом и характером развития государ­ства, спецификой конкретной исторической ситуации, степенью зре­лости общественного мнения. Социальное государство Утверждение правового государства как политической реальности не оз­начало «завершения» исторической эволюции государственности, как таковой. Несмотря на провозглашение гуманистических ценностей, реальная социальная и политическая динамика выявила ряд истори­ческих ограничений, существенных противоречий и даже определен­ную нереализуемость тех норм и принципов, которые были заложе­ны в основание правового государства. Утверждение принципов ин­дивидуальной свободы, создание условий для равной конкуренции, а также формирование правовых условий, поддерживающих взаим­ную ответственность государства и общества, выведя общество на новый уровень его социального и политического развития, тем не менее не привело к всеобщему счастью и благополучию граждан. Роль государства как политического института, не вмешивающе­гося в дела гражданского общества, не смогла предотвратить издерж­ки реального неравенства сил и способностей людей. Формально-правовое равенство индивидов не спасло общество от порой весьма существенной экономической дифференциации доходов его граж­дан, снижения социальных позиций групп населения, кризисов, ухуд­шающих материальное положение людей. Своеобразным ответом на эту историческую ограниченность правового государства явилось воз­никновение в развитых индустриальных странах нового типа государ­ственности – государства социального. Теоретический образ этого государства «всеобщего благоденствия», устанавливающего новые стандарты в социальном обеспечении граж­дан, развивался на протяжении 70-80-х гг. XX столетия параллельно с практикой утверждения его политических порядков. Предлагавшаяся обществу политическая модель установления социальной справедли­вости предполагала обеспечение каждому гражданину не только при­близительно равных шансов на самореализацию, но и тех минималь­но необходимых условий, которые обеспечили бы ему достойное су­ществование, должный уровень защищенности от общественных катаклизмов, соучастия в управлении делами общества и государства. Устанавливаемые принципы деятельности государства предполагали сознательное выравнивание реальных социальных условий жизни граж­дан, формирование той духовной и общественной среды, в которой люди чувствовали бы себя не только самостоятельными и активными гражданами, но и защищенными от наиболее жестких общественных противоречий. Такая переориентация деятельности государства отра­зилась не столько на системе организации власти, сколько на моди­фикации стиля деятельности его структур и органов власти, потребовав усиления ресурсного обеспечения их целей. В целом социальное государство, возникшее в наиболее эконо­мически развитых странах (Швеция, Германия, США), проводило политику формирования такой социальной среды, в которой карди­нально повышался бы уровень социальной безопасности. В рамках этой стратегии оно предлагало адресную помощь наиболее нуждающимся слоям общества, предоставляя им источники существования (рабо­ту, социальную помощь), налаживая социальные контакты, обеспе­чивая реализацию индивидуальных жизненных планов. Это предпо­лагало перераспределение государственного бюджета в пользу наи­менее обеспеченных слоев населения, изменение политики занятости и переподготовки работников, установление новых отношений с ча­стным сектором, направленных на усиление социального страхова­ния, поддержку безработных, молодежи, неквалифицированных рабочих, престарелых и инвалидов. В идеале стратегия социального вспомоществования была направ­лена не столько на обеспечение минимально необходимых условий для полноценной жизни человека, сколько на его самореализацию, пробуждение творческих сил, раскрепощение его общественной ини­циативы. Решение этих задач одновременно кардинально подняло уро­вень общепринятых стандартов жизни в обществе, изменило пред­ставления о престижной работе и стиле проведения досуга. Тенденции и проблемы развития государства Практика, тем не менее, свидетель­ствует о том, что и при такой направ­ленности государственных действий не все страны благополучно решили все возникшие проблемы. Мно­гие из них не избежали превращения государства в своеобразную «дой­ную корову», порождающую социальное иждивенчество отдельных групп и слоев и невольно подрывающую ряд основополагающих сти­мулов рыночного хозяйства, принижающую заинтересованность лю­дей в инициативном и продуктивном труде. Наиболее квалифициро­ванные и предприимчивые слои населения стали в наибольшей сте­пени испытывать негативные последствия такой политики. Подобные проблемы показывают, что перед государством как институтом стоят задачи более органичного сочетания правовых (формально-юридических) и социальных основ своей деятельности, даль­нейшего разрешения противоречий между провозглашаемыми гума­нистическими целями своего развития и реальным гуманистическим содержанием своих политических акций. Одновременно с этим кругом проблем современный мир столк­нулся и с рядом новых непростых задач, которые встали перед госу­дарством. Возникшие новые глобальные проблемы в области отно­шений с природой (экологический кризис), необходимость ограни­чения производства и испытания оружия массового поражения, предотвращения демографической катастрофы и другие проблемы со­временности предопределяют повышение роли государства в регули­ровании социальных процессов, выдвигают его на передовые рубежи защиты человеческого сообщества в целом. Именно по этой причине государство вынуждено вмешиваться в управление многими областя­ми жизни, которые ранее находились вне его непосредственного кон­троля. Еще более возрастает его роль в осуществлении переходных об­щественных процессов. В то же время многие межгосударственные отношения создают конфликтные проблемы в связи с соотношени­ем внешнего и внутреннего суверенитета (национального) государ­ства, способствуя сокращению его регулирующей роли по сравне­нию с прерогативами межгосударственных объединений. Современная (постмодернистская) стадия общественной эволю­ции в наиболее экономически развитых странах мира демонстрирует резкое усиление нестандартных и отличающихся в культурном отно­шении от общепринятых стандартов жизненных стратегий, что ставит под вопрос традиционные формы связи государства и общества. В любом случае такая ситуация не просто предполагает определенное время на выработку нового социального контракта власти и граждан, но и в принципе сокращает возможности государства как центра власти в культурно дифференцирующемся обществе. Таким образом, государ­ство становится одним из центров политического влияния, который не обладает не только какими-либо преимуществами перед другими институтами власти (авторитета), но и теми должными регулятивны­ми способностями, которые могут нейтрализовать негативные послед­ствия поведения на политическом рынке отдельных корпоративных структур и обеспечить поддержание общесоциального порядка. Такого рода проблемы ставят вопросы о поиске государством новых форм своей внутренней организации, о повышении адаптив­ности к новым вызовам времени. Однако решать эти проблемы оно должно, не утрачивая того позитивного капитала, который оно накопило за столетия своей эволюции. В частности, государство должно сочетать свои действия с общественной инициативой граждан, избе­гать силовых методов решений, всемерно оберегать приоритетность статуса личности, обеспечивать гарантии ее неотъемлемых прав на свободное самовыражение. Глава 10. ГРУППЫ ИНТЕРЕСОВ И ПАРТИИ 1. Группы интересов Понятие групп интересов Понятие «группы интересов» харак­теризует совокупность политических институтов, опосредующих отношения граждан с государством. Теоре­тически место и роль групп интересов были обоснованы в XIX – начале XX вв. в трудах английских философов и экономистов, которые рас­сматривали группу как специфическую единицу общества. Американс­кий ученый А. Бентли в книге «Процесс управления» (1908) уточнил эти представления, трактуя группы интересов уже как определенные объединения, «количество которых ограничено только одним показа­телем – интересами, ради которых они созданы и действуют».* Тем самым группы интересов стали рассматриваться в контексте системы принятия решений, процесса формирования государственной поли­тики. * Benfley A. The Process of Government. N.Y., 1967. P. 222. В настоящее время в научной мысли группы интересов все же из­редка отождествляются с социальными общностями и трактуются, по мнению Ж. Мейно, как объединения граждан, занимающие такое место в обществе, которое затрагивает интересы других субъектов со сход­ными требованиями. Но все же большинство ученых проводит разли­чия между социальными группами и ассоциациями индивидов, кото­рые ставят своей целью оказание влияния на правительство способа­ми, наиболее отвечающими интересам этого объединения (Р. Доуз). Учитывая доминирующие в политической науке подходы, груп­пы интересов можно определить как по преимуществу добровольные объединения, приспособленные или специально созданные людьми для выражения и отстаивания своих властно значимых интересов в от­ношениях с государством, а также другими политическими институтами. Эти политические ассоциации, будучи посредниками в отношениях государства с населением, представляют интересы социальных, нацио­нальных, региональных и прочих человеческих общностей и служат формой коллективных действий их членов. Группы интересов являются одним из основных каналов полити­ческой активности граждан. Чем шире представительство социальных потребностей группами интересов, тем разностороннее связь между обществом и государством, тем гибче властные институты реагируют на социальные запросы населения, а люди обладают большим влия­нием на политические решения. Многообразные группы интересов обладают широким набором ресурсов для воздействия на власть, для доведения нужд и запросов населения до лиц и органов, принимающих политические решения. В качестве таких ресурсов могут выступать их экономические и фи­нансовые возможности, информация или опыт политического учас­тия их членов, организационные структуры и т.д. В зависимости от характера той или иной политической системы группы интересов, последние обладают тем или иным весом при принятии управленческих решений. Те же группы интересов, которые, используя свои ресурсы, имеют возможность поддерживать постоянные связи с правительством, чаще всего становятся органической частью механизма управления обществом. В противоположность этому «заявки» на власть от групп интересов, транслирующих радикальные и экстремистские требова­ния, обладают разрушительным действием для системы политическо­го управления обществом. В целом же действие разнообразных групп интересов способствует усложнению строения политической системы. Их деятельность стимули­рует возникновение партий (особенно мелких) и нарастание фракци­онности в этих политических институтах; дифференциацию функций органов государственного управления и рационализацию их организа­ционного строения; обогащение системы международных отношений и т.д. Как указывал крупный американский ученый Д. Трумэн, по мере специализации различных общественных сфер в социуме автоматичес­ки возникают новые группы интересов. В свою очередь, их существова­ние стимулирует возникновение «контргрупп», а их взаимные контакты и связи способствуют балансировке общественных отношений. Так что сужение поля действия групп интересов, создание препятствий для граж­дан при образовании этих ассоциаций ужесточают режим правления, изолируют правящую элиту от населения и создают предпосылки для снижения эффективности государственного управления и дестабилиза­ции политических порядков. Соответственно занимаемому ими месту в политической сфере группы интересов выполняют функции артикуляции и агрегирова­ния социальных интересов. В процессе их осуществления группы ин­тересов доносят до органов власти сведения о состоянии той или иной проблемы в общественной жизни, транслируя во власть обще­ственные настроения и мнения общественности. Выражая точку зре­ния какой-то части населения на определенную проблему, группа интересов дает государственным органам возможность проводить бо­лее эффективный политический курс, отвечающий реальным потреб­ностям граждан и изменяющийся в соответствии с ситуацией. Выдвигая политические требования и поддерживая конкретных деятелей в правительственных и иных структурах, группы интересов обладают определенной возможностью предлагать своих членов для работы в государственных органах, влиять на отбор кадров, участвую­щих в процессе принятия решений. Тем самым они выполняют и фун­кцию формирования политических элит, властных структур общества. Типология групп интересов В зависимости от целей и методов пре­зентации социальных интересов, ис­пользуемых ресурсов и способов влияния на власть, а также других па­раметров своей деятельности группы интересов существенно различаются друг от друга. Так, среди многочисленных классификаций можно отметить разделение групп интересов по характеру деятельности на од­ноцелевые (складывающиеся и существующие только в связи с до­стижением определенной цели) и многоцелевые (чья деятельность не ограничена спецификой отдельных задач). С подобной классификацией тесно связана и типология французского политолога М. Дюверже, вы­делявшего специальные (занимающиеся только политической деятель­ностью) и частичные (выполняющие более широкий круг социальных функций, связанных с организацией бизнеса и т.д.) группы интересов. Весьма распространено деление групп интересов по территори­альным признакам (группы, формирующиеся и действующие только в определенных регионах), уровню и масштабам деятельности (на­пример, группы давления, действующие в центральных или местных органах власти). С точки зрения численности Т. Дай и Р. Зиглер выде­ляют массовые группы, способные достигать символического успе­ха, а также малочисленные группировки, благодаря своей сплочен­ности способные упорно добиваться целей и «изматывать соперни­ков». Принимая во внимание страновую принадлежность групп интересов, можно говорить о действующих при исполнительных и представительных государственных органах группах интересов, выра­жающих интересы как отечественных слоев населения, так и зару­бежных, а также интересы мировых экономических и финансовых центров и прочих общностей и объединений. Среди более сложных, систематизированных классификаций групп интересов, использующих комплексные критерии, можно назвать типологию, выделяющую их анемические, институциональные, ассо­циативные и неассоциативные разновидности. Так, анемические груп­пы – это объединения, возникающие стихийно в результате спон­танной реакции на ту или иную ситуацию (например, образование толпы, проведение демонстрации). По мысли западного политолога П. Шарана, их прежде всего отличает отсутствие постоянных органи­зованных действий, нерегулярность включения в политические от­ношения с государством. Их внутренняя структура, как правило, неустойчива и нередко формируется как бы заново, без сохранения преемственности с прежними формами организации. Недостаточность же организационных возможностей не только снижает эффект их деятельности, но и предопределяет их практически постоянное стрем­ление к использованию силы. В противоположность анемическим институциональные группы – это формальные объединения с определенной организационной струк­турой, устоявшимися функциями и профессиональным кадровым аппаратом. Их целенаправленная деятельность более эффективна. Од­нако группы данного типа (например, административные органы церкви, армии, представительства автономий в федеральных центрах и др.) не являются специализированными политическими структу­рами и, как правило, приспосабливают свои структуры, созданные для других целей, к осуществлению влияния на власть. Источником возникновения неассоциативных групп выступает неформальное и недобровольное объединение людей на родствен­ной, религиозной, социокультурной основе (научные и студенчес­кие общества, религиозные секты). Их деятельность, как и деятель­ность анемических групп, непостоянна, плохо структурирована и не всегда эффективна. Ассоциативные группы представляют собой добровольные объе­динения, специализирующиеся на представительстве интересов и нацеленные на решение политических задач (профсоюзы, предпри­нимательские ассоциации, движения за гражданские права). Их организационная и кадровая структура, порядок использования фи­нансовых средств стимулируют достижение специальных целей. Орга­нично встроенные в политическую систему, они обладают наиболь­шей результативностью. Известный теоретик У. фон Алеманн предложил классифициро­вать группы интересов по сферам их деятельности. По этому призна­ку он выделял ассоциации, представляющие организованные инте­ресы: в экономической сфере и в мире труда (предпринимательские объединения, потребительские союзы, профсоюзы и др.); в социаль­ной сфере (объединения защиты социальных прав, благотворитель­ные общественные союзы, группы самопомощи и т.д.); в сфере досу­га и отдыха (спортивные союзы, кружки для общения и хобби и т.д.); в сфере религии, науки и культуры (церкви, секты, научные ассоци­ации, клубы по искусству и т.п.); в общественно-политической сфе­ре (правозащитные объединения, экологические, феминистские и др.). Такой тип классификации не только специализирует, но и расширя­ет сферу деятельности групп как политических ассоциаций. Иной подход предложил американский теоретик Р. Скиллинг, ко­торый дифференцирует группы интересов по их участию в процессе при­нятия решений. Соответственно он считает необходимым выделять: пра­вящие фракции (группировки, оказывающие наиболее сильное влия­ние на принятие решений), официальные (олицетворяющие носителей формальных статусов), бюрократические структуры (образующиеся в аппарате власти), интеллектуальные группы (объединяющие носителей доктрин), социальные группы (объединения граждан) и группы обще­ственного мнения (носители определенных оценок и позиций). Место и роль групп давления в политическом процессе Особое место среди различных групп интересов принадлежит группам дав­ления. Термин «группы давления» (press groups) впервые появился в США приблизительно в середине 20-х гг. XX столетия, а первые ис­следования деятельности этих объединений относятся к 1928-1929 гг. (Э. Сайт, П. Херринг, X. Чаялд). Первоначально характеристика групп давления была связана со специфическими способами выполнения ими своих функций. Как указывает Р.-Ж. Шварценберг, они рассмат­ривались как организации, созданные для защиты интересов и оказа­ния давления на общественные власти с целью добиться принятия таких решений, которые соответствовали их интересам. В немалой сте­пени такое понимание сохраняется в определенных кругах западной науки и поныне. Как указывается в американской энциклопедии, груп­пы давления – это «некоторое число индивидов, пытающихся ока­зать давление на правительство для достижения своих целей».* * The Enciclopedia Americana. Glorier Inc., 1987. Vol. 22. P. 571. Описывая деятельность этих ассоциаций, ученые оперировали раз­ными понятиями, в частности, «потенциальные группы», «официаль­ные лица», «лобби», «группировки интересов обязательного характе­ра», «перераспределительные ассоциации» и т.д., выделяли разные гра­ни и аспекты их деятельности. Работы Д. Трумэна показали, что ни одна из этих групп не может полностью подчинить себе правительство. В ис­следованиях М. Олсона особое внимание уделяется возможности инди­видуального давления на правительство, а в трудах Р. Салисбери указана роль политического организатора группы, поскольку «именно он обя­зан принимать решение в случае изменения ситуации... Он распоряжа­ется капиталом, направляет его на предоставление услуг членам груп­пы».* Тем самым определяющим фактором выполнения группой давле­ния своих функций был признан ее организатор. * Salisbery R. Interest Group Politics in America. Harper and Row., 1970. P. 44. Постепенно роль и значение этой разновидности групп интере­сов стали исследоваться более углубленно, давление начали интер­претировать как форму деятельности, но не ее главный признак. Опыт показал, что группы давления занимают такое положение в обще­стве и его отдельных сферах, при котором их так или иначе затраги­вают принимаемые в государстве решения, в силу чего они просто обязаны включаться в управление. Более того, эти группы фактичес­ки владеют важными ресурсами и потому нередко через их деятель­ность формальные основания власти приводятся в соответствие с властью фактической. Не случайно Р. Даль говорил, что анализ их деятельности помогает вскрыть действительные центры власти в об­ществе. Так что деятельность данных групп – это не просто давление на власть сверху, сбоку или снизу, а механизм иерархического согласования решений, перераспределения власти путем заключения сделок между бюрократией и немногими привилегированными группами. Как подчеркивает С. Файер, ассоциации подобного рода стре­мятся оказать целенаправленное воздействие на политический про­цесс, но при этом не претендуют на прямое участие в управлении государством. Тем самым они избегают какой-либо политической ответственности за свои действия. Отказываясь от претензий на выс­шую политическую власть, они все свое влияние сосредоточивают на решении конкретных хозяйственных вопросов, на управлении го­сударством. Причем если другие группы интересов могут предъявлять требования другу к другу, то группы давления делают это только по отношению к органам власти. К особенностям действий групп давления можно отнести и то, что они активны в основном только в сфере принятия (исполнитель­ных или законодательных) решений. В силу этого их отличает мало­численность контактов с массами, связь лишь со специфическими, а не общими интересами, более узкий набор средств, применяемых в политической игре, менее публичная деятельность. Такие же формы деятельности, как отбор кандидатов на предстоящие выборы, изда­ние средств массовой информации, образование фондов поддержки кандидатов и т.п., являются, скорее, исключением, чем правилом их взаимоотношений с обществом и властью. В качестве основных форм и способов решения своих задач группы давления используют советы, рекомендации, консультации для от­ветственных лиц и органов управления, помощь политикам и управ­ленцам в составлении речей, содействие им в выполнении решений, обеспечение связи с прессой, финансирование политических групп, работа в депутатских комиссиях, выступления на слушаниях, неофи­циальные контакты, инспирирование писем и телеграмм (поддержки или протеста), контроль за законами при сотрудничестве с админис­трацией и т.д. В то же время в их арсенал входят шантаж, оказание ответственным лицам незаконных услуг, угрозы, подкуп, финансовая поддержка нелегальных объединений, контроль за личной жизнью политиков в целях сбора компромата и т.д. (причем эти методы особо влияют на впервые избранных депутатов). Таким образом, характер осуществления группами давления своих функций прежде всего зави­сит от того, законны или незаконны способы их деятельности. Среди разнообразных видов групп давления можно выделить, на­пример, группы «прямого вхождения», предпочитающие оказывать дав­ление на властные структуры с помощью отдельных представителей бизнеса; «коридорный лоббизм», означающий наличие «своих людей» в органах власти (подкупленных чиновников); «корпоративный лоббизм», выражающий различные формы (сочетания) сращивания представите­лей исполнительной власти и бизнеса; «продвинутые группы», частич­но берущие на себя решение чисто политических проблем; «кластеры связей», представляющие собой группировки, построенные на нефор­мальных связях; «парантеллы», базирующиеся на клановых или род­ственных связях; «олигархии», выражающие смыкание отраслевых элит и криминальных групп, и др. Наиболее влиятельные группы давления получили название «групп вето» (Д. Рисмэн), обозначающее их способ­ность блокировать или не допускать не устраивающие их решения. В целом приоритет тех или иных способов деятельности групп давления определяется степенью демократичности, открытости по­литической системы, уровнем законодательного урегулирования. Вме­сте с тем типичные способы взаимоотношений групп интересов с властями могут влиять на определенные тенденции в развитии наци­ональной государственности, а порой и изменять их. Так, в ряде латиноамериканских государств, в Италии, частично в России и не­которых других бывших республиках СССР деятельность отдельных групп интересов способствует нарастанию теневых форм правления, коррумпированности государственных чиновников, криминализации сферы принятия решений. В ряде других государств эти политические институты, напротив, делают область государственного управления более открытой для общественности, укрепляют свои связи с други­ми посредниками между населением и властью (например, в США общенациональные партии представляют собой совокупность гибких ассоциаций, групп интересов граждан, сотрудничающих между со­бой в процессе выборов в федеральные органы власти). Как показал опыт, возникновение групп давления в новых отраслях может способствовать продвижению общества вперед, а деятельность «традиционных» групп – консервировать реформы и т.д. Эффективность же деятельности групп давления зависит от характера связей между орга­нами исполнительной и законодательной власти, установившейся пра­вовой системы, наличия поддержки в разных ветвях власти и финансо­вой сфере, а также СМИ. Отрицательные для общества следствия дея­тельности групп давления будут там, где высока бюрократизация власти, отсутствует правовое регулирование лоббизма, низка степень развития гражданского общества и контроля за элитой, высока экономическая зависимость СМИ от коммерческих группировок. 2. Политические партии Понятие политической партии Партия как «самая политическая» из всех общественных организаций (Р. Доуз) по сравнению с другими группами интересов обладает значительной спецификой. Будучи тем институтом политической системы, место и функции которого су­щественно зависят от особенностей исторической эпохи, партия со­здает возможности для разнообразного описания источников своего происхождения, роли, строения и других важных параметров. Так, в период исторического зарождения партий многие ученые видели при­чину их возникновения в воплощении естественного для человека духа противоречия (Т. Гоббс). По мере становления буржуазного общества и демократических институтов она рассматривалась как, политическая ассоциация, воплощающая право человека к объединению с други­ми, форма проявления его личной свободы (А. де Токвиль). Период зарождения массовых партий выявил в них носителя сплачивающих людей «идеала», учения, доктрины (Б. Констан). В конце XIX столетия ученые подметили стремление партий к подчинению себе всех прояв­лений политической активности человека (М. Острогорский), а марк­систы в партиях «нового типа» увидели главный источник обновления политического облика всего мира. Однако с течением времени все же возобладали подходы, делающие акцент на организационных аспектах деятельности партии (Р. Михельс), рассмотрении ее в качестве неотъем­лемой части государственной системы (М. Дюверже), подходы, относя­щиеся к партии как к организации, стремящейся к поддержке народа с целью получения власти (Дж. Лаполамбара, М. Вейнер). В настоящее время можно сказать, что в результате своего исто­рического развития партия сформировалась как специализированная, организационно упорядоченная группа, объединяющая наиболее ак­тивных приверженцев тех или иных целей (идеологий, лидеров) и слу­жащая для борьбы за завоевание и использование высшей политичес­кой власти. Воплощая право человека на политическую ассоциацию с другими людьми, она отражает общегрупповые интересы и цели разнообразных (социальных, национальных, конфессиональных и др.) слоев населения, их идеалы и ценности, утопии и идеологии. С помо­щью этого института люди выдвигают свои групповые требования к государству и одновременно получают от него поддержку в решении тех или иных политических вопросов. В силу этого партия развивает как прямые, так и обратные связи населения и государства. От всех других политических институтов, в том числе групп инте­ресов, партию отличают свойственные ей функции и характерные способы их осуществления, определенная внутренняя организация и структура, наличие политической программы действий, та или иная идеологическая система ориентации, а также ряд других, менее зна­чимых признаков. Длительная история существования партий выкристаллизовала типичные для них внутренние группы и объединения. К ним отно­сятся прежде всего лидеры партии; партийная бюрократия; мозговой штаб, идеологи партии; партийный актив; рядовые члены партии. В том случае, если партия добивается успеха на выборах, в ее составе выделяются «члены партии – законодатели» и «члены партии – чле­ны правительства», которые нередко становятся вторым руководя­щим звеном партии. Существеннейшую роль в определении судьбы и политического веса партии играют и находящиеся в общем-то за ее рамками «партийный электорат», «сочувствующие» партийной про­грамме (т.е. те, кто голосует за нее на выборах), а также «меценаты», оказывающие ее организациям определенную поддержку. Все эти груп­пы специфически влияют на осуществление партией ее функций, способствуют усилению или падению ее авторитета, увеличивают или сокращают возможности ее воздействия на государственные органы. Функции политических партий Партия как звено вертикальной свя­зи населения и государства выпол­няет две группы функций, захваты­вающих практически все фазы политического процесса. К внутрен­ним функциям партии относятся формирование партийного бюджета, выборы руководства, поддержание отношений партийной бюрокра­тии и рядовых членов и др. Внешние, наиболее важные функции партии прежде всего выра­жают ее нацеленность на борьбу за завоевание и использование политической власти в интересах поддерживающей ее группы населе­ния. Иначе говоря, если группы интересов, как правило, пытаются решать те или иные проблемы в рамках сложившегося режима прав­ления, то партии, выдвигая собственную программу решения внут­ри- и внешнеполитических вопросов, тем самым заявляют претен­зии и на изменение высшей политической власти (как в центре, так и на местах). Однако такой характер политических требований чаще всего сопровождается мирным перераспределением власти между различными общественными силами. В этом смысле партии выступа­ют таким механизмом агрегирования групповых интересов граждан, который дает возможность избежать общественных потрясений при изменении баланса политических сил. Выдвигая тот или иной набор властных притязаний, партии обес­печивают связь населения с государственными структурами, институциализацию политического участия граждан, они заменяют стихий­ные проявления общественно-политической активности населения формализованными способами, подверженными контролю со сторо­ны своих лидеров. В этом отношении партии – одно из наиболее эф­фективных средств борьбы как с политической апатией людей, так и с неконституционными, неправовыми методами влияния на власть. Одной из важнейших функций партий является отбор и рекрутирование политических лидеров и элит для всех уровней политической системы. Чаще всего это происходит путем выдвижения своих канди­датов на выборах. Однако публичный характер их деятельности, по­стоянное поддержание отношений между различными ветвями влас­ти и разнообразными политическими институтами, использование партийных экспертов и аналитиков на различных уровнях системы государственного управления дает возможность партиям продвигать своих наиболее видных и авторитетных представителей на определенные государственные посты. Таким образом, партии без выборов могут частично брать под контроль те или иные участки в управле­нии делами общества и государства. Еще одной важнейшей внешней функцией партий является по­литическая социализация граждан, формирование у них соответству­ющих качеств и навыков участия в отношениях власти. Ведя борьбу за избирателя, партии по-своему интерпретируют важнейшие полити­ческие конфликты и пути их преодоления, делают ситуацию, сложившуюся в обществе, понятной для рядовых граждан. Главным сред­ством решения этой задачи является формулирование разногласий с другими политическими силами по основным вопросам обществен­ного развития. Как считает американский ученый Е. Шаттшейдер, «формулирование разногласий – ключевой инструмент в борьбе за власть», и партия, которая сумела четко обозначить свои позиции для общественного мнения, «имеет все шансы стать правящей».* * Schattscheider Е . Е . The Semisovereign People. N.Y., 1975. P. 73. К наиболее характерным для партий способам решения своих политических задач относятся: выдвижение своих кандидатов на вы­борах, обращение партийных программ ко всем гражданам общества с целью завоевания как можно большего числа сторонников, а также определенное изменение состава правящего класса за счет своих пред­ставителей. В силу этого наиболее ярко партии реализуют свои функ­ции в предвыборной и избирательной кампаниях. Выдвигая кандида­тов в законодательные органы государства, партии предпринимают активные действия, направленные не только на поддержку своих представителей, но и на распространение определенных идей, внедре­ние их в массовое сознание. И если, к примеру, небольшие партии не могут выставить конкурентоспособных кандидатов на общегосу­дарственном (региональном) уровне, то они все же используют вы­борные кампании в идеологических целях, пытаясь создать в глазах населения позитивный имидж своим целям и ценностям. Избирательная фаза деятельности партий обычно сопровождается заключением различных межпартийных соглашений, образованием пар­тийных коалиций, союзов и блоков победивших партий. Партии, одер­жавшие победу на выборах или сумевшие провести в законодательные органы своих представителей, получают возможность участвовать в фор­мировании правящей элиты, подборе и расстановке управленческих кадров, а через них – легитимное право на участие в процессе приня­тия политических решений и возможность контроля за их исполнением. Но выборы – это лишь самая активная фаза деятельности партий. После выборов они также стремятся расширить электоральную под­держку правящему или оппозиционному курсу, организуя различные кампании в средствах массовой информации, акции поддержки или недоверия правящему режиму, другие мероприятия, призванные убе­дить население в правильности (неверности) сделанного выбора. Они активно борются за расширение своего численного состава, за укреп­ление материального положения центральных и низовых организа­ций, за распространение своих программных целей, налаживание свя­зей с отечественными и зарубежными дружественными партиями. Основные этапы партогенеза